Василий I. Книга первая - Борис Дедюхин

Множеством внесенных свечей сумрачный храм внезапно озарился ярче. Лучистый, сияющий отблеск шел снизу, рассеивая тьму в пространстве купола. Свет текучим колеблющимся потоком заливал дальние притворы, ризы священства, бронзовые завитки, украшавшие иконостас. Василий видел перед собой на белой скатерти престола большой восьмиконечный крест, сосуды для святых даров, алтарную ограду, мерцающую отражениями огней, за ней — оплаченные в золотые и серебряные оклады с многоцветными каменьями иконы и лики святых, оглядывался на родные бородатые лица, наполнявшие храм, вон и Боброк тут, и Данила Бяконтов, на разверстые счастливо волосатые уста, ревевшие: «Христос воскресе из мертвых», — и хорошо ему сделалось, будто сердце в нем подпрыгнуло. «Да не пропаду же я там? — подумалось. — Иль я не русский, или они не русичи? Отобьют, чай, в случае чего. Иль я не их княжич? И я им буду когда-нибудь защитой».

Пимин в позолоченной фелони (явно с чужого плеча, наспех выбранной), спускающейся колоколом до полу, трогая на шее туговатый ему расшитый канителью омофор, трижды на все стороны провозгласил пасхальное приветствие. Толпа отвечала ему охотно, растроганно, дружно. Хор быстро и радостно, не переставая, возвещал высокими голосами, что смерть попрана, что жизнь вечная дарована всем. Сильно пахли согревшиеся ветки можжевельника и елок, укрепленные меж подсвечников, откуда-то уже стал проникать сдобный сладкий дух свежеиспеченных куличей, принесенных для свячения. Наступил момент христосования, заполнила своды многоголосо возглашенная стихира: «И друг друга обымем и тако возопием…»

Сохраняя на лице выражение бесстрастия и достоинства, Дмитрий Иванович вежливо облобызал своего нового ставленника. После этого Пимин, нарочито обходя бояр, подошел христосоваться к нищему, умиленно глядевшему, не закрывая рта, на митрополита. Настроение у нищего было сегодня прекрасное: подаяние в такой праздник обещало быть щедрым, вкусным, ну кто ж откажет в этакий-то день! А тут еще сам митрополит грядет, раскрывая навстречу душистые шуршащие объятия. Дрожащими от восторга руками нищий обхватил плечи Пимина, облитые алой, золотом протканной парчой. Пимин трижды поцеловал его, показывая, что перед лицом великого Воскресения для церкви все равны — и князь, и нищий — в общей радости и ликовании. После этого перешел к боярам. Василию показалось, что на лицах некоторых из них сквозили беглые усмешки, пока они почтительно прикладывались щеками к щекам Пимина, но и эти наблюдения уже ничего не могли изменить в его новом душевном состоянии.

— Христос Воскресе, княжич! — негромко сказал монашек, опять оказавшийся радом. Они застенчиво обнялись. — Храни тебя Бог! — прошептал монашек в самое ухо. — Мил ты мне.

— Аще кто благочестив и боголюбив, да насладится сего добраго и светлаго торжества! Если раб благоразумен, да разделит он радость Господа своего. Кто потрудился, постясь, пусть примет ныне динарий. Кто с перваго часа потрудился, пусть примет сегодня праведный долг, — рокотал густым басом Пимин.

Все внимали ему жадно и умиротворенно. Началось чтение «Огласительного слова» Иоанна Златоуста. Утреня оканчивалась.

— А кто лишился и девятого часа, да приступит, ничтоже сумняся, ничтоже бояся. Кто же достигнет точию лишь в десятый час, да не устрашится замедления, ибо любочестив Святый Владыка: приемлет последняго так же, как и перваго, успокаивает в десятый час пришедшего так же, как делавшаго с перваго часа, и последняго милует, и первому угрожает, и тому дает, и этому дарствует.

— Сколько милосердия! — все шелестел монашек над ухом Василия. — И надежда, княжич, надежда! Ею укрепляйся — и здрав останешься, и невредим в стране лютых.

Василий поднял глаза, незаметно оглядел сбоку лицо говорившего: прямой нос, худая щека в румянце волнения, темно-русые пышные волосы. Много лиц прошло и еще пройдет перед княжичем, многие он позабудет, но это останется в его памяти, даже не само лицо — выражение чистоты, серьезности, просветления и длинная низкая бровь до виска.

— Где твое, о смерть, жало? Где твоя, аде, победа? — вопрошал Пимин от царских врат алтаря. И гулко отдавалось в высоких сводах — Пусть никто не оплакивает своих прегрешений. Прощение от гроба воссияло, никто да не страшится смерти, ибо жизнь жительствует.

