Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

- Отец Бартоломей выдал деньги на храм? – догадывается он.

- Двадцать шесть тысяч шестьсот талеров, - отвечает Бригитт, - устала пересчитывать. Полдня сидела с его казначеем, – она стала вспоминать. – Послезавтра… да, в пятницу сюда явится архитектор из Малена и с ним два монаха, поедем место смотреть под храм. Вы же хотели у вашего нового замка новую церковь построить?

- Да, там и хотел, а то мужикам оттуда до Эшбахта… - Волков кидает мешок обратно в сундук.

- Ходить далеко, - заканчивает госпожа Ланге. Тут она замечает, что её новость и деньги от епископа её мужчину совсем не порадовали. Бригитт обнимает его. – Господин мой, что же вы печальны? Даже деньги на новую церковь вас не порадовали. Может быть, отдохнуть хотите, - она проводит рукой по его лицу. – Вы вправду бледны, господин мой, может, в постель ляжете? И я с вами лягу. А встанете, так уже и обед поспеет, - а сама, пока говорит, захлопывает дверцу сундука и вешает на него замок.

Но вместо ответа он у неё вдруг спрашивает:

- Так почему графиня бежала в Ланн? Почему не остались в Эшбахте? Она вам о том сказывала?

Бригитт уже закончила с сундуком, и они вышли из кладовой; и здесь, на свету, генерал увидел, как изменилось её лицо. Эту её гримасу высокомерия и презрения он хорошо знал, именно с этим выражением лица госпожа Ланге говорила о бывшей своей товарке, о его жене. И теперь она ему и говорит:

- Графиня мне про то не сказывала. Так вы уж сами подумайте, почему это она в Эшбахте жить не захотела, – и пока он ничего не успел сказать, женщина снова становится мягкой. - Ну так что, поспите у меня? Я сапоги с вас сниму, воду прикажу греть…

- Нет, - отвечает генерал. Он плохо и мало спал и в другом случае уж не отказался бы от ванны, но все эти удовольствия были сейчас некстати, - не сегодня, ехать нужно, дел много.

***

Карл Георг Фолькоф, барон фон Рабенбург, с палкой в руках и без башмаков прогуливающийся на дворе и, кажется, охотящийся на кур, увидав отца, вылезающего из кареты, вовсе не кинулся к нему в объятия, как должно любящему ребёнку неполных семи лет, и не подошёл с поклоном, как должно юному и воспитанному барону, а выпучил глаза от испуга или возбуждения и побежал в дом с криком:

- Матушка! Матушка! Батюшка наконец явились!

«Кто его так воспитывает?».

Горластый, бестолковый, неотёсанный. Совсем другой ребёнок, нежели его «троюродный брат» граф Мален, которым совсем недавно восхищалась госпожа Ланге. Волков вздохнул и пошёл за ним следом.

Ну а в доме шум, слуг много, все засуетились, как господин явился на пороге. Солнце лишь начало свой бег по небосклону, а в покоях уже духота. Мать Амалия, располневшая за последние годы монахиня-приживалка, увидев Волкова, сделала гримасу, дескать, рада ему, поклонилась, перекрестила его и начала читать молитву. Барон кивнул ей и прошёл в столовую, самую большую из своих комнат, бросил берет и перчатки на стол, отстегнул меч, который тут же забрал у него фон Готт, и уселся в своё кресло, стал расстёгивать светлый дорожный дублет. Мария, что из стряпух уже доросла до ключницы, – она после замужества и материнства раздобрела, – теперь же принесла ему домашние туфли, подошла к барону, поклонилась и доложила:

- Доброго здоровья, господин, баронесса сейчас спустится, - и так как Гюнтер пропадал где-то возле кареты, посему она сама стала помогать Волкову снять сапоги, рассказывая при том: - С баронессой всё хорошо, слава Богу, здоровье у вашей жены крепкое, старшие сыновья ваши озорничают, бойкие, а младшенький здоров, кушает хорошо, почти не кричит, видно, будет нрава доброго, спокойного.

А Волков у неё и спрашивает:

- Мария, а отчего же графиня от нас съехала?

- Что? – ключница бросила на него быстрый взгляд и тут же отвела глаза. Сразу ему стало ясно, что о том она говорить не хочет. Боится, что ли?

- Отчего, говорю, графиня с графом от нас съехали? – повторил вопрос барон. Но Мария говорить на эту тему явно не хотела, а, взяв его сапоги, произнесла:

- Почём же мне знать? Может, тесно ей у нас было.

- Тесно… Да, конечно же, только из того, - недовольно бурчит генерал, зная, что она просто не хочет говорить правду. И так как она намеревается уйти, он добавляет: – И готовь обед, у меня гости нынче будет.

- Много? – интересуется ключница.

- Много, много, - уверяет её барон.

А едва она ушла, как возле него оказывается фон Готт и спрашивает:

- Сеньор, а я вам надобен?

- А как думаете, фон Готт? – язвит Волков. – Недавно у меня было три оруженосца, втроем едва с делами своими справлялись, сейчас остался один. И что же, нужен он мне, по-вашему? Или отпустить его отдыхать?

- У вас теперь ещё Кляйбер есть, - резонно замечет оруженосец.

- Ладно, - нехотя соглашается генерал, он всё понимает, фон Готт заметно похудел за прошедший месяц, последнюю неделю в седле, в общем, это время далось молодому человеку нелегко, - езжайте с Кляйбером и соберите мне к обеду офицеров: Роху, Рене, Циммера, Лемана, Рудемана… Да, ещё Ёгана, Сыча… Кахельбаума… В общем, всех… - он на секунду задумывается. – Да, а ещё позовите-ка мне нашего лекаря.

- Ясно, - невесело соглашается фон Готт, которому предстоит снова сесть в седло, чему он явно не рад. – Соберём.

И чтобы как его ободрить, Волков и добавляет:

- И два дня потом можете отдыхать.

Фон Готт ничего на то ему не говорит, а лишь смотрит на своего сеньора с укором: ну ведь врёт же!? И потом уходит, крича в комнаты:

- Кляйбер! Ты где?

Слуги принесли ему вина из его погреба, и что же… После того, что он пил в Винцлау… ну, не Бог весть что… В лучшем случае терпимо. Принесли блюдо с местными ягодами. Тоже не такие, как за горами. Здесь, в его уделах, хоть не было так жарко, как там. Наконец из верхних покоев стала спускаться сама госпожа Эшбахта Элеонора Августа фон