Проклятье живой воды (СИ) - Романова Галина Львовна

Вернее, к Розе Фрамберг.

— Но для этого нужен второй мутант. Понимаете, Джеймс? Тот, чья кровь спасет мою дочь… и вашу невесту, если вы все еще считаете ее таковой.

Последние слова можно было и не говорить. Для себя сэр Генри уже все решил. Если племянник откажется, он все равно сделает, что задумал. Его денег достаточно, чтобы купить мутанта. Выкрасть, если не получится приобрести его другим путем. Изловить, если кража невозможна. Короче, он его добудет. А один или с кем-то на пару — не так уж важно. Его дочь — вот, что действительно важно.

Внешний мир жил своей жизнью. По лестнице туда-сюда ходили люди. Время от времени кто-то посматривал в ее сторону. Вернее, на выбитую и кое-как прислоненную к косяку дверь. Навесить ее — минутное дело, достаточно заплатить плотникам или соседям. Они тоже не откажутся подзаработать. Другой вопрос — зачем?

Время для Верны Чес остановилось. Все валилось из рук. Работа не клеилась. Пропали силы и желание. Для чего жить и трудиться, если нет главного, что дает силы и цель ее жизни? Порой женщине хотелось умереть. Виктора забрали. Ее мальчика увезли в неизвестном направлении, отняли, вырвали из рук. Что осталось? Ничего. Пустота.

Мимо ее распахнутой настежь двери ходили люди. Иногда приостанавливались, заглядывая внутрь, окидывали любопытными взглядами разгромленную комнату, где почти все вещи валялись на тех же местах, где их бросили ловцы. Соседки и миссис Тук немного помогли, по крайней мере, столу и кровати вернули прежнее положение, да и кое-какие вещи вернулись на прежние места. Но чайник, хоть и висел на крюке над погасшим камином, так и оставался без воды и крышки. Крышка валялась где-то среди осколков разбитой посуды, и поднять ее сил не было. Там же валялись недошитые рубашки, сорочки, скатерти, которые еще вчера надо было отнести клиентам. Но зачем? Это надо было встать, как-то приводить себя в порядок, приводить в порядок и вещи, а потом тащиться через весь район, на одну из соседних улиц, чтобы выслушать порцию брани, не имея времени и возможности вставить хоть словечко в свое оправдание. Люди всегда слушают только себя. Остановиться и выслушать — тем более, понять кого-то другого у них нет ни времени, ни желания.

Вот и Верна Чес сейчас слушала только себя, свою боль и скорбь. И ее боль и скорбь заглушала все боли и скорби остального мира. У нее не осталось никого и ничего в этой жизни. С самого своего рождения Виктор был для матери всем. Даже собственные родители и муж не занимали в ее жизни столько места. Сын и был ее жизнью. А теперь его не стало. Не стало и жизни.

Теперь она сидела на кровати, нахохлившись, закутавшись в одеяло и глядя в пол. Порой позывы тела заставляли ненадолго очнуться. Это тело хотело есть, пить и удовлетворять другие свои потребности. Но зачем? Почему жизнь его не покинет? В те редкие минуты, когда она могла думать о чем-то, кроме сына, миссис Чес молилась, прося бога забрать ее к Себе. Почему Он не так милосерден? Почему позволяет ей оставаться в живых? Ей же не для чего жить.

Еще два раза приходили проповедники. Одна дама постояла немного на пороге, поджимая губы и не в силах переступить порог, потом оставила на пороге несколько брошюрок и ушла. Зато две другие были более деятельны — или менее брезгливы. Они прошли в комнату и, не переставая щебетать, сыпля пустыми словами в попытке утешить, силой отвели Верну в уборную, немного прибрались в комнате, подмели полы, потом разожгли огонь в камине, согрели воду для чая, напоили женщину чаем и… ушли, сочтя свой христианский долг исполненным.

После них заглядывал домовладелец. Этот был немногословен. Сообщил, что может продлить срок аренды еще на неделю, ввиду ее бедственного положения, но если миссис Чес не заплатит до первого июля, то второго июля ее выселят. Верна выслушала его предупреждение с тем же выражением лица, с каким слушала проповедниц о том, что Господь на самом деле ее очень сильно возлюбил, раз подверг такому испытанию, и что Иову пришлось еще хуже — он потерял не только семью, но и саму крышу над головой, однако, потом Бог смилостивился над ним и все вернул сторицей. Она не сказала ни слова, и даже не заметила, когда посетитель ушел.

