Ни богов, ни королей - Илья Витальевич Карпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В зале появился человек, внешний вид которого совсем не соответствовал торжеству: молодой парень в заляпанной кровью кольчуге и изорванной чёрной накидке, на которой угадывалось изображение перекрещенных алых булав. С мертвенно бледным лицом, не выражавшим ничего, кроме скорби и боли, он, кажется, был готов разрыдаться при каждом шаге. В руках он нёс грязный мешок.
Гомон праздника постепенно затихал по мере того, как он приближался к лорду Эйевосу. Тот хмуро глядел на неожиданного гостя, а стража позади него ощетинилась алебардами.
— Ты кто ещё такой? — проскрипел старик. — И как смеешь являться сюда в таком виде и прерывать праздник? Клянусь, если бы не гости, я бы тут же велел бросить тебя в темницу! Что за срочное дело, ради которого стоит прерывать столь славный пир?
— Я… Б-бэнлон Мэйс, служу в крепости Пепельный зуб, — заговорил незваный гость полным страдания голосом, его губы дрожали.
— И ты ушёл оттуда до срока? — возмутился старик. — За нарушение присяги полагается виселица. Ты знаешь это, мальчишка⁈
— Меня заставили… — всхлипнул парень, крупно дрожа всем телом. — Велели… Передать…
— Что передать? Кто заставил? Ты, верно, тронулся умом? Неужто призраки сожжённой крепости напугали тебя столь сильно, что ты примчался сюда за два десятка миль⁈
— Заставили… Передать…
— Сир Кельвин, уведите его в темницу! — рявкнул лорд Эйевос. — Разберёмся с ним завтра. Продолжаем праздник! Музыканты, я не слышу музыки!
В этот момент, когда на дрожащего беднягу двинулись гвардейцы, он вдруг схватил мешок двумя руками и вывалил его содержимое прямо на стол. От увиденного глаза лорда Эйевоса широко раскрылись. Кто-то вскрикнул, какая-то девушка лишилась чувств, а Таринор встал с места и испытал чувство глубокого омерзения. На столе перед лордом Высокого дома между блюдом с грушами и кувшином вина лежала отрубленная человеческая голова.
— Он заставил меня… — продолжал всхлипывать юноша. — Заставил привезти это сюда. Чтобы… Чтобы все увидели. И сказал… Пусть приходят за остальным.
— Кто? — сипло выдавил лорд Эйевос.
— Архимаг Вингевельд. Пепельный зуб захвачен… Захвачен мёртвыми… Он ведёт мертвецов…
— Чья это голова? — спросил старик.
Ответом ему было молчание. Нарушил тишину один из его сыновей, что произнёс дрожащим голосом страшные слова:
— Эрис Таммарен, отец. Это голова моего правнука. Жениха принцессы Мерайи.
Глава 18
За все годы, что Тилль служил придворным шутом, он не припоминал более паршивого времени. Даже во время крестьянских бунтов в неурожайный послевоенный год, даже когда королева слегла с лихорадкой, в Чёрном замке не было более мрачных дней.
Его величество изменился. Он стал суров и скор на расправу. Не проходило ни дня, чтобы кто-то из слуг чем-нибудь не прогневал короля, и если за этим следовало наказание, то оно было чрезвычайно жестоким.
Так служанке, обронившей поднос, на котором стоял кубок с вином, Эдвальд велел вырвать ногти на левой руке. Когда же девушка взмолилась, взывая к королевскому великодушию, его величество распорядился покалечить и правую руку. Один из писцов лишился половины языка за обвинение в богохульстве: споткнувшись о ступеньку, он выругался: «да чтоб вас черти…» Но, на его беду, это услышал король.
— Если бы ты посмел завершить фразу, — сказал тогда его величество, — лишился бы языка полностью.
Придворный музыкант закашлялся во время пения и, сославшись на боль в горле, попросил дозволения обратиться к лекарю. В ответ король распорядился залить ему в горло кипяток.
Один бедняга лишился клочка кожи на ноге за хромоту, другой остался без уха из-за того, что проходил мимо королевского кабинета, когда его величество вышел оттуда — король заподозрил его в подслушивании. Ещё один, говоря о его величестве, посмел произнести слово «однорукий». Кто-то донёс об этом — беднягу лишили руки и прогнали из замка.
