Шесть баллов по Рихтеру - Екатерина Алексеевна Каретникова

– Из-за меня один человек сломал руку.

– Как? Вы подрались?

Тюша попыталась подобрать слова, чтобы утешить Феликса. Потому что, судя по его лицу, ему были нужны не просто утешения, его стоило бы взять на ручки и покачать, как качают младенца.

– Мальчишки всегда дерутся, – осторожно сказала она. – Ну вам не повезло.

– Даже не знаю, кому больше, – признался Феликс. – Я с тех пор вечно виноват.

– Вот еще! Рука наверняка нормально срослась.

– Срослась. Но он был музыкантом. Понимаешь?

Глава седьмая. Вторая ступень

Тюше не хотелось ни о чем говорить. Ей хотелось домой и спрятаться так, как никогда в жизни не пряталась. Например, в шкаф. Или под кровать. Глупость, конечно, дикая, но почему-то самые дальние углы квартиры представлялись сейчас самыми желанными.

Ей было страшно говорить с Феликсом. Такие разговоры всегда напоминают прогулку по тонкому льду. Вроде идешь-идешь, но опора под ногами может исчезнуть в любой момент, а ты ничего не успеешь сделать.

Что она могла сказать Феликсу про того мальчишку со сломанными пальцами? Ничего страшного, на свете миллион других профессий? Ужас какой-то.

Феликс молчал. Смотрел куда-то вниз и даже весла опустил. Лодку медленно несло по течению.

Тюша не выдержала.

– А из-за чего вы подрались? – спросила она.

Феликс поднял голову:

– Тебе с подробностями?

– Ну раз начал, – сказала Тюша, – наверное, лучше с подробностями.

– Тогда так. Я только перешел в новую школу. Учительница мне дала ключ, чтобы я открыл класс. Я и открыл. А они мешали. Ржали, дразнились, совали пальцы между дверью и стеной. Я просил их отойти. А они говорили: иди ты. И что ничего у меня не получится, потому что я – ничтожество. Даже дверь не открою. Хоть и ключ у меня. А у меня получилось. Я на них плюнул и открыл замок.

Феликс замолчал.

– А потом оказалось, что тот, кто засунул пальцы в щель, учился в музыкальной школе, да? – спросила Тюша.

Она сразу поняла, чем все закончилось. Может, и без подробностей, но поняла.

– Да.

Феликс продолжал смотреть вниз, на сапоги и влажное лодочное дно. Тюша почувствовала, что волна злости сейчас захлестнет ее не хуже, чем заливали лодку речные волны, поднятые ветром. Злости не на Феликса, а на других людей. На взрослых, которые были рядом и не объяснили, что если кто-то сует пальцы в дверную щель, он рискует. Нет, молодец, конечно, что не в электрическую розетку. Но все же. Каждый человек должен хотя бы предполагать, хотя бы смутно, к чему может привести его поступок. Предполагать и оценивать риск, а не тупо лезть напролом, а потом обвинять других.

– Знаешь, – сказала Тюша, – я тебе сейчас даже не про то, что тот человек должен был думать мозгом, когда совал в щель свои драгоценные пальцы. Я про другое. Мой папа тоже учился в музыкальной школе. И у него тоже была травма руки. И да – он не стал музыкантом. Хотя, может, он и так бы не стал. Кто знает-то? Так вот. Он живет, работает на «Гремучей» и еще что-то пишет, фантастику какую-то, я точно не знаю. Но у него даже книжки есть. Много. Просто они взрослые, я не читала. И с ним все хорошо, понимаешь?

Феликс поднял на Тюшу странный взгляд. Как будто хотел то ли ударить, то ли поцеловать. То ли она все придумала.

– Не надо меня утешать, хорошо? – сказал он бесцветным голосом. – Не надо придумывать папу.

– Папу придумывать? – взбесилась Тюша. – Ладно! Сейчас мы их найдем, и я его уговорю. Он тебе сам все расскажет. Не придуманный.

– Расскажет так расскажет, – начал было Феликс и осекся.

Они одновременно услышали шум водопада. И этот шум был совсем не похож на плеск первого шлюза.

* * *

Их подхватило сильным течением, и Тюша поняла, что вот теперь они не справятся. Вода пенилась, превращаясь в волны с барашками, хоть до второго шлюза было еще далеко. По крайней мере, Тюша его не видела, и Феликс не видел.

– Если на волнах пена – это волнение в пять баллов, – зачем-то вспомнила Тюша.

– Шесть, – поправил Феликс.

– Папа говорил – в пять, – не отступила Тюша.

– Хорошо, – кивнул Феликс. – Значит, сейчас пять баллов по шкале твоего папы.

Лодку подняло волной, тряхнуло и понесло вниз, как сани с горки.

– Ой, нет! – пискнула Тюша. – Это не пять! Это все шесть. И по тебе, и по папе. А-а-а-а! Ты знаешь, как папу звали с детства? Рихтер! Рихтер его звали. Все, даже мама. Значит!

Лодку подбрасывало и кидало вниз, поэтому Тюша говорила отрывисто, будто читала стихотворение, написанное лесенкой.

– Это! Шесть! Баллов! По Рихтеру!

– Принято! – кивнул Феликс и вцепился в весла.

Не сразу, но Тюша сообразила, что он пытается вырулить к берегу. Только поздно он начал это делать, река не хотела отпускать ни лодку, ни их. Ей понравилась новая игрушка или, наоборот, разозлила, и она хотела ее швырять и швырять, пока не наиграется.

Тюша увидела катер и шлюз одновременно. Катер был хорошо знакомым, родным, на нем она ездила с родителями, он качался на волнах в прибрежной заводи, а шлюз оказался огромным живым чудовищем, как будто река, пусть грозная, но понятная, превращалась во что-то совсем другое, ревущее, темное, неизвестное и, от неизвестности, в сто раз более страшное.

– Папа! – заорала Тюша так, что у самой заложило уши. – Па-па!

Наверное, он бы не услышал их, но Тюша сообразила, что в кармане плаща лежит свисток. Так было всегда. В каждом плаще, в каждом спасательном жилете были эти свистки. «Чтобы распугивать акул!» – хихикала Тюша. И иногда распугивала. Не акул, конечно, а тех, кто был рядом.

Сейчас, первый раз в жизни, она вытащила свисток безо всякой улыбки, сжала его губами и дунула. Она не высвистывала ни сигнал «SOS», ни что-то еще, просто набирала воздух и выдыхала его в узкую пластмассовую щель.

Тюша свистела и не понимала, где родители. А потом увидела катер ближе и рассмотрела все неплохо.

Отец сидел на корме, у мотора, одну руку опустив на румпель, а второй быстро то ли печатал что-то, то ли рисовал схемы в серебристом планшете. Мама полулежала на средней скамейке, прикрывая собой от брызг ноутбук, ее пальцы летали над клавишами с такой скоростью, что почти сливались с пространством.

Родители были так увлечены, что услышали тюшин свист только