Позади Москва - Сергей Анисимов

Страна проигрывала войну. На всех фронтах, что бы ни говорилось по радио и что бы ни изображалось в «Анализе и комментариях» в те часы, когда еще велась телетрансляция. «Картинки», подаваемые в качестве иллюстративного материала к такому «анализу», были в этом отношении важнее. Если на них появлялся пылающий сверху донизу «Страйкер», то это была не слишком качественная съемка сверху медленно движущейся камерой: или с вертолета, или даже с БПЛА. Разбитый вдребезги «Апач» демонстрировали несколько раз на разных каналах, но было видно, что это один и тот же «Апач», снимаемый теперь с разных ракурсов. В каждом случае с гордостью показывали эмблему: не слишком-то крупную, но яркую и запоминающуюся, белая голова орла (наверное, орлана) в кружке, увенчанном двумя золотыми крыльями, и яркая красная молния по вертикали. Но таких крупных планов было мало, в основном сожженную технику если показывали, то издалека, проводя камерой по покрытому дымом горизонту. Складывалось такое ощущение, что ее мало. А убитых и пленных вражеских солдат или, например, летчиков не показывали вообще, и у Николая было очень нехорошее предчувствие в отношении того, почему именно это делается. Не потому, что их не было – они абсолютно точно были, с первого же дня войны, а сейчас счет уже наверняка шел на сотни. Но мировые СМИ, активно ретранслирующие видеосюжеты «с другой стороны» и в целом ничего не имеющие против вида сожженных или уткнувшихся мордами в кюветы мертвых «Росомах», «Брэдли» и «Абрамсов», комментировали факт ПОКАЗА в телеэфире вражеской воюющей страны своих собственных солдат пленными и убитыми очень остро. На полном серьезе оценивая этот факт как «военное преступление, за которое виновные понесут ответственность»[15]. Поэтому на всякий случай их не показывали ни по Первому, ни по РТР.

Наша страна давно была разделена на части – задолго до открытия огня первыми вражескими самоходками с той стороны государственной границы. Слишком большая разница в уровне жизни, в возможности свободно перемещаться, в бытовых возможностях и юридических правах. В самых их простых проявлениях, вплоть до того, на какие именно машины – каких марок, с какими сериями регистрационных номеров – патруль ГИБДД будет смотреть, не видя, когда они пролетают перекресток на красный. Теперь, когда в бетонные корпуса электростанций и узлов связи вбивались туши крылатых ракет и тяжелых управляемых бомб, а на многокилометровые линии высоковольтных электропередач сыпались с неба графитовые нити, она оказалась разделена окончательно, почти до конца. Исчезнувшее из нашей жизни руководство страны не компенсировалось и не могло быть компенсировано десятками полезших вверх новых лиц «среднего звена» – или совершенно незнакомых людям, или знакомых едва-едва. У почти ничего не понимавшего в военной стратегии Николая создалось больное ощущение того, что Россия обороняется в четверть силы, растерянно, некоординированно. Как громадный сильный человек, которого с силой избивают на сияющем ринге несколько профессиональных боксеров-легковесов, а он только оглядывается и изредка рассекает воздух тяжелым ударом, раз за разом проходящим мимо цели. Мимо быстро перемещающихся врагов, тут же заходящих к нему вбок и за спину. Страна кормила свою армию годами, и в последние годы явно лучше, чем раньше. Смотреть на происходящее было жутко, потому что это была не игра, это было не «где-то». Это была их собственная страна. Враги шли к ним, сюда, к каждому.

– Отпустите меня, – спокойно произнес Николай, глядя прямо в глаза майору. – Мы же договаривались. Я свою работу сделал, что с этим «Эрлихом» будет дальше, лично мне…

Он хотел было сказать «не будет интересно», но тут же понял, что это вранье, и, противореча сам себе, закончил:

– Я хотел бы в этом участвовать. Но могу и перебиться. Я знаю, что после случившегося на границе мне не могут доверять полностью, мне отлично знакомо и понятно старое правило «мало ли что». И да, я в курсе, зачем все же могу здесь еще понадобиться. Раненый стрелок не то чтобы был ко мне расположен, но именно передо мной душу свою излил, так что да, логично, чтобы я дальше его и окучивал. Но мне обещали и полковник и вы.

– Я помню.

Майор поглядел назад, на свой стол, и Николай совершенно отчетливо понял, почему именно.

– Удачи полковнику… Там, где он теперь. Надо же, не думал я, что и его в поле с трехлинейкой пошлют.

– Ну, может, у полковника дело выйдет… Одному ему должно больше удачи быть, чем пяти таким, как я.

– Что ж, – снова кивнул майор. – Ты свое дело действительно сделал. И тебе действительно обещали. Тогда, наверное, все?

Николай пожал плечами. Да, наверное, все. Он сам виноват, что затянул этот этап. Если бы он был лучше подготовлен, да если бы просто имел лучше подвешенный язык, он бы справился с разговором с пленным не за три дня, а за половину одного.

– В военкомат?

– Нет, – покачал головой Николай, постаравшись не смутиться. – Попробую забежать к родителям. Хотя бы на час или на полтора. Здесь довольно недалеко. Хоть помоюсь по-человечески.

