Господин Гексоген - Александр Проханов

– Хлеб и вода – правдивым устам… Соки жизни – взыскующим правду… Солнце и река – русскому сыну…

Уселся, прижал к груди каравай и острым ножом, ведя по хлебу от дальнего края к сердцу, стал кроить ржаную ковригу на ровные ломти, отдавая каждому долю. Белосельцеву, получившему свой душистый ломоть, казалось, что он присутствует при священном обряде преломления хлеба, и Николай Николасвич, как вероучитель, одаривает своих учеников и сподвижников хлебом мудрости.

Они ели пышущую жаром картошку, цепляли вилками хрустящие завитки шкварок. Серега раскроил арбуз, который, распавшись надвое, захохотал алым огромным ртом. Белосельцеву, вкушавшему прохладную сладость, казалось, что все они играют на флейтах и на реке, под их музыку, плывет пароход.

Они завершили обед и молча сидели, глядя на Николая Николасвича, ожидая, когда тот сочтет нужным прервать молчание и начнет свою проповедь. Но он оставался безмолвным.

– Который кричит – крикун, который шепчет – шептун, – произнес Николай Николасвич тихим голосом, от которого у Белосельцева содрогнулось сердце. – Голову одну нельзя хоронить… Ее на блюде несут, а танцев никто не танцует… – Он снова умолк.

– Не верь Змею, у него кожа – пух, а под ним железо… Пробей железо, а под ним молоко… Испей молоко – и умрешь, потому яд… Не пей от сосцов Змея, ибо не знаешь, от кого пьешь… Змея нельзя убить, потому Змей в Змее сидит и тебя не подпустит… Возьми в себя Змея, тогда и убьешь… Россия в себя Змея взяла и в ней задохнется… Который человек в себя Змея возьмет, тот Герой… Который город возьмет, тот Город Герой… В Москве много людей, а Герой один… Может, ты, может, я, не знаю… Об этом нельзя говорить…

– Гастелло Змея убил, а стал Гагарин, потому что русский Герой… Надо место знать, где у Змея замок, тогда разомкнешь. В том и бессмертье… Кто думает жить, тот умрет, а кто умрет за Россию, тот всегда жив будет… Избранник – не тот, кто избрал, а кого избрали… Ему еще долго быть, прежде чем стать, а иначе нельзя… Перед ним замок, а ключ у меня…

Разомкну, он пройдет, а не то стоять будет, пока я не пройду… Ты ему в лоб смотри, где носит покрытье… Какой в нем знак и число… Он на двух дорогах разом стоит, а куда пойдет – это наша забота… У России много дорог, а путь один, им и иди… Придешь к шестому подъезду… Там много людей погубило…

Глазам было горячо и туманно от слез. Белосельцеву казалось, что это уже было однажды, в другой земле, где синие волнистые горы и горячая дорожная пыль, и за длинным столом сидит проповедник с прекрасным смуглым лицом, и в кувшинах вино, сотворенное из пресной воды, и хлеб, сотворенный из камня, и так тесен их круг, так близко их расставание, что слезы текут, и в их горячем тумане не видно, кто там уходит по каменистой дороге в облачке солнечной пыли.

– Ты всю землю измерил, потому землемер… А ты небо измерь, тогда небомер… Гастелло небо измерил, ему Сталин спасибо сказал… У России три глубины и три высоты, а что выше, то не дано… Ты в две глубины проник, а третью берегись, там гнездо Змея… Ты к первой высоте долетел, а дальше крыльев нет… Гастелло вглубь ушел, оттого и вознесся… В «Останкино» не ходи, все равно сгорит, уже тлеет… Руцкой от Змея, он в Курск пришел, а города нету, спустил в океан… Избраннику верь, он тебя позвал, а мои глаза кто-нибудь да закроет…

Николай Николасвич встал, останавливая строгим жестом женщину и подростка, поднявшихся было следом. Поманил за собой Белосельцева:

– Пойдем, покажу самолет… Он тоже слезами омыт…

Они приблизились к гаражу, прошли в глубину мимо ржавого форда. Николай Николасвич распахнул висящие холстины. В сумрачной глубине, покрытый лаком и блеском, стоял самолет неизвестной конструкции. Овальный высокий киль был украшен красной звездой. Вдоль фюзеляжа проходила линия, подчеркивающая длину и стройность машины. Аккуратными красными звездочками было помечено число воздушных побед. Крылья едва выступали из корпуса и во время полета выдвигались, меняли свою геометрию, позволяли машине совершать виражи и пикирование. На дверцах, с обеих сторон, искусной рукой были начертаны Богородица с золотистым младенцем и Сталин в парадном мундире. Носовую часть, где, невидимый, скрывался пропеллер, украшал алмазный «Орден Победы», переливался драгоценными гранями. Пахло лаком, бензином и краской, как в конструкторском бюро, где, готовый к испытаниям, хранится опытный образец самолета.