Потом она опять задремала, а проснулась от того, что ее трясли за плечо и громко звали по имени:

— Миссис Чес? Миссис Чес, вы меня слышите?

Верна с трудом открыла глаза. Над нею склонялась какая-то девушка. Круглое лицо, веснушки, голова повязана косынкой… где она могла ее видеть?

— Миссис Чес. — на лице знакомой незнакомки отразилась искренняя радость. — Вы живы.

— Кто ты? — говорить не хотелось, собственный голос показался чужим.

— Вы меня не помните? Я — Мэгги. Мэгги Смитсон. Мы с вами встречались… на фабрике. «Макбет Индастриз», помните? Вы приходили в контору, а я…

— Зачем, — Верна болезненно поморщилась от воспоминаний. — Зачем пришла?

— Я искала… Виктора.

— Что?

Девушка изумленно моргнула — минуту назад расслабленное, безжизненное лицо женщины вдруг словно озарилось внутренним светом. От апатии и равнодушия не осталось и следа, она приподнялась. Сухие твердые пальцы сомкнулись на запястье. Сила в этих пальцах еще была.

— Откуда ты узнала? Кому рассказывала про него?

Верну всю трясло. Эта девчонка что-то знала про Виктора. Она могла выдать его местонахождение. И выходило, что из-за нее в дом нагрянули чистильщики. Она всему причиной. Она виновата в том, что Виктора увезли.

— Никому. Пустите…

— Врешь. — сцепив зубы, миссис Чес с неженской силой принялась выкручивать запястье Мэгги. Та скрипела зубами, борясь с обезумевшей от гнева женщиной, пытаясь вырваться, но та держала крепко.

— Нет. Я… никому не… — она выворачивалась и рвалась изо всех сил.

— Все вр-решь. — от ненависти Верна не видела ничего вокруг. Девчонке больно? И хорошо. Пусть хоть кому-нибудь будет также плохо, больно и обидно, как и ей.

— Нет, — цедила та сквозь зубы. — Я…

— Его увезли. Из-за тебя.

— Что? — от неожиданности Мэгги перестала сопротивляться. — Как? Когда? Кто?

Ноги ее подкосились, и девушка чуть не упала на постель. По счастью, ее противница была слишком слаба и утомлена, чтобы воспользоваться шансом на победу.

— Вчера, — выдохнула Верна. — Или, скорее, позавчера… я уже не помню. Подкараулили, когда меня дома не было. Дверь выломали…он прятался, а они вытащили его…как дикого зверя… Он сопротивлялся, не хотел идти. Но они все равно… заставили его… моего мальчика…

Слова лились и лились нескончаемым потоком. Стиснув руки девушки, Верна выплескивала в словах свою боль и страх, тоску и одиночество. Она говорила, уйдя в себя, отрешившись от внешнего мира, и не замечала, как страдальчески морщится девушка.

Нет, Мэгги не было больно — много ли сил в руках пожилой усталой женщины? — но ее мучило осознание провала. Она ведь догадывалась, что сын миссис Чес заразился и рассчитывала на легкую добычу. А что теперь делать, девушка не представляла.

…Исследования мутантов.

Они проводились. Нечасто и негласно, но все в этой жизни оставляет свои следы и, если знаешь, где и что искать, непременно найдешь ответы. Вот и она нашла.

Как быстро выяснилось, речь не шла о какой-то научной работе или изучение их поведения. Нужна была свежая кровь, лимфа и сыворотка. А также, желательно, образцы пота, кожи, крови и понемногу остальных выделений, как бы странно или неприятно они ни выглядели. Представляя, как могут выглядеть испражнения мутантов, Мэгги морщилась от отвращения и боли. Когда тяжело заболела бабушка, мать отца, десятилетняя Мэгги оказалась на положении сиделки. Мать разрывалась между хозяйством и пятью детьми, и старшая дочка была вынуждена, возвращаясь с работы, еще и обслуживать старую бабку, которая из-за болезни мало того, что ослабла и с трудом поднималась с постели, но еще потом вовсе начала ходить под себя. И, если не Мэгги, могла часами лежать в своих испражнениях. А двенадцатилетней девочке приходилось их вытирать. Наверняка «остальные выделения» мутантов выглядят и пахнут еще хуже.