Полукровка - Елена Чижова

– Философия – бред сивой кобылы. Сплошная марксистско-ленинская муть. Во всяком случае, здесь, в Финэке.

– Полагаю, в университете то же самое, – Юлий рассмеялся.

Он думал о том, что с этой девушкой ему легко и хорошо. История с больницей, которую он крутил и так и этак, казалась каким-то недоразумением. Тетка, сидевшая в окошке, могла и перепутать. Мало ли кто к ней до этого подходил...

Сверившись с номером, черневшим на покосившемся козырьке, они вошли под арку. Под низким сводом тлела лампочка, освещавшая облупленные стены. Под аркой громоздились мусорные контейнеры. Стояла невыносимая вонь. Проходя мимо, Маша зажала нос, стараясь не дышать:

– Они что, вообще не вывозят?!

Она вспомнила: пепел. Старушечий пепел... Последние дни мама сидела дома. «Сторожит Панькину комнату. Боится жэковских теток: придут и вселят без нее».

Стыдясь за себя, Маша думала: «Черт с ними, со старухами... Тоже мне, нашла достойных врагов. И чего на меня нашло?.. Ладно, – она решила. – Закончится с комнатой, схожу и зарою. Съезжу на Красненькое кладбище... Панька говорила, там у нее племянник».

Она вспомнила Панькиного бога и подумала: «Ничего, подождет».

В парадной света не было. Держась за перила, Маша поднималась осторожно. Юлий шел впереди.

На площадку выходили четыре двери. Бляшки с номерами квартир были замазаны бурой краской. Пахло каким-то ацетоном. «Интересно покрасили. Одним махом...»

– Это какой этаж? – Юлий пытался прочесть номера.

– Не знаю, не считала...

Приглядываясь, он вытягивал шею:

– Ага. Тридцать девять. Все точно – здесь.

На звонок отозвались шарканьем, и голос, припавший к замочной скважине, спросил: «Кто?» Юлий назвался, и замок хрустнул.

Странное существо встречало их на пороге. По голосу Маша приняла его за женщину, точнее, за старушку. Старушечье лицо покрывали редкие волоски. Они выбивались неровными кустиками, нарушавшими границу между бородой и усами. Картину завершала шапочка, похожая на ночной чепец.

Поймав Машин взгляд, существо стянуло головной убор и, застеснявшись, представилось Вениамином:

– Извините, не предполагал, что Юлик с дамой. Стульев мало, сижу на подоконнике. Там сквозит, – пальцем он указал на свою голову.

За спиной старообразного Вениамина темнел длинный коммунальный коридор. Он терялся в бесконечности, и, задержавшись на пороге, Маша опасливо огляделась. Справа, за выступом выгороженного туалета, обнаружилось окно. Сквозь распахнутую форточку проникал помоечный воздух. Впереди, сколько хватало глаз, угадывались комнатные двери. Вдали, за поворотом, слышались пьяные крики.

– Не обращайте внимания. Сосед. Работает сутки через трое, сейчас как раз гуляет, – Вениамин пояснил неохотно.

На всякий случай Маша кивнула.

В комнате, куда они вошли, собралось человек десять. Маша осмотрелась.

Под потолком, синеватым от застарелых протечек, висел японский фонарь. Бумажная оболочка, изрисованная драконами, кое-где лопнула. Сквозь прорехи пробивался желтоватый свет. В простенке стоял продавленный диван. Напротив него – стулья, расставленные полукругом. На низком столике лежали книги и две коробки с копчушками. Натюрморт венчала бутылка водки. Еще три дожидались очереди на подоконнике. Подойдя, Юлий прибавил к ним свою.

Хозяин, успевший нахлобучить чепец, пристроился под форточкой. Маша присела на свободный стул.

Судя по всему, их явление перебило горячий разговор. Во всяком случае, ими никто не заинтересовался: пришли и пришли.

– Нет, этого я не понимаю! Революция! Вот это я понимаю: революция... – девица, сидевшая на диване, спорила с парнем. Про себя Маша назвала его востроглазым. Тыча пальцем в книжную страницу, она убеждала его в том, что в результате революции и русская, и еврейская культуры пострадали одинаково: все святыни поруганы, все выворочено и растоптано. – Сотни тысяч рассеяны по миру: и русских, и евреев. В каком-то смысле общая судьба.

– Общая?! – востроглазый крикнул сорванным голосом. – Не понимаю: как вообще можно сравнивать! Шесть миллионов. Шесть! Сгоревших в печах...

– Двадцать! – девица выставила растопыренные пальцы. – Двадцать! Превращенных в лагерную пыль!

– Евреев уничтожали немцы, – другая девица, похожая на синий чулок, встряла в разговор. – А русские – сами. Я полагаю, есть некоторая разница.