– Он убьет Змея, который по небу и который у Кремля на земле… Бомбовая нагрузка в отсеках и угол атаки бессрочно… Вылет в двенадцать ноль-ноль, а остальное секретно…

Белосельцев всматривался в фантастический летательный аппарат и с трудом узнавал «Москвич», замаскированный под боевой самолет. Автомобиль Николая Николасвича был преобразован для воздушных сражений. Белосельцев знал, что он – свидетель вещего безумия, которое одно способно объяснить хаос распавшегося мира и выступить против зла. Прорицатель, открывший происхождение зла, был одновременно и воин, готовый сразиться со злом.

Николай Николасвич опустил холсты. Занавесил чудесную, готовую к бою, машину. Вывел Белосельцева из гаража.

– Первый вылет мой, потом твой… Теперь ступай, тебе далеко идти… – и медленно отошел к реке, остановился среди сияющих вод, словно встал в текущий огонь.

Белосельцев покидал прибрежный пустырь вместе с Серегой, у которого оказались какие-то дела на рынке, и он устроился рядом с Белосельцевым на сиденье, довольный тем, что не нужно идти пешком.

– Вы видели наш самолет? Николай Николасвич вам показал? – Серега, томимый желанием поговорить на запретную тему, боролся с обстановкой строгой секретности. – Мы теперь на машине не ездим, ходим пешком. Это раньше у нас был «Москвич», а теперь штурмовик. Мы две недели работали, переделывали его в самолет. Держим в ангаре в полном секрете, скрываем от глаз разведчиков. Красивый? Вам понравился?

– Сказочный.

Белосельцев представил лакированный, нарядный, с красной звездой самолет, украшенный Богородицей и генералиссимусом Сталиным, с сияющим победным орденом. В сумраке, окруженное холстами, изделие напоминало секретную боевую машину и одновременно забаву, которую устанавливают на детских площадках или подвешивают к каруселям в парках.

– Когда я смотрел на ваш штурмовик, я почему-то вспомнил сказку о ковре-самолете, о Змее Горыныче, о спящей царевне.

Белосельцев осторожно взглянул на Серегу, не обидел ли его сравнениями. Но тот не обиделся, оживился:

– Николай Николасвич Змея Горыныча хочет взорвать. С самолета его разбомбить. Как Гастелло, в дракона спикировать и раздраконить. Мы сейчас взрывчатку добываем, разместим в бомбовых отсеках. В багажнике и на заднем сиденье.

– Как взорвать? Какую взрывчатку? Взрывчатка-то вам зачем? – встревожился Белосельцев, еще не ведая, где проходит размытая грань между причудливой игрой и реальностью. – Где этот Змей Горыныч?

– Ну как же! – удивился Серега. – Николай Николасвич ведь вам говорил. Змей вокруг Кремля залег, свой хвост заглотал и петлю стянул. Если в то место ударить, то голову и хвост одним разом взорвешь, и Змей умрет.

– Вы что ж, хотите Кремль взорвать? Ведь он охраняется. Повсюду посты, наблюдатели. В воротах запоры, сети, которые любую машину уловят и остановят. Вам не пробиться.

– Да Кремль никто не хочет взрывать, – с досадой произнес Серега. – Кремль наш, русский. Кто же на него руку подымет? Мы Кремль хотим от Змея очистить. Николай Николасвич точно высчитал, где голова Змея. Он шагами ходил промерять, на чертеж нанес. Если смотреть от Лобного места, то шагов за тридцать от Спасских ворот. Туда самолет направим, Змея взорвем, и кольцо вокруг Кремля разомкнется.

– Он что же, хочет за руль сесть и себя вместе с машиной взорвать? Себя убить хочет? – Белосельцев вдруг понял, что это не игра, не забава. Пророк, создавший учение о Русском Герое, готовится воплотить это учение в подвиг. Совершить мистическую жертву. Поразить зло. Освободить заколдованный мир. Пронзить копьем перепончатую крылатую гадину. Спасти царевну у врат. Вместо белого коня под драгоценным седлом – поношенная машина, перекрашенная под боевой самолет.

Вместо копья, ударяющего в пасть чудовища, – взрывчатка в багажнике. Девой у Спасских ворот была пленная измученная Россия. Зло, погубляющее народ, имело сказочное воплощение Змея. Героический витязь в алом плаще, ведущий священную брань, был сам Николай Николасвич, Пророк и Герой, которого только что видел Белосельцев стоящим у просторной реки, окружавшей его голову сверкающим нимбом.

– Николай Николасвич говорит, что в России появился Избранник, который ее спасет. Но он пока сам себя не знает, как бы спит, усыпленный Змеем. Надо Змея убить, и тогда Избранник проснется, увидит, что Россия страдает, и ее спасет. Николай Николасвич хочет Змея убить, чтобы Избранник проснулся и в Кремль прошел. Хочет ему путь прорубить, разомкнуть замок. Сам себя считает Предтечей, которому суждено принести жертву, взорвать Змея и открыть дорогу Избраннику.