Шествие императрицы, или Ворота в Византию - Руфин Гордин

Меж тем наши дипломаты шествовали по роскошной анфиладе дворцовых зал необычайной протяженности. Их шаги гулко отдавались под сводами. Пол был навощен, и на его гладкой поверхности отражались их фигуры. Шествие возглавил обер-церемониймейстер, сменивший камергера. Подходя к каждой двери, он звучно возглашал:

— Министры ее императорского величества Катрин!

И дверь словно сама собою распахивалась.

У дверей королевского кабинета застыли гвардейцы с обнаженными шпагами.

— Обождите, — сказал царедворец. Прошло несколько томительных минут в мертвенной тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием Ивана Матвеевича. Наконец обер-церемониймейстер воззвал:

— Его величество король Франции ожидает вас.

Король сидел за столом. При их появлении он встал, ответил наклонением головы на низкий поклон и жестом пригласил садиться. У него был усталый вид, желтое лицо, красные набрякшие веки, глаза глядели как-то поверх.

— Я рад приветствовать посланцев великой императрицы, — проговорил он бесцветным голосом, — и надеюсь, что она пребывает в добром здравии. Мое искреннее желание быть с ней в вечной дружбе и приязни. Однако я не могу понять, зачем ей понадобилось предпринимать столь дальнее путешествие, в особенности же к южным границам империи. Это значит дразнить гусей, то есть турок. Они усматривают в этом недружественный выпад, и я могу их понять.

— Осмелюсь возразить вам, ваше королевское величество, — нерешительно начал Симолин. — Моя повелительница предприняла это путешествие исключительно с целью знакомства с новоприобретенными землями…

— Вот-вот, — перебил его король, — это и означает дразнить гусей. Ведь эти земли были отвоеваны у Оттоманской империи, а Крым вообще захвачен неправедным образом.

— Позвольте возразить, ваше величество: Крым изначально не принадлежал Оттоманской империи, а был всего лишь под ее единоверным влиянием. И согласно договору, скрепленному высокими подписями, был уступлен России последним ханом Шахин-Гиреем и таким образом подпал под протекторат нашей державы. — Симолин говорил, все более воодушевляясь.

— Не знаю, не знаю. — В голосе короля послышалось легкое неудовольствие. — Во всяком случае, турки так не думают и сильно раздражены. Я их понимаю. И хотел бы предостеречь ее величество от подобных шагов. Они могут вызвать непредсказуемую реакцию противостоящей стороны. Легко понять, во что это выльется. Словом, я против необдуманных, а порою и легкомысленных шагов и прошу довести это до сведения ее императорского величества. Нам всем надо думать о мире, а не о войне, — многозначительно добавил он.

— Вполне с вами согласен, ваше величество. Я сделаю все, чтобы моя государыня в точности и полноте уведала ваши суждения.

— Низы охватило брожение, — неожиданно выговорил король. — Франция теряет спокойствие, да. Можете сообщить об этом вашей государыне. Я не хочу ничего скрывать от нее и надеюсь на взаимность…

Симолин и Обрезков со все нарастающим удивлением слушали нечто вроде королевской исповеди, излагавшейся с простодушной доверительностью.

— Я надеялся, что такие финансовые волки, как Тюрго и Неккер[45], помогут мне избавиться от стомиллионного дефицита, но ни у того, ни у другого ничего не вышло. Крестьяне восстают против налогов, но мы вынуждены их увеличить, иначе не свести концы с концами. — Он пожевал губами и добавил: — А они так и не сводятся. Говорят, что мой двор роскошествует, пожирая большую часть доходов государства. Но не могу же я себя ограничивать, равно и умалять придворных! Все королевские дворы живут роскошно, в том числе и двор вашей государыни.

Симолин и Обрезков молчали. Да, государыня ни в чем себя не ограничивает, двор пожирает множество денег, расходы на фаворитов превышают все мыслимые размеры. Выходят из положения, печатая ассигнации — ничего не стоящие бумажки.

— Я же люблю охоту и слесарное ремесло, — с прежним простодушием продолжал король. — Вы пробовали когда-нибудь смастерить замок? Простой замок? Или выточить на токарном станке что-нибудь из бронзы? Говорят, ваш царь Петр Великий любил токарить. Ах, как я его понимаю! — Он снова пожевал губами и затем неожиданно произнес: — Благодарю вас, господа. Вы свободны.