Привыкая к японскому свету, Маша смотрела внимательно: те, кто собрался здесь, были евреями, по крайней мере, большинство. Из их компании Юлий выбивался: высокий и светловолосый. В отличие от них.

– А я полагаю – уничтожали палачи. У палачей нет национальности.

– Вот это – не надо! А в похоронных командах? В похоронных – очень даже, – девица, выставлявшая пальцы, выдвигала новый довод.

– Ну ты сравнила! – парень, сидевший напротив Маши, вступил в разговор. – В похоронных работали евреизаключенные. Можно подумать, они могли отказаться...

– Некоторые, – девица, похожая на синий чулок, повернула голову, – смогли.

– Некоторые русские тоже не стучали, – молодой человек лет двадцати пяти теребил очки. – Некоторые – еще не весь народ. Что касается рассеяния, евреи – кочевое племя: так они спасались всегда.

– Но культура! – первая девица наступала все решительнее. – Настоящую культуру создают оседлые народы. Кочевникам не до книг.

– Здравствуйте! – Вениамин шевельнулся на подоконнике. – А Библия? Ее-то кто создал?

Девица тряхнула головой. Кажется, эта реплика поставила ее в тупик.

Маша слушала: спор, который они вели, казался не то чтобы бессмысленным, но каким-то ненужным и бесцветным. Для нее он представлял интерес разве что с исторической точки зрения. Она вспомнила картинку, которую видела в одной книге: кружок дореволюционной интеллигенции. Народовольцы. Те тоже любили поспорить. Только что из этого вышло...

Она посмотрела на Юлия: он был другим. Таких, как он, на той картинке не было.

– С Библией – сложно. В конце концов, все кочевые племена со временем становятся оседлыми, – молодой человек приходил девице на помощь. – Что касается культуры, это вообще вопрос спорный. Если и вывернули с корнем... Ну и черт с ней, с этой культурой. Речь идет о жизни и чести! – оставив в покое очки, он склонил голову.

Маша слушала, переводя взгляд.

Вениамин, нетерпеливо теребивший чепец, пошел в атаку. Взмахивая рукой, возражал:

– Нечего было особенно выворачивать. Если речь идет о бытовой местечковой культуре, ее разворотили прогресс и просвещение. Вы уж меня простите, но Гаскала – это не двадцатый век. Строго говоря, ассимиляция началась в девятнадцатом. Сделала свое дело: и язык, и религия, и Талмуд. Короче говоря, потеря идентичности. Пускай частичная...

– А высокая культура? Тоже закончилась? Но это просто смешно! А ты что молчишь? – первая девица пихнула в бок своего соседа.

– Почему молчу? – бородатый молодой человек заговорил тихим голосом. – Я слушаю.

– Слушаю... – она передразнила. – А ты не слушай. Возьми и скажи.

– Да что говорить, – он пригладил бороду. – Мандельштам и Пастернак, Левитан и Мейерхольд. Все они – плод еврейского Просвещения. Еврейская кровь вливалась в русскую жизнь. Вспомните начало двадцатого века. Что это, как не русско-еврейский ренессанс?

– Вот-вот, – его соседка оглядывалась победно. – Эта культура развивалась вместе с русской, а значит, и пострадала наравне.

– Еврейский Серебряный век – в истории культуры это вообще особая страница, – бородатый продолжал раздумчиво. – Возьмите в руки русскую Еврейскую энциклопедию. Какой уровень! Ну, а что касается ассимиляции, – он обернулся к Вениамину, – тут вы, пожалуй, правы. В духовном смысле, я повторяю, в духовном смысле советские евреи, так сказать, – полукровки... Если не все, то многие.

– Вот именно, – девица, сидевшая рядом, снова перебила. – Поэты и писатели, евреи по крови, творят на русском языке. Вспомните...

Тут все заговорили наперебой, приводя фамилии, но Маша больше не слушала.

«Еврейская энциклопедия». Перед глазами стояло полустертое тиснение.

– Простите меня, – она сказала и удивилась наступившей тишине. – То есть... Я хочу сказать... Русская и еврейская... Все-таки не одно и то же. Я видела эту энциклопедию. Дореволюционное издание, с иллюстрациями, очень много томов...

– И что? – девица, стоявшая за общность культур, перебила запальчиво.

– Дело в том, что у меня не было времени. Энциклопедия не моя. Но такое издание, судя по количеству томов... – Маша замолчала.

– Количество ничего не доказывает, – девица блеснула глазами.

– Именно что доказывает, – другая дернула плечом и окинула Машу благосклонным взглядом.

– А где вы видели это издание? – вполголоса поинтересовалась третья девушка, сидевшая в сторонке. В продолжение разговора она хранила молчание.