Печальный Лорд - Елена Грушковская

Когда Эннкетин водил губкой по его уже слегка выступающему животу, Джим встретился с ним взглядом и улыбнулся. Эннкетин тоже чуть приметно улыбнулся, но опустил ресницы. Джим снова опустился в ванну, а в ладонь Эннкетина лился прозрачной медовой струйкой шампунь. Его пальцы нежно взбивали на голове Джима белую пенную шапку, потом наносили бальзам и расчёсывали волосы.

— Мне нравится, как ты всё делаешь, — сказал Джим. — У Эгмемона так не получалось.

Обернув Джима полотенцем, Эннкетин не взял его на руки, а только подставил плечо и подал руку. Джим сел на диванчик-раковину, а Эннкетин стал массировать его ногу с бальзамом. Его голова поблёскивала, отражая блики света, похожая на шар для боулинга — круглая, правильной, очень изящной формы. Странно было видеть на ней вместо мягких кудрей вытатуированный узор, но к ней всё равно хотелось прикоснуться, и Джим сделал это. Он медленно провёл по ней ладонью: кожа была совершенно гладкая. Ресницы Эннкетина поднялись, и Джим не без внутреннего трепета снова встретился с взглядом его странных, очень светлых глаз.

— Ты теперь выглядишь по-новому, — сказал он. — Мне надо к тебе привыкнуть. Особенно к твоим глазам. Они очень красивые, но… непривычные. У меня от них мурашки по коже.

Эннкетин молча массировал ему ступню и пальцы. Его холодность опечалила Джима. Странно, но ему сейчас даже хотелось, чтобы Эннкетин поцеловал его ногу.

— Ты меня больше не любишь, Эннкетин? — спросил он.

Эннкетин поднял взгляд, и у Джима опять пробежали мурашки по телу. Да, к этим глазам нужно было привыкнуть.

— Для чего вам моя любовь, ваша светлость? — спросил Эннкетин тихо и печально. — Наверно, она вам льстит, вам приятно, что из-за вас кто-то страдает. Вы упиваетесь своей властью над бедным сердцем, вас это тешит и делает вашу жизнь не такой скучной. У вас есть всё: слепо любящий вас супруг, дети, вся эта роскошь. Для чего вам ещё любовь бедного слуги? Для забавы? Моё сердце не игрушка, ваша светлость.

На глазах Джима выступили слёзы.

— Чем я виноват, Эннкетин?

— Вы? Вы виноваты тем, что вы так прекрасны, ваша светлость, — ответил Эннкетин. — Тем, что вы существуете, смотрите на меня, дышите со мной одним воздухом. Только этим.

— Может быть, мне перестать существовать? — чуть слышно прошептал Джим. — Если меня не будет, ты перестанешь страдать.

Эннкетин взял его вторую ногу, привычно поставив пяткой на своё колено.

— Ах, что вы такое говорите, ваша светлость! — вздохнул он, нежно её поглаживая. — Я только для вас и живу, а не станет вас — и мне не останется ничего, как только умереть. Не печальтесь… Я счастлив тем, что снова рядом с вами и держу в руках ваши ножки. Служить вам — вот моё счастье, ваша светлость, и моё предназначение.

Вечером Эннкетин в рабочей одежде убирал в ванной комнате. На его холеных руках были защитные перчатки, и он чистил ванну, в которой мылся Джим, потом он пылесосил дорожки и диванчики, мыл пол и чистил душевые кабинки, протирал скамеечки, также помыл бассейн и сменил в нём воду. Он всё делал на совесть, и чистота в ванной была безупречная: пожалуй, это было самое чистое место в доме.

На диванчике-раковине лежало большое полотенце, которым он оборачивал волосы Джима. Погрузив губы в его чуть влажную махровую мягкость, Эннкетин вдохнул его запах — к нему примешивался запах чистящего средства от его перчатки. Развесив полотенце на сушилке, он поставил на полочку бальзам, который он втирал в самые красивые на свете ножки, детская мягкость пальчиков которых держала его сердце в мучительно сладком плену. Закрыв глаза, он снова почувствовал в углублении своей ладони маленькую розовую пяточку, и его сердце сжалось, а между ног что-то слабо запульсировало. Неужели он был ещё способен что-то чувствовать? Тогда какой был смысл в этой операции? А может быть, со временем он перестанет чувствовать? Скорее всего, так и случится. Со временем держать в руках любимые пяточки перестанет быть для него такой мукой, он успокоится и посвятит всего себя служению своему божеству со странным, инопланетным именем Джим, звук которого был на его губах сладок, как куоршевое варенье.

К ванной примыкало небольшое подсобное помещение, где хранились все ванные принадлежности, чистящие и ароматические средства. Там же была и постель Эннкетина, и шкафчик с его личными вещами и одеждой, и ещё одна дверь — она вела в служебный санузел, состоявший из туалета и душа. Им пользовался Эннкетин. Там висело большое зеркало, и Эннкетин остановился перед ним. Он сам ещё не привык к своей новой внешности, но ему нравилось, как он теперь выглядел, а особенно ему нравились брови и глаза — как у доктора Маасса. Он с любопытством разглядывал свою лысую голову, и отсутствие на ней волос уже не отзывалось у него внутри таким горестным содроганием, как поначалу; он щупал её и поглаживал, усмехаясь: теперь он был отчасти похож на Эгмемона, только у того не было татуировки. В последний раз огладив голову обеими ладонями, он отошёл от зеркала. В общем, ему было неплохо и без волос, решил он.

— Эннкетин! — раздался в ванной голос Эгмемона. — Ты здесь?

Эннкетин вышел из подсобки. Он полагал, что дворецкий пришёл передать ему какое-нибудь распоряжение от господ, но тот сказал:

— Слушай, пошли, поболтаем. Хватит тут всё драить, и так уже сияет. Господа уже улеглись, так что мы, считай, свободны.

— Хорошо, я только переоденусь, — кивнул Эннкетин.

Вновь облачаясь в свой щеголеватый костюм, он окинул себя взглядом в зеркале и остался в целом доволен. Кто, глядя на его ладную, стройную фигуру с изящными ногами и тонкой талией, подумал бы, что он начисто лишён всего, что позволило бы ему продолжить свой род? А если разобраться, зачем ему это? Его сердце было так полно Джимом, что там не осталось бы места ни для кого другого — например, сына. И всё же на какое-то мгновение он застыл, охваченный призрачной печалью: сын мог быть, но теперь его уже не будет никогда. Он мог бы быть таким же красивым, как Эннкетин… или уродливым, как Обадио. При воспоминании о садовнике Эннкетин вздрогнул и поморщился. Хорошо, что Обадио больше здесь не было, он чувствовал огромное облегчение от этого.

— Ну, где ты там? — поторопил его дворецкий.

— Иду, — отозвался Эннкетин.

Окинув себя напоследок в зеркале взглядом, он улыбнулся и не удержался от того, чтобы ещё раз не дотронуться до головы. Это было непривычно, но ему нравилось.