Рассказы - Е. Бирман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4.
(Красные фонари)
Кварталы красных фонарей. Шепот: «виагра, виагра». На площади, вокруг микроавтобуса, раскачивающегося от бурлящей внутри него любовной игры, столпились люди. Смеются. И он подошел, удивляясь беззаботности зевак и легкости охватившему и его самого веселью. Здоровенный негр неожиданно обнял его. Он резко освободился от объятий, оттолкнул великана, тот заливисто рассмеялся, и вдруг прозрел — никакой это был не шепот («виагра, виагра»). Нет, шепот, но не «виагра, виагра», и не людской — листьев: «беги, беги». И не автобус это качался — деревья. И никакой это был не громадный негр — это был черный лес.
5.
(Межличностная коммуникация)
В ее словах было много лично-туманного, но он остерегался расспрашивать — бросит взгляд «не твое дело» и не ответит. А слово «пупсик» она исказила. Она сказала: «Пъюпсик». Скажи она это слово с мягким знаком («пьюпсик»), он заподозрил бы, что над ним издеваются, но она сказала «пъюпсик» и он решил ничего не менять.
Люди сложны? Да, они выходят из лесу и в нем исчезают.
6.
(Нетерпение)
Вдруг нетерпение начинало грызть его, и он отрывал лист календаря за несколько дней до окончания месяца, потом никак не мог вспомнить, сколько в нем дней — тридцать или тридцать один, или двадцать восемь, или двадцать девять. Как-то можно высчитать по костяшкам и впадинам, если соединить вместе два кулака, но с чего начинают? Разбросанные по полу календарные листки напоминали о листопаде, об осени в невечнозеленом лесу.
7.
(Усталость)
Закончив читать, он снял очки, собираясь опустить их на стол, но вместо этого широко раскрыл рот, и очки в его руке запрыгали по волнам длинного зевка. Ярко вспыхнула, перегорела лампа, спальня погрузилась во тьму. За окном (за окном?) шелестели деревья.
8.
(Ужас)
Утром он проснулся с красными волосами. Красные волосы — это было неожиданно, странно. Но главное — он их не мог перекрасить, потому что ногти на его руках выросли и приняли размер и форму бумажных самолетиков, которые складывают из тетрадного листа. Совершенно непонятно было, как их можно состричь. Невозможно! Как нельзя маникюрными ножницами состричь под корень густой тяжелый лес.
9.
(Красота и слава)
Река использовалась для сплава бахромы. Бахрома шла на скатерти, на занавеси, на женские платья и юбки, на парадные мундиры, эполеты, но главным образом — на кисти для тяжелых праздничных флагов. И все это плыло и проплывало мимо. Лишь однажды проплыли целиком знамена. Но никогда не сплавляли по реке древесину, потому что эта река не вытекала из леса. Наоборот, она в лес текла.
10.
(Отчаяние)
Она помахала ему на прощание рукой из открытого окна такси и тут заметила, что волосы его еще влажны после душевой.
— Ты простудишься! — крикнула она.
Из такси к нему полетела фуражка. Он не поймал ее, и она, прокатившись колесом, уткнулась в стену.
— Но она зеленая! — кричал он вслед удаляющемуся автомобилю. — Брось серую! Там есть серая!
Он видел ее через заднее стекло такси размахивающей руками и что-то кричащей, сделал несколько шагов вслед, но увидел, что такси уже приближается к кромке чернеющего леса. Когда машина исчезла во тьме, он выглядел уже совсем обезумевшим. Он сорвал с шеи шарф, размахивал им и кричал: «Этот шарф связала мне она — моя жена!»
11.
(Обманчивость)
У входа в гостиницу курил и разговаривал по сотовому телефону лысоватый мужчина лет шестидесяти с завитками седых волос по бокам. Он виден был в фас, а в стеклянной двери за ним отражалась его спина и тыльная часть его лысины. Странным было то, что виды со спины и в фас разительно отличались, но не потому, что это были спина и фас, а потому, что будто принадлежали разным людям. Спина выражала силу, уверенность и спокойствие, лицо же его было растерянным и жалким. Но вот именно по стеклу двери гостиницы вдруг пробежала рябь. Но не волн, а прыгающих на ветру, показывающих ребристые как скелеты объеденных рыб нижние стороны листьев.
12.
(Осторожность)
На выходе из лесу, на небольшой поляне он увидел двух мужчин, идеально подходивших друг другу, потому что один был скрючен, а у другого был живот барабаном. Они беседовали. Если бы их прижали бы друг к другу в плотно набитом автобусе ввалившиеся на очередной остановке пассажиры, то они заняли бы в нем ровно столько же места, сколько два обычных прямых человека. Он прислушался к их беседе.
