Выход 493 - Дмитрий Матяш

Успокоился, попытавшись вернуть трезвость рассудка, и принялся обшаривать руками металлическую плиту. Убедившись, что она должна открываться внутрь, он ухватился за ручку обеими руками, что есть мочи надавил и потянул на себя. Поначалу не происходило ничего, а потом послышался щелчок. Воодушевленный, Лек призвал последние силы и потянул так, что, казалось, мог бы сдвинуть с места поезд, но уже в следующее мгновенье… кубарем покатился вниз по ступеням с оторванной железякой в руке.

Остановился он лишь когда грязевая вонь непомерно усилилась, а ладони погрузились во что-то мокрое и вязкое. Понимание того, что он скатился в самый низ, будто обдало его ледяной водой, заставив не чувствовать ни боли от ушибов, что он получил при падении, ни страха, а вытянуть руки в обе стороны и подниматься по ступеням вновь. Его не тешила мысль, что дверь, возможно, сдвинулась с места — он знал, что это не так. Единственное для чего он возвращался наверх, так это чтобы забрать свой шлем и винтовку с последним патроном. И хотя пользы что от первого, что от второго ныне было не так уж и много (если не сказать, что не было вообще), без этих атрибутов он чувствовал себя словно неполноценным. Как отоларинголог без зеркального диска или бортмеханик без чемоданчика с инструментами.

Снаружи снова грянул гром. Настолько мощно и раскатисто, что, казалось, могли бы треснуть стены. Лек вернулся к двери, на всякий случай пощупал торчащий из нее штырь, на который одевалась ручка, и, отвернувшись, сперся лбом о стену. Он хотел что есть силы ударить по ней кулаком, но вместо этого лишь несильно похлопал по кирпичам, как старого друга по плечу, с которым судьба повязала его навек.

Оружие в руках больше не наделяло стрелка уверенностью. Холодный курок больше ставил его перед выбором, как израсходовать последнюю пулю: отправить ее в замок или же себе в голову? От выстрела замок мог деформироваться или хотя бы немного расшататься. Но что, если он не один? Или там установлен запорный механизм, как в укрытской оружейке, где при повороте ключа металлические штыри из двери втыкаются в стену слева и справа? А если и не так, то за этой дверью легко может окажется еще одна. Ведь темень там ничуть не другая.

Последняя надежда в душе стрелка угасла как догоревшая свеча. Остаться безоружным для него было равнозначно лишению глаза. В таком случае уж лучше смерть.

Не дать ползучей твари закончить игру, не дать себе свихнуться, не обретать себя на вечные скитания по бесконечным тоннелям… — зациклено повторял в уме Лек. — Не дать ползучей твари…

И уже когда он повернулся чтобы спереться спиной на стену и, подняв правую ногу, расшнуровать ботинок, его рука наткнулась на вогнанную в стену п-образную металлическую дугу.

В мозг будто подали резервное питание. Позабыв о ботинке, слепо шаря по стене, он нашел чуть повыше первой дуги еще одну, а выше еще одну. Вне всякого сомнения, это привело его в чувство.

Господи, это лестница! — быстро сообразил он.

Забросив на плечо винтовку, надев шлем и энергично двигая руками и ногами, Лек начал быстро подыматься. Мысли о суициде, было его посетившие, выветрились, да и добравшись до потолка, он почему-то уже ощутил себя свободным, как бывает, когда еще на пути домой, начинаешь чувствовать себя дома. И хотя люк имел полное право быть запертым или заржавелым, как дверь, судьба улыбнулась стрелку — он поддался на удивление легко. Помещение, куда он выводил, не было залито лучами полуденного солнца, как на то надеялся Лек, но свет все же проникал в него через небольшие запыленные окошка под потолком.

По дырявой крыше негромко барабанил дождь, но осознал это Лек лишь когда огляделся вокруг, и понял, что находится в цеху, вероятно того же трехэтажного здания, в котором он видел свою сохранку. Тут находились большие стеклянные емкости, формой напоминавшие лампы из старых телевизоров. Они стояли на тонких штырях по восемь-десять штук в два ряда, как пробирки для выращивания клонов, что Лек в каком-то фантастическом боевике. Кое-где между ними, соединенными целой паутиной проводов и тонких шлангов, стояли пультовые столы с множеством кнопок, регуляторов, рычагов и экранов. На них покоились припыленные колбы с засохшими на стенках разноцветными веществами и кипы журналов с записями, создавая этим свойственное ученым, присутствие легкого рабочего хаоса.

