Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

— Полагаем, Шейбани-хан не намерен идти походом на нас. Судя по многим данным, его взоры обращены на юг — на Гиссар, потом на Хорасан и Иран.

— Повелитель мой, дядя, ханский посол этими россказнями намерен усыпить вашу бдительность! Вспомните историю: какой завоеватель, до того как он возьмет Ташкент и Фергану, отправлялся в поход на Хорасан и Иран? Чингис? Нет! Амир Тимур? Нет! Занять Самарканд, Ташкент, Андижан, опереться на них — и только после этого прыгать на Хорасан, на Иран. Неужели Шейбани не понимает этого?

Возможность нападения Шейбани-хана на Ташкент пугала и Махмуд-хана. Поэтому он призвал к себе младшего брата, Олач-хана, который властвовал в краях за Иссык-Кулем. Пятнадцать тысяч воинов находятся сейчас в пути, через месяц, примерно, Олач-хан будет в Ташкенте. Люди Шейбани-хана, конечно, проведали об этом сговоре братьев. Потому и посол прибыл в Ташкент, хотят пойти на мировую, это ясно. А он, Махмуд-хан, тоже знает полководческие способности Шейбани и войны с ним не желает. Племянник же, Бабур, считает войну неизбежной. Почему? Не оттого ли, что Шейбани его побил и теперь Бабур хочет отомстить?

Чтобы лучше узнать намерения племянника, Махмуд-хан спросил:, — Ладно, мирза, предположим, что нападение на нас Шейбани-хана неотвратимо. Что должно делать нам?

— Все мы, кто противостоит вожделениям Шейбани, должны собраться и заключить союз! Чтоб одним кулаком его бить!

Махмуд-хан испытующе воззрился на Бабура своими хитровато-карими глазами:

— Мы и с вами должны заключить союз, да, мой мирза?

— Не только со мной. Есть у меня еще один дядя, ваш брат, Олач-хан!

— Так, я объединю с войском Олач-хана свое — будет у нас сейчас тридцать тысяч воинов. Потом объединимся с вашим войском — сколько воинов будет тогда?

С Бабуром осталось двести пятьдесят человек, и Махмуд-хан знал это. Он решил охладить воинственный пыл племянника, указать его место среди, гм, настоящих ханов.

Бабур вновь покраснел: удар дяди достиг цели. Но достоинства терять племянник не собирался.

— Повелитель! Судьба-мачеха ввергла меня в несчастие. Но вспомните: прежде чем испить яд поражения, мы испробовали и сладкий напиток победы. Поэтому я осмелился раскрыть вам душу, призвать к союзу.

— Хорошо, конечно, что вы так откровенны. А что, племянник, если представится возможность, вы схватились бы снова с Шейбани-ханом?

В вопросе Махмуд-хана была и проверка племянника, и насмешка над ним. По пословице: «Не насытится курашем[127] только поверженный».

— У меня есть основания, чтобы снова схватиться с ним, есть, — твердо сказал Бабур, — Ну, а если иметь в виду… кураш, то, как говорится, «раз тебя повергли наземь, а в другой раз ты сам поверг!».

— Правда, правда! — с удовлетворением ответил Махмуд-хан.

И подумал: «А что, если во главе тридцатитысячного нашего войска поставить отважного Бабура, с его-то опытом войн против Шейбани вполне смогли бы мы победить». Правда, коли Бабур одолеет Шейбани, то возвеличивать будут не Махмуд-хана, а Бабура. Не будет ли тогда Бабур домогаться Ташкента? Кому ж неизвестно: в чьих руках войско, у того слава, а у кого слава, тому принадлежит и власть.

Так осторожный и хитрый дядя отказался от мысли поставить племянника во главе своего войска.

— Ах, несчастная наша Ханзода-бегим… Сколь тяжки теперь ее дни! — Махмуд-хан перевел разговор на семейные дела. — А Шейбани-хан, вот ведь хитрая лиса, не правда ли, племянник? Ханзода-бегим со стороны матери — нашего рода, а по отцу — родня Тимуровым отпрыскам. Знал, коли честно женится на ней, много родни приобретает… Говорят, женился как положено, задал в Самарканде пышный той!

Бабур хотел объяснить, как все произошло, но Махмуд-хан, не расположенный всерьез принимать племянника, нанес ему второй жестокий удар.

— Постыдно получилось, позор навлечен на всех нас!

А потом, смягчая удар, стал заверять, что Бабур, и его мать, и его жена, слабая силами Айша-бегим (они приехали в Ташкент раньше), — «наши безмерно дорогие гости». Надо всем им, после пережитого, отдохнуть. И развлечься не мешает. Завтра вот в честь посла Шейбани-хана будет пиршество, поучаствуйте, дорогой племянник…

Все доводы, приведенные Бабуром, оказались тщетными. Ясно, что Махмуд-хан испытывает страх перед Шейбани, что заискивает перед ним, надеется купить себе спокойствие, соглашаясь с «воителем-халифом». Ох, ошибется дядя, жестоко ошибется!.. Спокойст вие, царящее сейчас в Ташкенте, напоминает тишину перед опустошительным ураганом. Надо и отсюда увозить мать и жену. Куда вот только везти их?

