Василий I. Книга первая - Борис Дедюхин

Черных облаков на небе уже не было. Василий не успел этому удивиться, потому что тут же с ужасом увидел прямо перед глазами белый ствол дерева, на которое волокло водой его, распластанного и беспомощного. И тут же, словно забавляясь своей силушкой, Волга опустила Василия мягко, бережно возле ствола и озорства ради шлепнула ниже спины: смотри у меня, не балуй!

Под ногами была твердая земля. Он обнял ствол березы, прижавшись щекой к шершавой и теплой нежно-белой ее кожице. Рядом стояла еще стайка молодых берез, они словно бы выскочили из леса сюда и, забежав в воду по колено, удивленно остановились, оробев перед стихией. Насад, из которого вылетел Василий, раскачиваясь и поблескивая на солнце лоснящимися, высмоленными бортами, неуправляемо подплывал к березкам, ударился об одну, вторую, третью, и деревья, чуть вздрогнув, взмахнули своими длинными распущенными волосами, стряхнули дождевую воду.

Осмотревшись, Василий увидел вдоль всего берега беспорядочно выброшенные лодки и струги, у иных пробиты днища, поломаны кокоры[42], — наверное, так выглядит поле после побоища. Судислав, Судимир и Судила Некрасовы проворно, как белки, вскарабкались на дерево и, умостившись на сучках, с перепугу крестили беспрестанно свои лбы.

— Слава те, Господи, пронесло! — промолвил совсем рядом Боброк.

Василий удивленно вскинул глаза: как это — пронесло? Разве могло не пронести? Дмитрий Михайлович понял его взгляд, подтвердил:

— В такое светопреставление недолго было всем на корм ракам пойти.

И только тут испытал Василий испуг, представил себе таинственную и жуткую речную глубину, те недавно виденные омута и уямы — дьявольские притоны, откуда, говорят, по ночам доносятся стоны утопленников, а днем, при ярком солнце, тянутся со дна скрюченными руками коряги затопленных мертвых деревьев.

Стали выводить лодки — вброд й на веслах — к выступавшему впереди, саженях в двухстах, мыску. Все лодки были взрезь наполнены водой, отяжелели так, что отрокам приходилось каждую тащить чуть ли не всем вместе. Быстро выбились из сил, но пришла неожиданная помощь — появились на берегу люди в белых балахонах.

Это были местные жители, прятавшаяся в лесу мордва. Один из парней вполне внятно изъяснялся по-русски:

— Думали сперва, что татарва тонет, радовались. Потом глядим — соседи наши по несчастью, русичи, хотим подсобить вот.

Василий слышал, что есть такой народ — мордва, знал, что степняки принуждают их воевать против русских, а потому представлял их себе по внешности примерно такими, как татары. Оказалось, что они точно, как владимирские или вологодские мужики, рыжеватые и русые, с глазами светлыми, синими и серыми.

Вытащить лодки на отмель — это было полбеды. Главное, не случилось ли чего с деньгами, с драгоценностями и мехами, что на подарки ханам, их женам да ханским приспешникам приготовлены? Да и пропитание не испортилось ли?

Все сундуки с подарками оказались на месте, но раскрывать их не решились до места уж. Своя одежда — как на смех: зимняя сухая, а летняя до нитки промокла, сверху лежала. Благовония, что во флаконах были, сохранились, а мыло раскисло. Корчаги с вином и медом уцелели, ничего не случилось со свиными и медвежьими копчеными окороками, вареньями, соленьями, маслом, и лук с чесноком и укропом в сохранности, однако хлебы, ковриги, пряники размокли.

Запалили огромный костер, встали возле него по окружью. Кто подол рубахи задирал спереди, потом — повернувшись задом, а кто порты и вовсе снял, держа их перед собой, чтобы быстрее на жару провяли. Иные, увлекшись или Перестаравшись, вдруг спохватывались, подпрыгивали, ровно ужаленные, и растирали, ойкая и морщась, припаленное место.

Мордвы, глядя на это, умирали со смеху, подавали наперебой советы, которых никто не понимал, а толмач ихний молодой смущенно фыркал и крутил головой, стесняясь переводить соленые шутки соплеменников:

— Говорят, если что пропечено хорошо, то уж не отвалится.

Путешественники, радуясь, что беда минула, тоже шутили, смеялись, рассказывали разные байки.

— Я вот на Крещение по воду на Москву-реку пошел да в прорубь и ухнулся! Бегом-бегом домой, прибег, хвать — лапти снаружи льдом поросли, а внутри сухонькие, так что и портянки сушить не надо было.

Верят, нет ли, но сердца полны благодушия, соглашаются да еще и поддерживают.

— Эт-то бывает…

— Да еще как бывает-то! Он, лапоть-то русский, воду не пропускает, хоть как окунай его.

— А наш взять мордовский лапоть, — вставил толмач и надолго замолчал в размышлении. Все с удивлением глядели на него. — Еще лучше, — закончил он с глубокой убежденностью и остался очень доволен.

