Вихрь - Йожеф Дарваш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот обнаружили, — Бабяк сердито толкнул Паренька в дверь. — Лежал за кучей кирпича…
Паренек встал по стойке «смирно» и уже хотел было доложить по всей форме, но Гал закричал:
— Какой черт тебя сюда принес?
— Докладываю, я здесь специально остался, — по-военному ответил Паренек, и в глазах его мелькнули задорные искорки.
Гал понял, что ни расспросами, ни руганью ничего не изменишь: парнишка здесь, и это очень плохо. Одно дело — когда на это решаются взрослые люди, мужчины, и совсем другое — когда решается на то же самое ребенок.
— Он действительно здесь остался, — удивленно глядя на Паренька, проговорил Келлнер, стоя в дверях и дуя в усы.
— Как ты посмел здесь остаться? — спросил Гал, и рука его вздрогнула.
— Докладываю… Я подумал, что вы меня опять отошлете обратно, и спрятался, но, если бы вы меня не нашли, я сам бы пришел к вам.
— Ну, друг, ты заслуживаешь хорошей оплеухи. Я ведь тебе давно ее обещал, — заметил Халкович. — Может, ты скажешь, что нам теперь с тобой делать?
— Ничего не делать, — пожал плечами Паренек. — Я буду служить…
Гал громко вздохнул:
— Хорошо, служи. Сейчас же получишь приказание и выполнишь его, но только точно. А если скажешь хоть одно слово, убью! Ну! Давай сюда свою винтовку, снимай фуражку, френч. Погода сейчас хорошая, не простудиться. И пойдешь обратно, вслед за бригадой… И не крути головой, а то… Ноги у тебя молодые, если быстро пойдешь, догонишь наших…
Все смотрели на Паренька, только Уй глядел в окно.
— Теперь это трудно сделать: кажется, идут… — вдруг произнес он.
Все тут же разбежались по своим местам. На повороте дороги показались трое солдат. Двое из них очень медленно шли по склону справа от дороги, третий — по дну полуметрового кювета. Винтовки они держали в руках, и солнце зловеще отсвечивало на лезвии штыков. Когда они миновали поворот, показались еще пятеро или шестеро солдат.
— …Семь, восемь… девять… — вполголоса считал Бабяк. — Ну, выходите, выходите, ведь нас больше… Ага! Десять, одиннадцать…
— Без приказа ничего не делать! — сказал Гал. — Только когда скажу… Слушай, Паренек! Садись сюда, к самой стене. И если только пошевелишься… встанешь…
— Я все равно встану, — упрямо проговорил Паренек.
— Уй! — крикнул Гал. — Забери у него винтовку! Ты мне за него отвечаешь. Чтобы он не прикасался к ней!
— …Двенадцать, — продолжал считать Бабяк. — Ровно дюжина. Ну, еще будет?
— Мне что делать? — спросил Халкович. — Наблюдать за тылом?
— Наблюдай, — согласился Гал. — Это и будет главной твоей обязанностью.
— Больше пока не появляются, — заметил Бабяк. — Но и эти с трудом переставляют ноги, словно по смоле идут…
— Подождем еще? — крикнул из другой комнаты Келлнер.
Вместо Гала ему ответил Деме:
— Было сказано: действовать только по приказу!
— Тихо! — вмешался Гал. — Кто самовольно что-нибудь сделает… — Он запнулся, задумался. Сказать, что тот, кто посмеет самовольничать, будет отдан под военный трибунал?
Казалось, что двенадцать вражеских солдат так никогда и не отойдут от поворота дороги. Все они словно окаменели, лишь самые передние не раз оглядывались назад, где, по-видимому, скрывался их командир, а они ждали от него дальнейших приказаний, а может, и того, что он позовет их обратно.
— Какие подлецы! — ворчал Пако. — Четыре часа ведь еще не прошло. Договорились, а теперь что делают? Уже идут.
Бабяк засмеялся:
— Преувеличиваешь. Разве так идут…
— Кроме того, они еще и трусы, — продолжал Пако. — Им наверняка приказали стремительно атаковать нас, а им это, видите ли, пришлось не по вкусу. Жалкие трусы! Вот нам прикажут, так мы вам всыплем!..
Гал охотно поддержал бы их, и Бабяка, и Пако. Как хорошо, что у Бабяка не пропало желание шутить, смеяться. Хорошо бы, если бы то же делали и остальные! Ведь по выражению лица каждого из них видно, как напряжены их нервы, а этот смех хоть в какой-то мере разряжает напряженность, да и бормотание Пако тоже… Сейчас очень многое зависит от того, как они будут владеть собой. Двенадцать вражеских солдат еще очень далеко, открывать по ним огонь с такого расстояния нецелесообразно. Даже хорошо, что они так медленно двигаются. Сейчас играет роль каждая минута, каждая секунда — с каждым мгновением тень от фабричной трубы становится все короче и короче…
В маленькой комнате от злости застонал Деме. Галу хорошо был знаком этот звук. Ведь, того и гляди, люди не выдержат: начнут стонать, кряхтеть, ругаться, а там, смотри, кто-нибудь не выдержит и нажмет на гашетки… Нужно им что-то сказать, объяснить свой план и тем самым какую-то долю ответственности возложить и на них. Он ведь только формально командир над ними. Надо, чтобы каждый из них хоть немного почувствовал себя командиром…
Гал заглянул в маленькую комнату.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
Деме ничего не ответил, напряженно глядя на дорогу. Очки он спустил на самый кончик носа, чтобы с потного лба на стекла случайно не упала капля пота.
Гал встал так, чтобы все бойцы могли его слышать.
— Они еще далеко. В других условиях и то их следовало бы подпустить поближе. А сейчас пусть подходят как можно ближе. Пусть подойдут метров на пятьдесят — сорок… Я тогда скажу… Но уж нужно будет так стрелять, будто их не двенадцать, а сто двадцать, тысяча…
— Понятно, — проговорил Келлнер, когда Гал замолчал. — Неплохая мысль. Пусть видят, мерзавцы, что у нас тут всего достаточно.
— Хорошо, что мы понимаем друг друга. — Гал повернулся к Пареньку и добавил: — И ты, надеюсь, не забудешь, что я тебе сказал? Советую…
— На сколько их будем подпускать? — спросил Пако.
— Видно будет, — заметил Гал. — Пусть подходят.
— Сюда они никогда не доберутся… — проговорил Бабяк.
Прошло с четверть часа, пока двенадцать вражеских солдат подошли на расстояние ста пятидесяти метров. Видимо, по приказу они одновременно вскинули винтовки и выстрелили по зданию. Пули застряли
