По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года - Игорь Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним из главных мотивов дипломатических действий Игнатьева являлось его стремление не допустить реального вовлечения европейских держав в славяно-турецкие разборки. Для него было очевидным, что инициатива в создании «центра соглашения» в Вене – это ошибочный ход команды Горчакова, который был выгоден только Андраши и сделал последнего, по оценке Игнатьева, «хозяином Восточного вопроса»[451].
Перспективы вмешательства Европы, а особенно Англии и Австро-Венгрии, он расценивал крайне отрицательно как с точки зрения окончательного освобождения славян от османского господства, так и с позиций стратегических целей России в Восточном вопросе. Отсюда и его высказывания в том духе, что славянам пока лучше находиться под слабеющими турками, нежели «попасть в цепкие руки австро-венгерской бюрократии…»[452]. Отсюда же вытекало и содержание его контактов с представителями восставших. Игнатьев пытался убедить их в необходимости поиска компромиссов с турецкими властями: временно ограничиться малым, чтобы в перспективе выиграть гораздо большее – полную независимость. Он писал:
«Для пользы славян надо замять герцеговинское восстание (курсив мой. – И.К.), продолжить существование турецкой империи и предупредить осложнения, пагубные для нас и славян»[453].
Замять восстание!.. Так это были бы рады сделать, разумеется, каждый на свой лад, и Горчаков, и Андраши, и, конечно же, Дизраэли. В этом стремлении позиции главы российского МИДа и российского посла в Константинополе сходились. Оба на начальном этапе кризиса выступали за политику умиротворения и невмешательства. Но вот дальше следовала существенная развилка, в основе которой лежала разность мотиваций.
Если для Горчакова «священной коровой» российской внешней политики было стремление, прежде всего, не выпасть из «концерта» великих держав, действовать на балканском направлении в согласованных рамках «Союза трех императоров», то Игнатьев, как уже отмечалось, демонстрировал мотивацию иную.
Горчакова во многом можно понять. Верность принятым обязательствам (согласовывать действия по Восточному вопросу), опасения: как бы Россию не обошли, не опередили, не обыграли, – все это, без сомнения, очень достойные устремления. Вот только, похоже, что в то время российского канцлера, как, впрочем, и многих в России, в большей мере угнетал комплекс «Крымской войны» – боязнь остаться в Европе без союзников и, мало того, в изоляции.
А страхи, порождаемые этим комплексом, сидели очень глубоко и основательно. Они явно «принимали участие» в тех действиях российской дипломатии, которые никак не назовешь стратегически выигрышными.
О вреде «длинного языка» и больших компаний в дипломатии
Ну кто тянул за язык Жомини в июне 1875 г. с его предложениями о создании «центра соглашения»? И ведь не в Петербурге, а в Вене!
Хорошо известно, что в дипломатии разумной сдержанностью достигаются порой более выгодные результаты, нежели скороспелой активностью. «Прокукарекав» раньше всех из Петербурга о необходимости выработки согласованных мер воздействия на балканскую ситуацию, российский МИД тем самым перед лицом всей Европы обозначил линию своего поведения. Этот вариант отсекал иные возможности и ставил российскую дипломатию в кильватер австро-венгерской политики в Балканском кризисе.
Напомню, что переговоры в рамках «центра соглашения» только начались, а Андраши уже удалось выудить у Жомини заверения, что Россия не будет поддерживать Сербию и Черногорию и стремиться к образованию в Турции новых автономных славянских областей. И эти заверения российская дипломатия раздавала уже летом – осенью 1875 г. Так чего же тогда, спустя три года, патриотическая общественность в России столь яростно возмущалась итогами Берлинского конгресса и позицией, занятой западными странами? Просто она, эта общественность, не имела представления о всех действиях и заявлениях МИДа собственной страны. Правда, в конце августа 1875 г. Горчаков, встретившись в Швейцарии с одним из австрийских дипломатов, высказал пожелание, чтобы страны «центра соглашения» совместно добивались для Боснии и Герцеговины самоуправления в духе той фактической независимости, которой уже обладали Румыния и Сербия[454]. Однако, получив известия о резко негативной реакции Андраши, а также советы российского посла в Вене Е.П. Новикова повременить с подобного рода идеями, Горчаков осенью 1875 г. не стал развивать свое предложение.
