Золотое сечение - Кирилл Шишов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он любил загадочное, парадоксальное в поведении молчаливых объектов, составленных из жестких ребристых плит и угрюмых колонн. Долгие часы провел я с ним, ползал на животе в темноте чердачных перекрытий, с лупой осматривая скрытые пазухи деревянных стропил или прогнившие лобовые упоры врубок. Он был моим идеалом, потому что доверял числу не более чем глазу, а глаз умел кропотливо проверить прехитрым прибором, который до него никто бы и не догадался применить в нашей не бог весть какой передовой науке…
Древнее дерево он любил более всего на свете. Больше семьи, которая у него распалась, больше учеников, которых он учил как-то печально и безнадежно, словно понимая, что нас неминуемо увлечет романтика стальных и алюминиевых грез, огненная феерия сварки. Он долго жил на Севере, в Карелии и Коми, работал таксатором в Сибири, и в нашей малолесной области говорил о дереве как о редком ценном звере, которого напрочь истребили нетерпеливые охотники, не знающие законов его роста и размножения. Только через год после начала совместной работы я случайно узнал, что Патриарх до войны получил научную премию за конструкции из дерева, которые выдержали землетрясения в восемь баллов на Камчатке, а в годы войны по его проектам создали унифицированные мосты для армии, которые пропускали целые танковые дивизии во время наступления…
На мой недоуменный вопрос об этом он просто ответил: «Чудак, я применил древний китайский доу-гун, который постарше колеса и пороха. При чем здесь моя персона, если мои современники были просто незнакомы с китайскими пагодами…»
Патриарх искал золотое сечение. Давая рецепты и подписывая чертежи, распаивая радиосхемы приборов и химича в лаборатории с образцами, он всегда думал о золотом сечении, о котором, поведал мне много позже, когда убедился, что я — один-единственный из его инженеров — собираюсь идти в науку.
IVПатриарх был бессменным внештатным консультантом местной реставрационной мастерской, которая, по идее, должна была сохранить потомкам редкостное строительное наследие нашего уральского края. Мастерская была слабенькой, больше отпускала своих мастеровых на «оброк», то есть — на общестроительные ремонтные подряды.
Делать реставрацию — сложные прирубы, смену венцов сгнивших избенок и редких деревянных церквушек — было по силам немногим плотникам, да и свозили редкости в город вяло, словно нехотя. Патриарх лет десять назад добился решения властей о свозе уникумов на укромную поляну в городском парке, чтобы со временем здесь вырос сказочный городок теремков, но работа шла медленно, денег было маловато, и никто, собственно, не неволил. «Двести лет постояли, десяток-другой подождут», — рассуждали многие, шустро успевая строить лишь собственные гаражи и дачи.
И все-таки дело шло. Привезли даже казачью ветряную мельницу, послужившую верой-правдой не одному поколению. Сохранились у нее не только башня и подклет, но и центральный тяговый ствол, и точеные шестерни-колеса, приводившие в движение жернова. Не было только ветряных крыльев-перепонок, чертежи на которые я делал по вечерам, вне службы, листая диковинные альбомы с «ятями», которые доверил мне на неделю Патриарх. Я рисовал ветряк с удовольствием и каким-то безотчетным ощущением соприкосновения с вечностью, и образ моего учителя почему-то приобретал в моих усталых глазах черты… Дон-Кихота, с копьем наперевес болтающегося на этих перепончатых крыльях старинной казачьей крупорушки…
Было что-то похожее в унылом степном пейзаже южноуральской равнины и выжженной солнцем Картахены, где скитался рыцарь Печального Образа: те же пологие курганы, голые степи с выступами утесов среди ковыля, те же грубо отесанные жерди, связанные конопляными веревками, без единого гвоздя, тот же свирепый суховей, от которого скрипит старая мельница, да тучей поднимается пыль из-под копыт овечьего стада…
Конечно, это было лишь воображением, потому что равнину вокруг мельницы давно распахали «Кировцы», а по древней казачьей дороге, где булыжник засыпан в десять слоев рваной щебенкой, носились на мотоциклах беспечные рослые потомки прежних «государевых слуг» — молодцы в расписных ярких рубахах с амулетами на мощных шеях…
И вот однажды, под вечер, Патриарх пригласил меня на обследование и обмеры старой церкви, верно, последней из раскольничьих скитских церквушек в угорьях Урала. Времени на сборы оставалось немного — только ночь, ибо в пять утра уходил «газик» реставрационных мастерских, а надо было приготовиться и к ночевке в палатке, и к пропитанию на двое-трое суток вдали от селения, потому что церковь раскольников уже никак не могла быть рядом с жильем, полагал я… Но самое главное — мне надо было освежить в памяти то немногое, что я знал о рубке деревянных бревенчатых храмов нашими предками: о всех «четвериках и восьмериках», «прирубах и притворах», описаниями которых полны книги искусствоведов и архитекторов. Утром я прибыл к высокому зданию на опушке леса точно в четыре пятьдесят пять. Голова моя, нафаршированная разными «уставами ратных, пушечных и других дел», книгами «сошного письма» и «Наставлениями касательно зодчества рубленого, каменного и протчая…», разламывалась от недосыпания.