…Светало, когда стали расходиться. Василий остановился на паперти, жадно вдыхая ознобную свежесть, доносившуюся с Клязьмы, по которой еще плыли редкие льдины. Белокаменное узорочье Дмитриевского собора, будто сон, будто божественное видение, высилось неподалеку. Огни свечей и железных фонариков, с которыми расходились люди, побледнели, но еще видны были явственно. Белые узелки с куличами и крашеными яйцами мелькали в руках. Светлые точки испятнали улицы, убегавшие вниз от холма, где стоял Василий, вглядываясь в последний раз в знакомые очертания города, шеломы церквей, светлую излучину реки, где тоже отражались огни: лодки перевозчиков отправляли богомольцев в соседние посады и деревни. Пахло сырыми ракитами, и снегом, и чуть слышно смолистым ладаном из дверей храма.

Мать приблизилась сзади. Ее вздрагивающая рука нащупала под воротником шею сына, сжала легонько. И вдруг отец тоже обнял сзади, поцеловал теплыми губами нахолодавшую макушку Василия. Уже отвык он от такой ласки, замер, не в силах выговорить ничего.

А вверху по закрасневшему краю неба опять тянули журавли. Не испытывал княжич больше прежней тоски перед дальней дорогой в неведомый Сарай, повторял про себя упорно: «Жизнь жительствует!»

Лаской руки материнской, игрой огней над тихими водами, стаями журавлей в рассветном небе прощалась Русь с Василием…

На следующий день, тридцатого апреля, Василий отправился в путь. С ним его советники и опекуны: Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, Федор Андреевич Кобылин-Кошка, племянник покойного митрополита Алексия Данила Феофанович Бяконтов, брат погибшего на Куликовом поле воеводы сторожевого полка Дмитрия Минича боярин Александр Минич. Несколько тиунов — переводчиков с татарского, арабского, латинского, греческого, два лекаря и один священник, путь до Сарая больше тысячи верст, вдруг кто занедужит, лечить или, не дай Бог, отпевать придется; и праздники в пути будут — раньше Троицы вряд ли до Сарая доберешься. Среди слуг были Ждан, сыновья погибшего при осаде Москвы Некраса — Судислав, Судомир и Судила Некрасовы, все трое одинаково конопатые и рыжие, как подсолнухи. В последний момент сам попросился Фома Кацюгей: верилось ему еще, что жива его Фовро-Февронья, что отыщет он ее в проклятом Сарае.

От Владимира до Волги пробирались обычно сухопутьем напрямик под Городец, минуя леса и болота нижнего течения Клязьмы и Оки. Водный путь по Клязьме в Оку и по ней дальше до слияния с Волгой у Нижнего Новгорода был длиннее, но спокойнее. По. нему-то и пошли полтора десятка ладей, насадов[39], стругов и лодок княжича Василия.

Глава IX. Ходите, пока есть свет…

…Эта страна — из самых больших земель, обилующих водой и пастбищами, дающих богатый урожай, когда сеется в ней… До покорения ее татарами она была повсюду возделана, теперь же в ней только остатки этой возделанности.

Судьбы городов сходны с судьбами людей — неодинаковы они, иногда даже причудливы, развиваются по законам разным и не всегда понятным. Основал Юрий Всеволодович враз два города на понравившихся ему местах: тот, что поплоше, Нижним Нове Градом назвал, а любезному его сердцу месту имя свое подарил — нарек Юрьевцем. Но в безвестии прозябает Юрьевец, а Нижний Новгород окреп столь быстро, что в него даже и столица Суздальского княжества перенесена. Великим князем в нем Дмитрий Константинович, родной дед Василия, да вот бывает, оказывается, такая родня, что хуже недругов: не только погостить к нему не заехали, но так подгадали, чтобы из Оки в Волгу перескочить глубокой ночью.

Ярко светила луна, расстилая по тихой воде тревожную дорогу. Как ни старались не шуметь да не скрипеть веслами гребцы, а все нет-нет да и пускал кто-нибудь леща или, навалившись излишне усердно на валек, бухал лопастью по звонкому борту. Готовы были к самому плохому, даже и к вооруженной битве исполчились.

Однако никто из стражников на берегу даже и не поинтересовался, что за караван идет так скоро и потаенно: то ли крепко спали нижегородцы, то ли сами трусили — доставалось в последние годы городу сильно от Орды, и от новгородских ушкуйников, и от ближних соседей.

Готовясь к поездке по Волге, Василий в длинные зимние вечера усердно читал-перечитывал старые пергаменты, особенно залистал те страницы, где рассказывалось, как плыл по Волге на ладьях четыреста лет назад русский князь Святослав. Ни булгар, ни буртасов, ни хазар он не боялся. Спустился вниз по течению и стер с лица земли подлую Хазарию, которая столько горя нашему народу принесла. А теперь на место Хазарии уселась Орда… И должен же найтись новый Святослав?.. Найдется, да, конечно, найдется, но пока собственного родного деда приходится бояться и ничего, кроме смертных страхов, от всей поездки не ждать.