Миры Пола Андерсона. Т. 8. Операция “Хаос”. Танцовщица из Атлантиды - Пол Андерсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А центром городка был собор. Он взлетал над комплексом похожих на коробки строений, окружавших его, над самим городком, над равниной… Он казался неописуемо огромным. Его плоские белые стены все поднимались и поднимались вверх, с трудом добираясь до крыши, которую венчал обширный центральный купол. Окна издали казались крошечными шляпками гвоздей, вбитых рядами вдоль каждого этажа. Внизу я увидел два огромных витража, довольно мрачных по цвету; рисунки на них могли озадачить кого угодно. С западной стороны — изображение Мандалы, с восточной — Божьего ока. И еще с западной стороны возвышалась башня; на фотографиях прежде всего бросаются в глаза ее простота и суровость, но, когда я увидел ее, подлетая к храму, мне показалось, что она достает до самых звезд.
Внутри здания горел слабый свет, пробиваясь сквозь цветные стекла. Я услышал ритмичное пение; низкие мужские голоса прорывались сквозь летящие холодные голоса женщин. Мне непонятен был мотив этой музыки, и язык гимна не был земным языком.
…Хелфиос Аларита арбар Нениото мелито Тарасунт,Чанадос умиа Тейрура Марада селисо…
Пение было таким громким, что, пожалуй, доносилось до самых окраин городка. И гимн никогда не прерывался. Это был вечный хор. Священники, служители, пилигримы всегда были готовы занять место любого из шестисот поющих, если тот уставал. Я просто не мог представить, каково это — жить под аккомпанемент круглосуточного рыдания. Впрочем, жители Силоама, даже если они не были иоаннитами, наверное, просто уже не замечали эти звуки. Но гимн проникал в мысли, сны и, в конце концов, в душу…
Я не могу объяснить то странное ощущение, которое все сильнее охватывало меня, когда я приближался к храму. Это была некая неправильность… или, наоборот, правота, которой я просто не мог понять?
У ворот стоял симпатичный молодой парень; его похожие на паклю волосы и голубые глаза, его доброжелательность напоминали о старой доброй Америке Уолта Уитмена. Когда я припарковал свою метлу и подошел к нему, он спросил:
— Хотите войти? — Потом, с добродушным любопытством разглядев меня, поинтересовался: — Вы ведь не из причастников, верно?
— Н-нет, — ответил я, чуть насторожившись.
Он хихикнул:
— Думаете, как это я узнал, да? Ну, они ждут, когда Мэри пропоет, а уж потом входят.
— Извините, я…
— Нормально! Никто ничего не скажет, если вы шуметь не будете. Ну, теоретически вы же все равно прокляты. Только я не очень-то в это верю, понимаете? Моя девушка — из методистов. Я должен дослужиться до красной ленты, тогда мне разрешат на ней жениться, только я все равно не верю, что она сгорит в аду. — Тут он сообразил, что, пожалуй, болтает лишнее, и поспешно сменил тему: — А что это вы так поздно? Туристы обычно приезжают днем.
Я решил, что этот парень — не слишком важная персона и не более фанатик, чем обычный христианин любой конфессии… короче, скромный представитель большинства, какого вы найдете в любой организации, в любой стране. Но ответ у меня был наготове.
— Я просто путешествую, блуждаю с места на место, — сказал я. — А в этом городе у меня назначена встреча завтра утром. Я немного задержался по дороге и, как видите, добрался сюда лишь к вечеру. Но у вас такой знаменитый хор, что я просто должен был его услышать.
— Спасибо! — Он протянул мне листок бумаги. — Вы знаете правила? Входите через центральную дверь. Садитесь в этом… в углу для зрителей. Не шуметь, не делать снимков. Когда захотите уйти — выбирайтесь тихонечко, тем же путем.
Я кивнул и прошел в ворота. Вспомогательные здания стояли квадратом вокруг вымощенного двора, в центре которого и располагался собор. Во дворе я увидел нескольких монахов в балахонах с капюшонами, так плотно укрывавших их фигуры и лица, что мужчин едва можно было отличить от женщин. Я вспомнил о том, что нигде в мире ни разу не случалось скандала из-за того, что монахи разных полов у иоаннитов жили вместе. Но, конечно, они не были просто посвященными в сан; они были посвященными. Они годами умерщвляли плоть, тренировали душу, напрягая ум над тем, что их книги называли Божественным откровением, а неверующие — претенциозной чушью, а кое-кто из верующих других церквей — скрытым дьяволизмом…
Да ну их к черту, подумал я, лучше мне заняться своим делом. И не обращать внимания на печальные фигуры, с шорохом скользящие мимо. И постараться не замечать давящую массу собора и голоса поющих, которые становились все громче, заполняя собой ночь. И отвлечься от непонятного страха, доводящего чувства оборотня до болезненной остроты. Да, меня словно кололи иголками, и холод пробегал по ребрам, и странные запахи щекотали нос… Нет, говорил я себе, во всем виноваты легкий туман и неумолчная музыка. Но Валерия — в аду.
Я остановился там, где свет был чуть поярче, и прочел данную мне сторожем листовку. В ней, после вежливого приветствия, перечислялись правила, уже изложенные мне привратником. С обратной стороны находился план центрального нефа собора, и ничего больше — хотя каждому было ясно, что и с южной, и с северной стороны от него располагалось множество помещений, да еще и башня. И не являлось секретом существование подземных этажей. Они использовались для ряда церемоний — по крайней мере часть из них. Но больше о них ничего не говорилось. Однако чем выше продвигался человек по иерархической лестнице, тем больше он узнавал… но лишь адепты могли войти в главное святилище, и лишь они знали, какой в нем заложен смысл.
Я поднялся по ступеням к собору. Два дюжих монаха стояли по обе стороны огромной распахнутой двери. Они не шевельнулись, но их глаза обшарили меня. За дверью располагался длинный вестибюль с низким потолком и белыми стенами; он был совершенно пуст, если не считать купели со святой водой. Ко мне подошла монахиня и указала на левый вход в собственно собор. Вторая, стоявшая возле ящика с надписью «Пожертвования», сверлила меня взглядом до тех пор, пока я не подошел и не опустил в прорезь пару долларов. И все вместе — пение, ладан, пристальные взгляды, ощущение странной неуловимой силы — заставляло меня быть в постоянном напряжении.
Я вошел в боковой неф и обнаружил, что я — один-единственный человек в секции, отгороженной веревками от остального помещения и явно предназначенной для зрителей. Минуту-другую я стоял, пораженный величественным зрелищем, открывшимся мне, а потом сел на скамью. Потом я потратил несколько минут, пытаясь понять смысл убранства собора, но потерпел поражение.
Собор производил странное впечатление. В нем не было никаких украшений, вы видели лишь белую геометрию стен, колонн и сводов, и взгляду не за что было зацепиться… вы словно оказывались в безграничной, бесконечной пустоте. Лишь над алтарем светилось Божье око, и над хорами — Мандала, но оба изображения в густых сумерках казались нереальными и далекими, как луна; а мигающие кое-где огоньки свечей были похожи на звезды. Все внутренние пропорции здания, изгибы, повороты стен, пересечения плоскостей — все служило тому, чтобы создать впечатление бесконечной запутанной огромности. С полдюжины верующих затерялись на скамьях. Эта церковь была создана для того, чтобы человек чувствовал себя здесь ничем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});