В 1875 г. кризис разгорался не у российских границ, а у австро-венгерских. И именно дунайская монархия первой стала добиваться российской поддержки, а не наоборот. Нужно было этим пользоваться. Вместо того российская дипломатия взяла и сразу же сама себе сузила поле дипломатического маневра. А ведь вполне можно было выждать некоторое время, прикрываясь мирными декларациями в духе столь любимого Горчаковым «европейского концерта». Позиция сосредоточенной сдержанности позволила бы российским властям внимательно осмотреться, лучше определить намерения и ресурсы других сторон, соотнести их с собственными планами и возможностями.
Важно было именно не торопиться, сохраняя возможности для маневра. Ведь выявлялся очевидный разнобой в позициях российской дипломатии, и это было на виду у всей Европы. Параллельно с официальной позицией МИДа реально заявила о себе и другая – графа Игнатьева. При этом посол Российской империи в Константинополе не был изолирован в своих воззрениях. Они реализовывались в действиях возглавляемого им посольства. Это наблюдали европейские дипломаты. Так что вопрос – а где же Россия искренна? – был с их стороны вовсе не надуманным.
В контексте предложений российского МИДа не менее важен еще один момент. Подобно петербургским дипломатам, Андраши не уставал повторять: только согласие между великими державами по программе реформ будет являться залогом того, что Турция не посмеет ее отвергнуть. Однако перечень этих великих держав у дипломатов Вены и Петербурга явно не совпадал. Андраши предпочитал договариваться, как сейчас принято выражаться, в формате «Союза трех императоров» и всячески загонял туда Россию. Российская же сторона настаивала на привлечении Франции, Италии и… Англии. Когда Жомини в письме к послу Новикову указывал на столицу Австро-Венгрии как на предпочтительный «центр соглашения» трех монархий, он обосновывал это тем, что таким образом российский император «хотел бы доказать свое доверие графу Андраши»[455]. Тем не менее Александр II не посчитался с заявленным Андраши форматом участников балканского урегулирования и настоял на привлечении к этому процессу Франции, Италии и Англии.
В свое время К.Б. Виноградов, оценивая различные дипломатические комбинации балканского урегулирования, писал, что «…гораздо важнее могло стать сотрудничество Великобритании»[456]. Сотрудничество Великобритании с Россией в Восточном вопросе?! Прямо скажем, этот сюжет в их отношениях всегда был каким-то призрачным. По скоротечности он приближался к залпам корабельных орудий в Наваринской бухте в октябре 1827 г. Хотя…
Трудно поверить в непонимание Петербургом того, что, создавая условия для растворения австро-германо-российских договоренностей в игре интересов большого европейского «концерта», Россия тем самым задевает балканские притязания Австро-Венгрии и личные амбиции графа Андраши. Скорее всего, это была осторожная попытка уравновесить намечаемое лидерство Австро-Венгрии в балканском урегулировании, которое Россия сама же и предложила. Но попытка эта привела к совсем иным результатам. Австро-Венгрию Россия не уравновесила. Скоро с Веной пришлось торговаться и покупать ее благорасположение согласием на оккупацию Боснии и Герцеговины.
Но одновременно Россия собственными руками стала вовлекать в балканскую разборку своего самого грозного соперника – Великобританию. И происходило это в то время, когда официальный Лондон еще явно не спешил проявлять активность в связи с балканскими событиями и только пристально наблюдал за всеми ходами европейской и особенно российской дипломатии. 4 (16) марта 1876 г. Шувалов жаловался Горчакову, что «в то время, как вся Европа» напрягается, «Англия игнорирует ситуацию… и не проявляет интереса к дальнейшему развитию восточного кризиса»[457].
Правительство ее величества королевы Виктории демонстрировало очевидное равнодушие. Дерби явно избегал встреч с Шуваловым, а его заместитель наотрез отказывался от бесед с российским послом по балканской проблематике. Тем не менее суть позиции Форин офиса не ускользнула от Шувалова: «…ждать, пока турки справятся с восстанием», – так он определил ее в письме Горчакову 26 апреля (8 мая) 1876 г.[458]. Добродетельной суетливостью британская дипломатия явно не страдала.