Германский вермахт в русских кандалах - Александр Литвинов

— Ну, лучше, дак и лучше, — поджимает бабушка губы, и кусочек хлеба под салфетку убирает.

А Фриц с интересом бабушкину комнату оглядывает, и на ходиках старых взгляд его замирает. Глаза переводит на гирю в виде шишки еловой, на которой подвешены ножницы и зеленая гильза от патрона винтовочного с торчащим гвоздем из нее:

— Матка, матка!

— А, часы! Известно, что надо ремонтировать, да где мастера взять…

— А Фриц — мастер! Правда, Фриц? Отремонтируй бабушке часы!

Фриц улыбается и кивает головой.

— Молодец, Фриц! Они хорошие, только идут не туда! А ты, бабулечка, не бойся, он отремонтирует! Он же мастер мировенский!

— Ну, раз мастер, дак и делает нихай, — соглашается бабушка с легкостью, удивившей Валерика. — Знаю, что отладит.

— Откуда ты знаешь, бабуля?

— Ну, дак видно ж… Да и тебе больно хочется.

— Хочется, бабулечка! Знаешь, как хочется!

— Покажи ему наш инструмент. Там кусачки хорошие, что монтер оставил, как подарок. Может, что и сгодится…

Хоть и заметила бабушка, с какой бесцеремонностью уверенной Фриц снял со стены часы, отцепил маятник и гирю с довесками, а с тревогой справилась не сразу. Доверила немцу, а ревность, как за дитя свое родное, в руки чужие попавшее, не покидала ее, пока Фриц колдовал над часами. На переднике руки сцепив, в немом изумлении замерла, за руками немца наблюдая. Не понимая его действий, она все же чувствовала, что немец делает именно то, что часам ее надо сделать. И только вскрикнула нежданно: «Ой, Боже ж Ты мой!», когда Фриц неожиданно быстро сунул палец в лампадку, что теплилась перед иконой, и что-то смазал в часах.

— Ничиво, матка, — успокоил он бабушку. Собрал часы, заправил цепочку с гирей без довесков прежних, повесил ходики на место и маятник качнул.

Часы пошли размеренно и четко.

— Алес гут, матка.

— Дай тебе, Господи, здоровья, сынок, — с тихой радостью вздохнула бабушка. — Да сохранит тебя Царица Небесная от всяких бед. И я помолюсь, чтоб домой ты пришел невредимым… Такие ж руки золотые сгодятся всюду!

Но Валеркина радость была настолько большой и высокой, что сказать ничего не мог из того, что хотелось. А все потому, что слезинки мешали, в глазах заблестевшие, и в горле мешало что-то. И все ж прошептал:

— Вот видишь, бабулечка?..

Ничего не ответила бабушка Настя, а лишь напоследок спросила у Фрица:

— Дома кто-нибудь есть из живых?

Фриц плечами пожал:

— Письмо нет…

— Батюшка Сталин, Бог даст, скоро домой вас отпустит. Там и отыщешь своих, если война не побила. И то хорошо, что хоть сам уцелел. А домой, видно, хочется незнамо как!

Фриц головой покивал.

— Жалеешь, наверно, что с Гитлерюгой связался?

Фриц ничего не ответил, а только в сторону глянул с усмешкой лукавой.

Бабушка поняла это по-своему:

— Эва, ты как! Мало, выходит, в колодках тут шлындаешь! Вон в каком рубище ходишь рабом подневольным, и все тебе мало… Ну, гляди, дорогой, под Богом Всевышним ходишь…

И на Фрица глянула, как на непонятое что-то и чужеродное.

Когда вышли они, бабушка взглядом их провожала с крылечка барачного, пока за кустами сирени не скрылись:

— У немца этого так и осталась походка солдатская. Не гляди, что в плену столько лет шкандыбает в колодках, а форс соблюдает! Согнулся вот только.

И спросила Валерика вечером:

— Мамка видела немца твого?

— Видела. Я показывал.

— Да что ты говоришь! — удивилась она. — И что ж она?

— Плакала очень, — не сразу ответил Валерик. — Ночью… А Фриц все равно оставаться не хочет.

— Дак не видел же мамку твою, вот и не хочет!

«Да видел он мамку! Все равно он не хочет!»

— А ты бы взял и показал бы им друг друга! Глядишь, и остался бы немец, как миленький… Хотя как же останется он, когда родина вон его где!.. Да и мамка твоя не пойдет за него… Что я, баб своих русских не знаю?

Бабушка это сказала и замолчала. И тишина навалилась звенящая, а в тишине этой ходики шли не сбиваясь. Напоминали они теперь бабушке Фрица с походкой солдатской и какой-то ухмылкой лукавой.

Белый начальник на руинах завода

Рабочий день клонился к вечеру.

Добытый и очищенный кирпич немцы складывали в штабеля, выносили щебень из руин.