Лек быстро осмотрел цех на признаки обжитости (не хватало еще после всего угодить в пасть медведю!), и уже подошел было к открытым настежь дверям в светлый коридор, над которыми было написано «выход» когда распознал на фоне стука дождя по крыше четкие хлопки.

Он посмотрел на огражденный невысокими красными решетками, круглый выступ с люком наверху и первым делом подумал, что звук исходит оттуда. Но тот был надежно заперт, и открыть его с той стороны было невозможно. А когда хлопки повторились, лицо Лека вдруг вытянулось, рот невольно раскрылся, а зрачки расширились до краев.

За мной вернулись… — как молнией в дерево, ударила в его сознании внезапная мысль.

Удержать его на месте в это мгновенье не смогла бы никакая цепь.

Стахов сидел хоть и в самой просторной, но все же неуютной и чужой для него кабине «Чистильщика». Последних полчаса он только то и делал, что курил, сбрасывая пепел через приоткрытое окно и во все глаза высматривал усеянный валунами край берега, за которым скрылась поисковая группа. Настолько давно, что, казалось, за это время он уже успел постареть лет, минимум, на пятьдесят.

За рулем, вместо шаманящего над Кораном, тряся пластмассовыми, наполненными рисом шариками, Бешеного, нервно барабанил пальцами по рулю и беспокойно ерзал задницей высокий, тощий сталкер по прозвищу Ариец. Белобрысый скуластый молодик лет двадцати трех с квадратным подбородком и острыми, холодными, голубыми глазами. Он больше думал, нежели говорил, и это Стахов в нем ценил.

Он — последний из экипажа «Чистильщика», кто умел водить эту махину, но радости по этому поводу он либо не испытывал вообще, либо очень удачно ее скрывал. Ведь старшаки-то знают, как все молодые любят покрутить баранку. Этот же, казалось, даже не хотел притрагиваться к рулю.

— Сколько уже? — нарушил повизгивавшую унылым ветром тишину Илья Никитич.

— Час десять, — с готовностью ответил Ариец.

Он хотел сказать что-то еще или спросить, но в последний момент передумал, и вырвавшееся с его горла «а…» так и осталось звенеть в воздухе, никем так и не нарушенное.

С каждым щелчком секундной стрелки самолетных часов, прикрепленных несколькими болтами к приборной панели, затея по возвращению «Разведчика» Стахову казалась все более абсурдной. Да, сухое топливо не бензин и не взрывается при той температуре, что октан, но как же все остальное? Как же колеса? Ведь они еще до полудня могли лопнуть, как надувные шарики! Дальше, — развивал мысль комбат. — Они же срежут крышу. Стало быть, окажутся открытыми. Впереди вечер, ночь. А если на них нападут крылачи? А если упавшее бревно повредило управление «Разведчика»? Что, если руль в какой-то момент заклинит, а тормоза — откажут? Или на полпути вырубится свет? Что они тогда будут делать? Пойдут пешком?..

А есть другой выход? Выход… Ах, как сладко это слово! Если он есть, за него стоит умереть, как бы сардонически это не звучало.

Стахов снял с радиомодема рацию, включил ее громким щелчком тумблера, и поднес к пересохшим губам:

— Ну, что скажешь, Борода?

— Да уже заканчиваем, — ответил тот, стараясь перекричать рев пятисот сильного двигателя. — Пару минут прогреем, и можно будет сниматься.

— Значит, слушай, как мы с тобой поступим, — вновь заговорил временно исполняющий обязанности начальника экспедиции. — «Монстра» оставим пока что здесь, на всякий случай, вдруг они сюда вернутся, а сами поедем, посмотрим есть ли метка на перекрестке — я к тебе перебегу сейчас, Ариец тут сам, думаю, справится, — и если метки не будет, катнемся к точке, где остался «Разведчик». Идет?

— Идет, командир, — браво ответил Борода. — Перебегай, я тебе уже люк открыл и чайник поставил.

Дождь полностью стих. Но вместо него теперь по городу растягивался густой, клубящийся, простирающийся вправо и влево, но никуда не уплывающий желтый туман.

Облезшая ушанка взмыла в воздух, как напуганная курица, а верхняя часть узкой головы с намеком на растительность, вдруг разлетелась, как выпущенный из рук перезревший арбуз. Крысолов с Секачом всего и успели, что интуитивно пригнуться и зажмуриться.

Выстрел отдался многократным эхом, вернувшим это громкое «Бдуууххх!» из дремлющего леса и пустых городских улиц. Обезглавленное тело безумца подалось вперед, и упало к ногам сталкеров. Падающая с неба вода застучала по его плащу с особым грохотом, будто по расстеленному куску плотной сухой бумаги.