Садясь в карету, оба вздохнули и переглянулись: все, что они услышали, было так неожиданно и совсем не по-королевски, что всю обратную дорогу оба провели в молчании.

Юный Комаровский не осмеливался приставать с расспросами. Через несколько дней Симолин вручил ему депеши для Безбородко и Потемкина, а также письмо барона Гримма, адресованное государыне. Была и драгоценная посылочка: несколько античных гемм из кабинета герцога Орлеанского. Барон закупил их по просьбе Екатерины, и предназначались они для государственного Эрмитажа.

Граф Бобринский тщетно добивался его общества: ему нужны были собутыльники и игроки его возраста. «Евграф будешь граф», — поддразнивал он Комаровского. И, видя напрасность своих попыток, сочинил другое: «В штанах будешь монах!»

Обрезков увязался ехать с ним в Россию. Но за ним охотились кредиторы, и он тщательно скрывал ото всех свое намерение. Наконец он сел в наемный фиакр и под чужим именем выехал из Парижа.

Далеко за заставой он отпустил фиакр и пересел в экипаж Комаровского. Дорога была свободна!

Однако куда держать путь? Вслед за кортежем государыни или в Петербург?

— Положимся на волю Божию, — сказал Обрезков.

Так и сделали.

Ветвь четырнадцатая: апрель 1453 года

Итак, когда корабли турок скатились посуху в Золотой Рог, он перестал принадлежать грекам, хотя их суда все еще продолжали охранять заградительную цель. Однако она потеряла свое значение.

И тогда султан повелел построить понтонный мост через залив. На его сооружение пошли бочки, многие сотни бочек. Их связывали попарно, а сверху укладывали настил из бревен и досок. Этот мост мог выдержать движение конной пехоты, а также тяжелых повозок с пушками. Для пушек были устроены и плавучие платформы, которые крепились к мосту. Так под угрозой оказалась стена, выходившая на Золотой Рог.

Но султан не торопился приступать к штурму. Он надеялся взять осажденных измором. Его пушки продолжали день за днем разрушать стену. Осажденные вынуждены были трудиться всю ночь, чтобы заделывать бреши. Это была нелегкая работа. Вдобавок мало-помалу иссякали запасы материалов, годных для этой цели.

Все подходило к концу в осажденном городе: ядра, порох, свинец. И все острей и острей чувствовался недостаток в провианте.

Император Константин был всерьез встревожен. Он приказал взять на учет все припасы и весь немногочисленный скот и учредил особый комитет, который следил за справедливым распределением продовольствия.

Хотя был разгар весны, но многочисленные сады и огороды оставались бесплодны в это время года. Рыбаки выходили в море с опаской — не ровен час, схватят турки. Призрак голода навис над Константинополем, и это более всего, более, чем недостаток в боеприпасах, тревожило императора.

А что же Венеция? Что Генуя? Что Римский Папа? Они все медлили и медлили, все откладывали посылку судов. Венецианский сенат получил призыв о помощи еще 19 февраля. Но все тянул и тянул время в бесплодных словопрениях.

Наконец адмирал Альвизо Лонго получил приказ к отплытию флота — это было лишь 13 апреля. Он должен был бросить якорь у острова Тенедос и оставаться там целый месяц, наблюдая за маневрами турецкого флота. И только когда на соединение с ним прибудут корабли под командой генерал-капитана Толедано, продолжить путь к Дарданеллам.

в Константинополе ничего об этом не знали. Там жили надеждой на скорую помощь единоверцев. И верой в Промысел Божий. Небесные покровители города не дадут ему погибнуть, нет!

Каждый день над Константинополем несся благовест, сзывая медными голосами на молитву. Архиепископ Леонард, генуэзец по рождению, служил молебны в храме Святой Софии.

— Господи, — взывал он. — Пощади нас в праведном гневе Твоем и избавь от рук врагов Христова имени. Ты видишь, какую мы терпим нужду и какой урон. Пошли же нам скорейшую помощь христолюбивого воинства! И не допусти гибели христианских кораблей, и приведи их сюда, наполненными всяким припасом.

И все молились вместе с ним и ждали облегчения себе и своим близким, и воинам, обороняющим стены великого города, оплот истинной веры.

И собрал император Константин совет вождей. И стали они ему говорить: владыка, тебе надлежит побыстрей покинуть город, ибо здесь ты подвергаешься смертельной опасности. Ты соберешь военные силы христиан и вернешься с ними под стены.

— Нет! — ответил император. — Я призван разделить с вами опасность!