Семи зубов лишилась фрейлина принцессы, посмевшая при короле в шутку сказать, дескать, при дворе скоро совсем не останется красивых мужчин. Эдвальд услышал в этом укор, и тут же отправил её в темницу. Тилль проследил за рыдающей девушкой до самых дверей в подземелье, а её душераздирающие вопли потом снились ему в кошмарах.
Чем прогневал короля его личный брадобрей, и вовсе никто не знал. Однако тот вскоре исчез, а королевской шевелюрой теперь занимался пыточных дел мастер Уоллес, не слишком довольный тем, что на время стрижки и бритья ему приходится облачаться в неудобный дублет вместо привычного кожаного фартука.
Шут стал осторожен, как никогда. Пусть раньше многое сходило ему с рук, но теперь каждая острота, отпущенная в адрес придворного, каждая глупая выходка перед королём, теперь могла обойтись слишком дорого. Он забросил жезл с колокольчиком в дальний угол своей комнаты, и занимался в основном тем, что исполнял давний королевский наказ: следил за принцессой.
И в последнее время исполнять эту службу стало совсем невыносимо. Девушка была несчастна, мало ела и плохо спала, а уроки, которые теперь почти полностью состояли из заучивания книги «Триединый путь» и жизнеописаний святых, давались ей всё хуже.
В один чудесный погожий день Мерайя читала вслух «Поучения всеблагой Аминеи» под сенью увитой плющом беседки в королевском саду. Ветер разносил душистые ароматы, отчего воздух казался сладким и густым. Садовники потрудились на славу: с весны и до поздней осени одни цветы здесь сменяли другие, впрочем, самым прекрасным цветком, по мнению Тилля, всегда оставалась принцесса.
Подле неё сидела пожилая монахиня в серебристом облачении. Женщину сморило ленивое утреннее солнце, и она безмятежно задремала, опёршись на резной столб беседки.
— И остерегитесь впускать в сердце жестокость, — читала принцесса, — ибо нет на свете силы превыше милосердия…
На этих словах девушка замолчала. Её губы задрожали, дыхание стало прерывистым и судорожным, а с губ сорвались едва слышные всхлипывания. Монахиня вздрогнула, очнувшись ото сна.
— Что стряслось, дитя моё? — ласково спросила она, забрав у принцессы книгу.
— Мне… Нездоровится… — тихо ответила Мерайя.
— Я пошлю за лекарем…
— Нет… Не нужно.
— Но ваше высочество… — не унималась монахиня.
— Матушка Фрида! — сказала принцесса, сжав кулачки. — Просто оставьте меня, прошу. Мне нужно побыть одной.
Взгляд монахини наполнился жалостью и материнским теплом, но она не смела спорить дальше. Отряхнув одеяние от налипшей цветочной пыльцы, она поклонилась и зашагала прочь. Принцесса подождала, пока та не покинет сад, и зашлась в беззвучных рыданиях, спрятав лицо в ладони.
Тилль только сейчас заметил, что палец с перстнем, который принцесса крутила в минуты волнения, покрыт красными потёртостями и царапинами. Самого же кольца не было, должно быть, кто-то всё-таки сообщил об этой привычке королю, а тот запретил Мерайе его носить.
Птичьи трели прерывались тихими всхлипываниями, а на каменный пол беседки, нагретый солнцем, падали горькие слёзы. Падали и тут же высыхали. Тилль подумал, что может попытаться успокоить девушку, но, как назло, в его карманах сейчас не было сладостей или фруктов, да и играть на лютне сейчас он бы поостерёгся.
Тогда карлик углядел прекрасный цветок ириса с нежно-розовыми и осенне-рыжими, совсем как волосы принцессы, лепестками. Недолго думая, он сорвал его и бесшумно покинул своё укрытие. Потом, выйдя на садовую дорожку, он зажал цветок зубами и отработанным движением встал на руки. Тилль проделывал этот трюк неоднократно, и всякий раз Мерайя встречала его задорным смехом.
Но не в этот раз. Вздрогнув от неожиданности, принцесса поспешила утереть лицо, а когда карлик вновь перевернулся на ноги, он увидел её безразличный взгляд. Тилль протянул цветок, но Мерайя лишь отшатнулась.
— Зачем? — проговорили её губы. — Зачем ты сорвал его? Болван…
— Ваше высочество… — начал было шут, но девушка неожиданно оттолкнула его так сильно, что он не удержался на ногах.
— Убирайся! — вскрикнула она. — Оставь меня в покое! Все оставьте меня!
В душе Тилля похолодело. Не от того,