Сегодняшний день у них был бы похож на вчерашний и на все прошедшие, если б не эта «Победа» белая, что так медленно, будто крадучись, — пыль чтобы не поднимать, — к ним сейчас приближалась.

Немцы без команды перекур устроили.

«Победа» вошла на площадку и встала.

— Вот это да-а! — засиял улыбкою Валерик. Теперь он без помех и сколько влезет, может разглядывать эту красавицу! К ней же в городе не дотолпиться: таких машин всего лишь две!

Но подойти к машине можно будет, когда начальство выйдет из нее. А что «Победа» привезла начальство, любой котенок мог бы догадаться!

И вот, после паузы недолгой, правая дверка машины открылась, и снизу вытянулся хромовый сапог, начищенный до блеска. Сапог завис, будто в раздумии: стоит ли пачкать сияющую праздничность свою!

«Ну, что же вы!» — поторопил Валерик пассажира.

И человек подчинился. И сапог отважно ступил на землю, по щиколотку утонув в кирпично-известковую пудру. Рядом встал другой сапог, и, крякнув, появился сам приехавший.

«Это казенный человек, раз на «Победе» разъезжает. Начальник!» — словами бабушки Насти определил Валерик человека, оглядывая галифе его и китель «командирского покроя». Не считая сапог, приехавший был во всем белом.

«Сейчас «разгон» будет давать, а может «нахлобучку!» — вспомнил он рассказы мужиков в курилке о начальниках больших и разных.

Казенный человек, руками поясницу подперев и слегка откинувшись назад, стал оглядывать пространство, очищенное от руин, и немцев, что глядели на него усталыми, потухшими глазами.

И тут появился Вальтер откуда-то и скомандовал немцам:

— Ахтунг!

Немцы нехотя шевельнулись. Глазами вялыми глянули на Вальтера: с чего он орет, как перед фюрером? И, будто бы проснувшись, на Белого начальника уставились с дежурным интересом: такого еще не бывало тут!

— Отставить! — махнул рукой начальник. На месте потоптался и со словами «А ну, разреши-ка, сынок!» легко вскочил на штабель кирпичей, у которого стоял Валерик. Со штабеля перешагнул на остаток кирпичной стены и по ней, по кирпичам выступающим, как по ступенькам, еще выше поднялся.

От начальника вкусно пахло табаком и чем-то еще непонятно-душистым, что еще больше возвысило гостя в глазах Валеркиных.

«А фуражка как у товарища Сталина! И сапоги… уже белые наполовину. И никого он не будет ругать, потому что совсем не похож на «ругачего» этот начальник Белый».

Тихо, не хлопая дверкой, из «Победы» вышел шофер и, закурив папиросу из пачки «Север», пошел «пройтись».

— А ты зачем здесь? — озирая руины, спросил Валерика Белый начальник голосом вежливым и нестрашным.

— А я Фрицу помогаю!.. Вон тому, который ломом долбает.

— Тут их много, кто «долбает», — продолжая руины оглядывать раздумчиво, будто себе самому, проговорил приехавший. — Только надо говорить «долбит», а не «долбает»… Я так полагаю, что твоего немца Фрицем зовут, верно?

— Так точно! — по-военному ответил Валерик, указывая на Фрица. — Вот он, без кепки. У него еще волосы седые…

— Седые, говоришь? — раздумчиво проговорил начальник Белый. — Они тут у всех седые…

Сказав это, он по-спортивному бодро сошел со стены, спрыгнул со штабеля и к немцам пошел, чтоб самому убедиться, чем же тут занято столько мужчин, когда город нуждается в специалистах и просто в рабочих руках.

С отставанием на полшага, следовал Вальтер за ним.

А немцы, держа глазами Белого начальника, свечками стояли по руинам.

Сверкающая никелем белая «Победа» и во всем белом этот властный человек зародили в них надежду на перемены добрые в их каторжной судьбе.

Пока Белый начальник в сопровождении Вальтера руины осматривал, немцы работу оставили и к «Победе» потянулись. И с сознанием дела оглядывать стали, и руками дотрагиваться, и кивать головами одобрительно. И совершалось это все в молчании.

И только Иоганн из Кюстрина, оглядев красавицу «Победу», высказал вслух итог своих наблюдений:

— Дас ист гут русиш авто «Победа»!

И добавил, подмигнув Валерику:

— Русский «Победой» победил опять.

И тут Шварц нашел останки немецкого солдата. Нашел сначала контуры заваленной траншеи с немецкими винтовочными гильзами. Копать стал дальше и вышел на пару сапог, лежащих рядом носками внутрь. От сапог в глубину завала уходили две истлевшие штанины серо-зеленого цвета.

Немцы, оставив «Победу», обступили траншею и, не сговариваясь, стали дружно и с такой поспешностью срывать завал, будто не прах под ним лежал, а помощи просил живой еще солдат.