— Хоть притворство — часть культуры, но порой оно мешает искренности, — говорил скрюченный.
— Конечно, если атеиста не доводить до отчаяния, а только пугнуть его хотя бы хроническим насморком, то он тут же съедет как минимум в агностики, — отвечал человек с животом-барабаном.
— Я надеюсь, — говорил скрюченный, — что развитие гуманности направляется не только высшими силами вниз на землю, но имеется и обратная связь, и там наверху тоже происходит смягчение нравов.
— И потому многим, наверное, будет предоставлена возможность оправдаться недостатком информации и попросить прощения за свои атеистические заблуждения, — отвечал барабан, когда автобус уже въезжал по грунтовой дороге в черный лес.
13.
(Власть)
Можно было догадаться, что это пятно последнее, потому что в нем он был Императором. Его подданных не смущало, что Император живет в простеньком доме из пяти комнат с двориком. Дом располагался на той стороне улицы, где в основном все еще стояли старые родительские дома, в то время как на другой стороне — дома были новее, гораздо обширнее, и жили в них уже дети тех, кто закладывал эту геометрически правильную деревушку, из которой только и состояло светлое пятно. Многие из них разводили псов имперской породы. Улица, на которой жил Император, называлась Главной, жители между собой именовали ее Имперской.
Старый Император (одинаковый рисунок кожи на лице и на локте выпрямленной руки) порой принимал премьер-министра прямо во дворе дома. Двор был забетонирован полностью, бетон покрыт бежевой одноцветной кафельной плиткой, из каждого квадрата которой, не бросаясь в глаза, выступал лишь на двести микронов герб Императора — подсвечник. Справа от входной калитки была глухая бетонная стена, отделявшая императорский дом от соседнего участка, а слева — только живая изгородь, но в доме за изгородью никто не жил постоянно. В смутные или казавшиеся таковыми времена там проживала охрана.
Император выходил во двор в светло-синем утепленном, обвисшем на его сутулящейся фигуре ночном одеянии, то есть в кальсонах и рубахе с длинными рукавами и жеваным овальным вырезом вместо воротника. Пожилая Императрица, средняя из трех сестер, напротив, была одета и строго, и тщательно, и держалась прямо. Она предлагала мужу надеть костюм, но это скорее была рутинная проверка его когнитивного состояния. Император не отвечал на вопрос, и это значило — все без изменений.
Прежде, чем заговорить с премьером, Император проверял состояние двух миндальных деревьев, для которых в бетонно-кафельном покрытии двора вдоль живой изгороди из бугенвилий и ибискусов были оставлены в земле два квадрата. Оба дерева были всегда в цвету, одно в розовом, другое в белом. Оба — плод генной инженерии, подарок, сделанный правительством своему Императору от имени его подданных. Ответ на свой первый вопрос о неизменности границ светлого пятна Император выслушивал внимательно, остальные вопросы задавал формально, не интересуясь ответами. Бумаги подписывал, не глядя. Министрам просто пожимал руки. Он точно знал, что войн в его правление не было.
Однажды он пересек нарисованную на площадке перед калиткой черту (ее когда-то охранял пес имперской породы). Взявшись рукой за калитку и вглядываясь лишь в пространство собственной души, он прислушался. Шелестела листва больших деревьев. Запертые каждая в своем дворе, подняли пораженческий вой собаки: «Ад мат-а-а-й?» — тянули они. Поскольку замер Император, то вскоре один за другим закончили выть и псы. Казалось, они внезапно сменили религию и погрузились в состояние медитации. То ли ударила острым клювом в ствол дерева черная птица, то ли сквозь приоткрытое окно услышал Император, как щелкнула сама по себе пластмассовая створка душевой кабины. Он отпер калитку, но теперь за ней не было ни другой стороны улицы, ни недавно построенных на ней просторных домов детей основателей империи, ни ее самой, Имперской улицы не было, а был только плотный, черный лес.
∞.
(Ожидание)
Он шел, и шел, припадая на правую ногу. «Значит, светлые пятна не кончаются? Просто до следующего не дойти?» — думалось ему. Он сел на камень, зарыв ступни в мягкий влажный мох, представляя, но не видя его бархатистости и темной зелени. Он может долго-долго так сидеть, потом с силой зажмурить глаза, и тогда возникают две карусели ярких пятен, затем они сливаются в одно роение бесформенного облачка белых молей, потом — только муть из мелких серых точек, и наконец — возвращается гулкая, тяжелая ночь.