Мы ехали через перевалы долго и тряско. Автобусные тракты не шли в эту сторону, а весенняя распутица сделала сельские дороги му́кой для шоферов. Патриарх о чем-то размеренно спорил с прорабом мастерских, который дымил вонючими папиросами ему прямо в лицо, сидя вполоборота к нам и распахнув полы широченной «брезентухи». Выяснилось, что Патриарх только вчера узнал о том, что плотники сняли начисто с церкви дощатую обшивку, предохранявшую от снегов и влаги лиственничные бревна, и теперь он доказывал необходимость немедленно вывезти церковь оттуда, из глубины, где она может подгнить после следующей зимы…
— Пойми, Михалыч, у меня по смете всего три тысячи рублей на реставрацию в квартал. Не могу я сейчас с этим срубом возиться. Купола на соборе золотим? Золотим. Кладку в Гостином ряду меняем? Меняем. А еще кузнеца на ограды ставить надо: к Октябрьской начальство музей открывать придет, ясно… — рокотал прораб, покачиваясь на кожаном сидении.
Патриарх тоже не горячился. Он спокойно вычислял в уме сметы, прикидывал и гудел в ответ, как в трубу:
— Скит двигать по первопутку — трактора не надо. Ползни у тебя старые от ветряков остались — вездеход мне на металлургическом на сутки одолжат. Кран я тебе в горисполкоме достану, скажу: плиты на гараж класть надо, и свои уплачу за машино-смену… Так что даром это будет, Николай Артемович, даром сокровище сбережем…
— А людей? Где я тебе людей в такую даль отыщу ехать? У меня не полк — роты не наберется, да половина на бюллетене будут по случаю открытия охоты. Покров, сам знаешь, уважаемый праздник у моих умельцев…
Патриарх не сдавался, все что-то прикидывая и записывая, несмотря на тряску, в неизменную свою книжицу:
— Энтузиастов соберем, студентов из стройотрядов, активистов общества. Как думаешь, сагитируем мы политехников? — обратился он ко мне.
Я представил себе, за какие «башли» привыкли вкалывать нынешние мои коллеги по вузу, и ужаснулся, подумав, что эта благородная агитационная миссия выпадет мне одному. Но вслух я нарочито бодро ответил:
— Попробуем. Осенью до сессии далеко — отпустят стройотрядовцев на пару дней, если бумага будет.
— Бумага будет, а смотреть за ними тебе придется, Андрей Викторович, — сказал Патриарх и вновь углубился в свои записи, хотя оставалось неясно: согласился ли прораб или нет.
Церковь показалась, когда мы уже порядком устали от дыма, тряски и однообразных горных расщелин, между которыми шла узкая тележная дорога. Она стояла на невысоком берегу, где пойма реки дугой огибала ее, скрывая хребтами гор небольшую долину с ивняком, липами и редкими в этих местах вязами. Вязы возле церкви были такими же дуплистыми и старыми, как она, рубленная в два этажа, с почерневшей от времени кровлей и углами, стесанными «в обло». Заброшенность чувствовалась во всем. Густой крапивой заросли подходы к воротам и косящатым дверям. Ласточки тесно-тесно прилепили свои гнезда к карнизам, по которым сочилась весенняя влага. На ослепительном солнце дымилась крытая осиновыми черепицами кровля куполов и башенок.
Патриарх, ловко подтягиваясь на угловых бревнах, добрался до окошка второго яруса и исчез в нем. Слышно было, как он ходил в алтаре, спугивая голубей, с шумом вылетевших в слуховые окна.
«Андрей Викторович, рискните!» — крикнул он откуда-то сверху, и я полез, стесняясь насмешливо наблюдающего за мной прораба. Он видел, как мои ботинки скользят по древесине, а пальцы не могут найти щелочки в плотно пригнанных меж собой бревнах.
— «Строить высотою как мера и красота скажет», — так, кажется, гласил закон наших предков? — Голос Патриарха под сводами церкви гудет низко и рокочуще. — Посмотрим, какая у них была интуиция.