Он осекся, вспомнив, что горячей воды нет не просто здесь, в этом конкретном здании. Скорее всего, ее больше нет уже нигде в их большом городе. Это был просто стереотип, многолетняя привычка. Дом – это место, где всегда можно вымыться, поесть с дороги и вообще отдышаться. Так было всегда, потому что он вырос в мирное время. Или просто не понимал тогда, что оно на самом деле уже перестало быть мирным по-настоящему.

Внизу, на проходной «Архитектурно-проектного бюро», Николай впервые за последние дни увидел людей не из «своего круга», незнакомых. Хотя явно относящихся к той же конторе. Двое крепких и напряженных мужчин среднего возраста, одетых в черную форму с желтыми нашивками «ОХРАНА» на плечах и спине. От привычных всем россиянам охранников их отличало много разных деталей и деталек. Самой простой из которых было отсутствие на лице выражения «я дармоед», а самой непростой – наличие в руках у обоих короткоствольных автоматов, марку которых Николай даже не узнал.

Майор отзвонился им еще сверху, именно поэтому охрана восприняла их появление довольно спокойно. Проверила документы, заставила пройти через «рамку». Такие стоят в каждом пятом учреждении города, никто на них не обращает никакого внимания, потому что они обычно не работают. А если работают, то огонечки и «пи-пи-пи» на входе та же охрана привычно игнорирует: чай, не в Махачкале живем.

– Ну, все?

Николай молча кивнул, стараясь унять мысленным приказом вдруг заколотившееся сердце. Ничего не получалось, и неудивительно: не йог.

– Документы береги. Телефон держи в кармане и заряжай, сколько сможешь. Даже если Сети никакой не будет. Вдруг еще… Хотя уже вряд ли, сам понимаешь. Куратор твой ушел, полковник ушел… Моя очередь следующая. Тебя полковник прикрыл, ты в курсе? А то бы тебя снова куда послали. Грудью на пулеметы…

Николай снова кивнул, как уже привык делать за все эти дни. Он не был в курсе, но об этом можно было догадаться. Все разваливалось и здесь, иначе бы его никогда и никуда не отпустили.

– Последнее, наверное. В плен не сдавайся ни при каких обстоятельствах. Это в твоих интересах. Прими мои слова серьезно, ОК?

Его покоробило «ОК», прозвучавшее в текущей ситуации почти как ругательство, но рукопожатие безымянного майора было твердым и дружеским.

– Удачи.

– Спасибо. И вам тоже, товарищ… – Он не закончил, оглянувшись на охранников, ждущих у ведущих наружу стеклянных дверей. Было странно, что майор проговорил все это прямо при них, но это наверняка было просто еще одним признаком того, что все разваливается. – И вам, мужики.

Оба охранника посмотрели на него как на пустое место, но один изобразил кривую улыбку, и на том спасибо. Классическая утеха вахтеров, компактный телевизор, стоял выключенный. Наверняка эта смена давно не менялась: лица у обоих были небритые. Но они не сбежали, оставались на посту со своими автоматами. Что с ними будет дальше? Вольют обоих в состав какой-нибудь штурмовой группы, сведенной из оперативного персонала этой конторы? Так делали и раньше, три четверти века назад: была, например, группа летчиков-истребителей из состава команд испытателей разных КБ… Стефановский, Супрун, еще кто-то… Именно не в составе полков, а сами по себе. Или он путает?

Проявляя вежливость, Николай тоже выдавил из себя кривую улыбку, похлопал по карману куртки, где лежал конверт с документами, и застегнул клапан поверх молнии на все кнопки. Даже сквозь дверь было видно, как снаружи зябко и ветрено.

– Ну, с богом.

Он не стал оборачиваться на последние слова майора. Не из гордости, а от того, что не придавал этому значения. Сейчас в церквях, наверное, толпы. И что? 70 лет назад нашествие с запада остановили не попы, что бы нам сейчас по этому поводу ни рассказывали. Его остановили солдаты и матросы, готовые бросаться под вражеские танки с гранатами и зажигательными бутылками, если не помогает ничто другое. Танкисты, ведущие из горящих танков огонь до последнего: пока не лопнет кожа, пока пробивающие тонкую броню болванки не нащупают и тебя. Женщины и мальчишки, которые работали по 12 часов в сутки, годами без выходных дней, иногда под открытым небом. Делая снаряды, и патроны, и все многообразие стреляющего железа. Конструкторы, которые еще с довоенного времени не отходили от чертежных досок и не вылезали из цехов. Не ездили на Мальдивы, не занимались горными лыжами, не писали по 400 страниц «обоснований», а потом еще по 400 ежеквартальных отчетов. Только пахали и пахали, чтобы у страны было свое оружие, и не только на бумаге и в 1–2 опытных экземплярах для показа народу, а в тысячах единиц. Потому что не все решает умение и техническое превосходство, не хуже срабатывает и количество. И ничего стыдного в этом нет. «Тридцатьчетверка» была хуже немецкой «Пантеры» по многим параметрам. Она была технологичнее и дешевле, и именно это, среди другого, позволило победить. Возможно ли это теперь? В наши дни? Когда нас столько лет уговаривали, что вот оно, главное, совсем рядом! Рукой подать! Потребительский кредит! На любые нужды! Без залога и справок!