Его не оспаривали. Только искали, что бы еще такое свое похвалить. Хотя мордвы, в свою очередь, тоже ничего не понимали, но слушали с большим интересом. Такое опасное приключение, к тому же благополучно закончившееся, сильно их развлекло.

— А угодник наш святой Никола ходит по морю, абы мы посуху, без лаптей идет, а ноги не замочит.

— Сбыточное дело.

— Не только Никола, и простые смертные ходили…

— Бывает!

— Всякое бывает! — подтвердил и молодой мордвин, поддерживая тем самым приятную беседу.

— А я слышал, будто Спаситель наш Христос самолично на поле Куликовом был? И поганый татарин зарубил его будто бы… Правда, нет ли?

Вопрос всех озадачил. Установилась тишина. Ее нарушил располагавшийся чуть в сторонке под кустами шиповника боярин Александр Минич:

— Я тоже об этом слышал, однако то был не Христос, а человек Божий Аверьян. И с ним двенадцать «апостолов».

— И я знал Аверьяна. Никакой он не Христос, а обманщик и вертун, царствие ему небесное.

— Нет, нет, он все-таки будущее прозревал, победу над Мамаем предрек. И смерть свою провидел, когда мы в Москве собирались в поход.

— Верно! И еще говорят, что душа Аверьяна сейчас в других Христов воплотилась, они ходят по Руси, может, и среди нас вот есть…

— Среди нас нет. Их сразу видать: руками плещут, бьют себя да приговаривают: «Хлыщу, хлыщу, Христа ищу. Сниде к нам, Христе, со седьмого небесе, походи с нами, Христе, во святом кругу, сокати с небес, сударь Дух Святый!

— И в Нижнем есть, я видел, такие христовщики[43].

Волжский берег стал похож на базар — разложили да развесили барахло свое и с себя все поснимали. Строгий Федор Андреевич Кошка велел отрокам отдельно, в сторонке, вешать на кустах да поваленных деревьях свои мокрые порты и рубахи, лапти и портянки.

Стоянку разбили основательную — не шалаши на скорую руку рубили, а землянки обустраивали теплые и от зверья хоронящие.

У котлов со вкусно дымящимся варевом рассаживались молча, усталость и досада постепенно уходили совсем, уступая место отдохновению — слава Богу, все обошлось благополучно. Пригласили трапезовать и мордву, а у тех уж и ложки наготове — выдергивают из-под онуч, обтирают заскорузлыми пальцами и дуют, чтобы уж вовсе чистыми были. Но и сами они явились не с пустыми руками — угощали лесными орехами, сушеной малиной, сотовым медом.

Умевший говорить по-русски молодяк пожаловался, что Орда обдирает их, как жадный и неумный мужик липку, дочиста:

— Чтобы каждый взрослый и маленький давал им одну шкуру медведя, одну шкуру черного соболя, одну шкуру черного бобра, одну шкуру лисы. А всякий, кто не даст, должен быть отведен в Орду и обращен в их раба. — Узнав, что русские держат путь В Сарай, попросил: — Братца моего не встретите ли, если что? Кличут его Кавтусем, а из себя рыженький, вот как эти, ну прямо точь-в-точь как они, — И показал на братьев Некрасовых.

Василий обещал поискать Кавтуся, а у самого опять заклешнило сердце, подумал малодушно: «Хоть бы подольше не добраться до него, проклятого этого Сарая».

Бушевала Волга в том месте, где впадала в нее Кама.

Никак не может Кама смириться с тем, что ее притоком называют, а не главной рекой, бунтует и не хочет признавать, что дальше к Каспию ведет ее Волга, а не она Волгу. И такой тут получается у рек сильный спор, такая сшибка, что после этого обе они даже и направление меняют и, слившись, текут, не смешивая вод: слева идет желтая вода Камы, справа вдоль гористого берега — исконно волжская голубая. Но через два дня совместного пути, длиной в двести с лишним верст, покоряется Кама, идет в обнимку с сестрой, а еще через три дня признает ее старшей и послушно идет следом: узкие каменные ворота на пути, не протиснуться сразу двоим.

На правом берегу высились два утеса со стесанными вершинами, а затем горы пошли сплошной массой, и лишь изредка их прерывали узкие буераки. Ни деревни, ни отдельной хижины — мертвые берега. Только гудят на утесах верхушки меднотелых сосен. Посматривают иногда с любопытством на длинный караван медведи, мелкие до того, что Судислав Некрасов, успевший в свои двадцать лет поднять на рогатину больше десятка подмосковных бурых зверюг, сказал, что здешних следует считать двух за одного и что на охоту можно идти и без рогатины, ножика достаточно. Замирали на ветках от любопытства белки — не рыжие, как в северных лесах, а именно белые. Мелькали порой волки, лисы, зайцы — много было здесь зверья.