Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Воры они и есть, дом в Малене графине не отдавали, доменные земли графу во владение не передавали, хотя должны были, – но про это он, конечно, жене говорить не собирался. Барон лишь сидел и думал про себя: – Сошлись две дамы в одном малом доме, хозяйка умница и гостья мудрая. Был бы замок, так хоть по разным крылам можно было бы их развести, а тут, в этом и вправду душном доме, куда им деться? - он вздыхает. - Одна умнее другой, обе на язык несдержанны, вот и сцепились… Дуры обычные».
Он уже не винит одну жену, Брунхильда ещё та отрава, с нею тоже непросто. И тут генерал понимает, что, скорее всего, всё, быть может, было и не так, но разбираться в этом у него нет никакого желания, как и ругаться с баронессой с первого дня приезда. Она женщина, она не виновата, что Господь не дал ей ума природного и дальновидности. Откуда она могла знать, что вторая такая же баба из женской глупой злости, а может, и от обычного бабьего скудоумия из-за этой свары будет просить убежища у старинного неприятеля герцогов Ребенрее. И самое удивительное, что он и на Брунхильду уже злился не сильно. Нет, она, конечно, глупа, глупа, что же тут говорить. Но всякая женщина будет искать безопасного прибежища для сына, для себя, после такого страшного случая. И ужиться в доме с одной из тех, кто на её сына покушался, пусть даже это жена «брата», она не смогла. В общем, сетовать на поссорившихся женщин – всё равно что сетовать на природу… На дождь или на ветер.
Волков сначала сидит, опустив лицо, а потом глядит на жену и наконец протягивает ей руку: ну, не плачьте, дорогая моя.
Она даёт ему свою руку, и он притягивает супругу к себе, обнимает за талию. Его сыновья переглядываются, улыбаются: гроза миновала, батюшка в добром расположении духа. И тогда средний сын Генрих Альберт и спрашивает у него:
- Батюшка, а господин фон Флюген обещал мне, что будет катать меня на коне, когда вернётся из похода. А его нет, где же он?
Волков подтягивает сына к себе поближе.
- Хайнц, дорогой мой, боюсь, что господин фон Флюген более катать на коне вас не будет, нет, не будет; он пал в бою, как истинный рыцарь, когда мы попали в ловушку, что устроили нам колдуны Тельвисы в своём горном замке.
- О Господи! – воскликнула баронесса. – Пречистая Дева! Он был так молод… - она крестится. – Прими Господь его душу.
Тут даже молодой барон, обычно занятый лишь своими мыслями и интересами, удивился:
- Колдунами убит? Какими колдунами?
- Графом и графиней Тельвисами, - отвечает ему отец.
- Настоящими? – не унимается сын.
- Самыми что ни на есть настоящими. Кровавыми и страшными.
- Батюшка, а они, что же, колдовали на вас всякое? – интересуется Хайнц.
- Морок наслали, - стал рассказывать отец, - да такой, что мы пошли за колдунами в ловушку, в их замок, где они намеревались нас убить. А уже там и случилось прозрение, морок развеялся, и мы стали с ними воевать, вот там-то и был убит господин фон Флюген, причём сам он убил коннетабля колдунов перед этим.
- А морок – это что? – стал интересоваться средний сын.
- А как он развеялся? – заинтересованно спрашивал старший.
- Это я вам вечером расскажу, - пообещал отец.
А тут баронесса вдруг вспомнила:
- А я и господина Хенрика не видела! Он-то хоть жив? С ним хоть всё в порядке?
- Нет, не всё, - со вздохом отвечал генерал. – Когда мы были осаждены в одной из башен проклятого замка, ему ночью прислужники колдунов побили руку из арбалета; потом, как нам пришла помощь, руку вылечить уже возможности не было. И руку пришлось отнять.
- О Иисус милосердный! – Элеонора Августа охнула и приложила ручку к устам, словно хотела заставить себя молчать.
Старший сын смотрел на отца молча, а средний не всё понял и потому спрашивал:
- Батюшка, а отнять руку – это как?
Но вместо отца брату ответил молодой барон:
- Её отрубили!
- Нет! - кричит Генрих Альберт возмущённо. Ему не хочется верить, что вот так запросто можно отрубить знакомому ему человеку руку.
- Да! – в ответ кричит ему старший брат.
- Да, ему отняли руку, - говорит им отец. – Хирург сказал, что руку не спасти, пришлось её отрезать.
- Вот, я же тебе говорил! – молодой барон опять выходит в споре победителем над средним братом. Но сейчас Генрих Альберт его не слушает.
- Батюшка, а как же господин Хенрик без руки будет вашим оруженосцем? Он же не сможет вам латы застёгивать.
- Ну… - Волков улыбается и треплет своего среднего сына по щеке. – Не волнуйтесь, Хайнц, я присвою ему чин прапорщика, и он либо пойдёт служить в штаб к майору Дорфусу, либо будет состоять при полковнике Брюнхвальде. Ничего, мы его не бросим. Не волнуйтесь, – он смотрит на сыновей и продолжает: – А ещё я говорил с маркграфиней Винцлау, и возможно, если это допустимо, господин Хенрик за свою храбрость будет награждён рыцарским достоинством.
- Вот! – радостно восклицает Генрих Альберт, как будто в пику брату. – Он будет рыцарем.
И тут уже пришло время интересоваться баронессе; видя, что сгущавшиеся тучи гнева растаяли и супруг хоть и не весел, но уже и не зол, она спрашивает:
- Так, значит, вы, господин мой, вызволили маркграфиню?
- Вызволил, вызволил, - отвечает Волков.
- И какова она? – продолжает баронесса.
- Матушка! – тут срывается на крик
