Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России - Льюис Г. Сигельбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Донбассе ситуация еще более усложнялась. Шахтеры провели общие выборы директора, но забастовочная лихорадка не стихала. Валерий, помощник Геннадия в Совете трудового коллектива (СТК) шахты, уже устал снова и снова выдвигать требования и мобилизовывать товарищей. По его словам:
Что меня удивляет, так это то, что мы уже через это все проходили. В 1917 году нам сказали: «Давайте избавимся от богатых, раздадим все бедным и заживем хорошо». История нас ничему не научила. Теперь слышим: «Давайте все отнимем у компартии», тогда дальше что, «Давайте откроем новый ГУЛАГ, теперь для коммунистов»? [Siegelbaum 1995b: 108].
Напряженные отношения сложились и между СТК Куйбышевской шахты и городским стачечным комитетом, у членов которого мы также брали интервью.
Еще будучи в Москве, перед вылетом в Донецк, я связался с Межрегиональным координационным советом стачечных шахтерских комитетов, который был создан для координации действий шахтеров тогда еще советской Украины, Кузбасса и Воркуты. Когда я вошел в штаб-квартиру совета, находившуюся «в гостинице “Россия”, буквально в двух шагах от Красной площади», ничего не было видно из-за сизого дыма: курили много, а комната практически не проветривалась [Siegelbaum 1991]. Но мне удалось разглядеть Юрия Болдырева среди делегатов. Говоря быстрее, чем я понимал, Болдырев сказал, что шахтерам не видать улучшений, пока Горбачев не уйдет в отставку и не пройдут новые выборы. Я поинтересовался, кто, по мнению шахтеров, может выполнить их требования. За три месяца до августовского путча Ю. Болдырев и его товарищи говорили мне об огромной пропасти между горбачевским вариантом политической либерализации и экономической реформы (т. н. перестройки) и пожеланиями самих шахтеров. Исчезло то доверие, которое раньше, во время нашего первого приезда в Донецк в 1989 году, они питали к Горбачеву.
Мы вернулись в Донецк в июне 1992 после года отсутствия, на этот раз в сопровождении московского социолога Евгения Романовского и политолога из Оберлинского колледжа Стивена Кроули, который в своем исследовательском проекте собирался провести сравнительный анализ политической активности шахтеров и металлургов Донецка и Кемеровской области в Сибири [Crowley 1997]. Многое изменилось после нашего последнего визита. Украина стала независимым государством, и многим из тех, кого мы знали, было трудно приспособиться к новой реальности. В книге «Говорят рабочие Донбасса» мы задокументировали опасения шахтеров по поводу принудительной украинизации, их намерения провести новую забастовку, чтобы оказать давление на киевские власти, с тем чтобы они осуществили федерализацию государства и выделили дополнительное финансирование для повышения заработной платы. Сопредседатель Донецкого стачечного комитета Юрий Макаров сказал нам: «Что стало хуже? Все. Единственное изменение – что центр переместился из Москвы в Киев» [Siegelbaum 1995b: 71-72,143, 172]. Я уже цитировал Татьяну Самофалову, жену Валерия, которая говорила, что лично для нее значила украинская независимость. Снова здесь приведу ее трогательные слова, поскольку большая часть Донбасса опять не согласна с тем, что Украина поворачивается к Западу, а она – сторонница иных ориентиров:
Я родилась в Украине и прожила здесь всю жизнь. Мой отец, мой свекор, мои бабушка и дедушка похоронены здесь… Мои родные, тетя, двоюродная сестра живут в России, и теперь поехать к ним стало проблемой. Мы не можем часто встречаться, и письма не доходят. Почему я должна желать такой независимости? От чего я независима? От моих родственников? Я не хочу такой независимости [Siegelbaum 1995b: 197].
В статье «АФТ-КПП идет в Украину» мы с Дэнни Волковицом попытались разоблачить силовое давление со стороны Института свободных профсоюзов (ИСП) АФТ-КПП на Донецкий стачечный комитет с целью заставить его более соответствовать их пониманию «расширения демократии» [Siegelbaum 1992d]. Одно из свидетельств такого давления – предложение исключить Юрия Болдырева из стачечного комитета и вернуть ранее предоставленное типографское оборудование. В качестве объекта критики мы выбрали Адриана Каратницкого, американца украинского происхождения, представителя ИСП в Украине. Ярый сторонник украинской националистической организации «Рух» с самого момента ее основания в 1989 году, Каратницкий стал главой «Freedom House», где «он разрабатывал программы помощи демократическим и правозащитным движениям в Беларуси, Сербии, России и Украине», а затем работал в Евразийском центре Атлантического совета [Karatnycky].
Пусть недолгое, но это знакомство с реальными рабочими, делающими политику на местах, было волнующим. В числе прочего, я чувствовал, что встал на ту же тропу войны, что и отец в конце 1940-х – начале 1950-х. Ему и его товарищам по профсоюзу учителей противостояли мощные силы: антикоммунисты как либерального (или, как он никогда не уставал повторять, социал-демократического), так и консервативного толка. Болдырева и других шахтеров, которых мы пытались защитить, вряд ли можно обвинить в принадлежности к коммунистам, но в своей враждебности к сладким речам националистов и к демократии в версии ИСП АФТ-КПП они столкнулись с таким же осуждением. Кроме того, Лейн Киркланд, который стоял во главе ИСП с 1979 по 1995 год, несмотря на неоднократные выступления в 1970-х годах против стареющего, приспособленческого руководства АФТ-КПП во главе с Джорджем Мини, оказался достойным его преемником. Об этих перипетиях и их последствиях см. [Cowie 2010]:
Что еще могли поделать американские рабочие перед лицом проигранных войн, ржавых фабрик, ослабевших профсоюзов и истощенных родных городов? Один из ответов состоял в том, чтобы принять переосмысленный дискурс «новых правых» о том, что значит родиться в США: популистский национализм, защита семейных ценностей и традиционной морали [Cowie 2010: 364][108].
У нас тоже были разногласия с Болдыревым и другими местными активистами. Мы понимали, как корпорации, особенно в энергетическом секторе, манипулируют рыночными механизмами, и мы смотрели на вещи с гораздо меньшим оптимизмом, чем наши донецкие друзья, для которых рынок обладал магической аурой. Когда мы в мае 1991 года брали интервью у Макарова и других руководителей донецкого стачечного комитета, мы спрашивали, как они относятся к переходу угольной промышленности крыночным отношениям. «Положительно. Наше отношение положительное», – ответил один из них [Siegelbaum 1995b: 120]. Это и неудивительно; как я позже писал в своем анализе «сложного положения шахтеров в Советском Союзе и бывших советских республиках», «цена угля административно устанавливалась в размере, который не имел никакого отношения ни к спросу, ни к издержкам производства». В рамках советской политики предоставления дешевой энергии своим предприятиям
