Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

совершалось их венчание. С тех пор в течение многих лет фаворит имел влияние на внутреннюю и внешнюю политику. У него был государственный ум, его взгляды совпадали со взглядами Екатерины, и он разделял с императрицей «тяжесть правления». После присоединения Крыма в 1783 году был назначен шефом Кавалергардского корпуса, екатеринославским и таврическим генерал-губернатором, фельдмаршалом – царица его «ласкала», хотя… в последние годы между влюбленными происходили ссоры.

…Совсем другое дело – Малый двор, Гатчина и Павловск. В Гатчине у наследника – строгость, маршировка, солдатские маневры, окрики. А в Павловске – апартаменты семьи, Марии Федоровны. Здесь красота, уют, все обставлено с необычайным вкусом. Мария Федоровна – изящная, миниатюрная женщина с изумительными ножками и широкими бедрами. Ей был дан талант легко и скоро рожать, и младенцы появлялись один за другим.

Но это не мешало ей отдаваться непрерывному совершенствованию дома: менять обои, улучшать интерьеры, потолки. Павловск хорошел. Она устраивала литературные вечера, открывала театральные премьеры. Карамзин как-то сказал, что она могла бы быть превосходным министром просвещения.

А ее супруг Павел «задавал загадки» окружающим, поражал современников своими и жестокостями, и милостями.

Он считал, что мать заняла престол по праву случая, насилием, и действовала без всяких сомнений в своей правоте. Когда наследник совершал путешествие по Европе, Людовик XVI спросил, есть ли в свите Павла люди, на которых он мог бы положиться. Царевич отвечал: «Ах, я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился мой любимый пудель, – мать моя велела бы бросить его в воду». В Европе удивлялись строгому и возвышенному складу его ума, его прямоте и остроумию.

Однажды решили поставить «Гамлета», и Павел должен был исполнять главную роль. «Зачем иметь двух Гамлетов, – негромко заметил тогда директор театра Иван Михайлович Долгорукий, – одного в зале, а другого на сцене?» При Малом дворе он славился остроумием. «Все, что случается ранее, никак не может не сказаться позднее», – шутил князь Иван. Артист, поэт, литератор, он назло всем бедам, павшим на его предков при Анне Иоанновне, сделал из себя чуть ли не шута; в остроумии, которое так ценилось при Малом дворе, никто не мог с ним сравниться.

Для театра в Павловске, который обожала Мария Федоровна, композитор Бортнянский писал музыку, там ставили пьесы Мольера и Вольтера, оперы Паизиелло, балетные сцены.

Замечательным событием в театральной жизни было представление пьесы Фонвизина «Недоросль». Денис Фонвизин тоже побывал во Франции. Талантливый человек, литератор, он понял грозовую предреволюционную обстановку в Париже и вернулся на родину с печальными впечатлениями: «История нашего века будет интересна для потомков, сколько великих перемен! Сколько странных приключений! Сей век есть прямое поучение царям и правителям… Я обличал порок и невежество».

Свой сатирический дар писатель выказал в «Недоросле»! Однажды летом, чтобы увидеть эту пьесу, на Царицыном лугу собралась вся светская знать, пришли мещане, простолюдины; образовалась даже давка; был шум, грохот, хохот. На представлении присутствовал и Потемкин, был он в халате, в колпаке и хохотал громче всех, а потом обратился к Фонвизину и воскликнул: «Умри, Денис, иль больше не пиши: имя твое будет бессмертно от одной этой пьесы!»

Позднее, когда Фонвизин узнал о жестокостях Французской революции, он был так потрясен, что его парализовало. Но и тогда он сохранял способность шутить. Современник вспоминал: «Игривость ума не оставляла его и при болезненном состоянии тела. Несмотря на трудность рассказа, он заставлял нас не однажды смеяться… Мы расстались с ним в 11 часов вечера, а наутро он уже был в гробе».

В театре в Павловске бывал и Николай Александрович Львов, наш знакомый, – к нему благоволила не только Мария Федоровна, но и сам Павел. Кажется, они иной раз заседали в одной масонской ложе. Спустя годы Павел выручит Львова из неприятной истории с торфом, который инженер-изобретатель завез на дачу, а торф загорелся, и город окутали дымы…

Бывали там, в Павловске, и княгиня Голицына Наталья Петровна, и – несмотря на короткое пребывание в Петербурге – молодой барон Григорий Строганов. Тогда взгляд его скользнул по странному человеку с закрученными вверх усами (где-то он его видел?), но в хлопотах о наследстве и похоронах отца он так и не узнал одного из посетителей графского дворца…

В те дни Александр Сергеевич Строганов имел аудиенцию у императрицы, и Безбородко сообщил ему о новой ее причуде: она пожелала установить в Зимнем дворце мраморный бассейн.

– Что думаете, граф, об этом? – спросил Безбородко.

Александр Сергеевич лишь на минуту задумался и высказался весьма находчиво:

– Есть у меня архитектор, он теперь в Париже, способный малый.

– А где лучше заказывать – в Италии или в Лондоне?

– Ежели розовый мрамор – так в Италии, ежели серо-белый – то в Англии. Мой архитектор съездит в Лондон, я дам ему адрес, и он все сделает.

– Буду вам весьма благодарен, граф.

Строганов написал письмо Воронихину и отправил его с дипломатической почтой.

Подальше от родного дяди!

Между тем раздосадованный, разъяренный Григорий Строганов, не разбирая луж и дурных булыжников, помчался – куда? «Я докажу высокомерному графу, что я тоже Строганов и могу заседать в тайных ложах. Не пустили меня к себе? Так я побегу к его сроднику да еще князю – Долгорукому!»

И уже через несколько минут был у долгоруковского дома! Он догадывался, что у Ивана Мусина-Пушкина должен быть Боровиковский, а может быть, и Львов. Так и было – прочих он не знал.

Здесь царила не такая секретная обстановка, как в Строгановском дворце.

Речь шла о театре и о том, по-видимому, как отвечают в театре на беседы о розенкрейцерах, есть ли тайные советы и вопросы.

Сообщение делал сам князь. Он быстро двигался вокруг клавикордов и так же быстро говорил. Совершая поездку по городам России, побывал в Пензенской губернии, где некогда было и славилось имение Долгоруких, в Одессе, Нижнем Новгороде – и он в подробностях рассуждал о тамошних театрах.

– А что же, князь, вы скажете о влиянии масонов? Есть ли оное в русской провинции?

Но Иван Михайлович пожелал перейти к стихам о театре – так велика была его любовь к театру и виршам. Он прочитал:

МОЙ ТЕАТР

Пускай все строится на свете,

Как рок упрямый приказал,

Лишь только б жить мне в кабинете

Никто на вкус мой не мешал.

С утра до вечера я в руки

Газет, ни книги не беру,

И день-деньской с детьми от скуки…

Может быть, в стихах его были намеки на масонов? Но нет! – опять «философия сердца», театральные истории:

…Ах! всякий ношу свою тянет,

Вседневно