Айша-бегим уже два месяца в Ташкенте.

Потеряв ребенка, пережив тяготы осады в Самарканде, молодая женщина совсем расхворалась. Сестра Айши, Розия Султан, любимая жена Махмуд-хана, взяла ее во дворец. Лучшие лекари ухаживали за ней, лучшими лекарствами пользовали. В конце концов поставили на ноги Айшу-бегим.

Бабур пришел поблагодарить жену хана за участие. Раньше, чем к жене, пришел со своей признательностью. В разговоре поделился намерением вскоре увезти жену в Ура-Тюбе. Розия, красиво поблескивая живыми темно-карими глазами, будто оправдывая свое прозвище «Каракуз-бегим», всплеснула руками:

— Ой, нет, мой мирза, Айша-бегим совсем измучилась. Мы не отпустим ее.

— Что же поделаешь, если и такое предписано нам судьбой, высокородная бегим?

— Извините меня, мирза, но судьба каждого начертана на его лбу.

— Однако у плывущих в одной лодке и судьба общая, разве не так?

— Хороша «одна судьба»… Моей бедной сестре столько страданий выпало… А «одну судьбу» эту вы ей уготовили. Не хватит ли? Из голодающего Самарканда вернулась щепка щепкой. Выздоровела — и снова мытарства, за что?

Бабур пришел заранее готовый вытерпеть все уколы по самолюбию. Но этот быстрый переход свояченицы от медовой вежливости к нежданно резким попрекам, как и недавние иронические намеки хана, вывели из себя.

— Бегим, скажите прямо: вам желательно развести меня с сестрой?

— Я не сказала об этом! Но… хватит, пожалуй, мучиться и вам, мирза. Живите у нас в Ташкенте! Постоянно. Спокойно.

«Живи нахлебником. Ну, и веди себя нахлебником.

Знай свое место».

— Благодарю вас за предложение! Но позвольте мне самому распорядиться и собой, и женой.

Айше-бегим наедине он пожаловался:

— Говорят, хозяину лучше знать, где висеть чапану. Розия Султан-бегим не больше нас самих осведомлена о нас, и было бы лучше, коли не вмешивалась бы она в нашу с вами жизнь.

— Это я поделилась с сестрой всеми горестями своими, мирза.

— Неужели у мужа и жены не бывает своих тайн?

Прежняя робость в жене исчезла. Ответила — как и Розия — неожиданно резко:

— Нечего мне скрывать от родной сестры! И незачем!

Бабуру припомнилось ласково-восхищенное: «О мойвеликий шах». Теперь жена, подобно дяде хану, вежливо-спесиво обращается к нему — «мирза». Быстро летит время, быстро меняются люди.

— Значит, вам нужней сестра, а не муж? — Бабур хотел сказать что-то насмешливо-едкое. Не получилось.

— Я замужем за вами, мой мирза!

— В таком случае… я увожу вас отсюда. Готовьтесь в путь!

Айшу-бегим взорвало:

— Снова в Ура-Тюбе? Вспомню дорогу туда — меня выворачивает! Эти странствия измотали меня вконец!

И вы это знаете, муж мой. Знаете, а продолжаете свое!

О, если б здоровой я была в Самарканде, не истерзанной странствиями и погонями… Дочка моя, кровинка моя не умерла бы. Сейчас ей исполнился бы годик, она бы уже топала ножками!

Горе матери неизбывно и свято. Но Айша говорила неправду. Бабур оживил воображением страшный час прощания с младенцем, холодное дыхание смерти, казалось, овеяло его лицо. Спорить? Опровергать?

— От смерти нет исцеления, бегим, — сурово сказал он. — Пока она человека настигнет, ему не раз улыбнется солнце и не раз на него обрушится горе. Мы молоды, но вдоволь испытали уже и того, и другого. — Голос его помягчел. — Мы доживем до светлых дней, бегим, вот увидите, доживем, и бог осчастливит нас и детьми… А в горькую пору тем более нельзя оставаться друг без друга. Поедем вместе, прошу…

— Я ездила с вами: отсюда — туда, оттуда — сюда, и что же? Помнили вы обо мне в это время, смотрели на меня, мой мирза? Нет! Заботы о государстве, походы, войны… Месяцами не видели меня и — не скучали… А я, ради вас сколько я претерпела… Может быть, я не достойна вас! Но к чему жена, которую не любят?!

Боже милостивый и всеведущий, истину сказавший, что женщины «вырастают в думах о нарядах и в бестолковых спорах»![128] «…Ну, да, я бывал равнодушным к своей жене. Но что ей было до моих забот? Знала ли о них она?.. Наверное, и сейчас стремлюсь увезти отсюда ее не потому, что люблю так, что не могу прожить без нее. Но приличествует ли жене жить вдали от мужа?»