Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович

В действительности уже в январе 1909 года Карпинский был на месте. 21 января начальник Тифлисского ГЖУ Еремин сообщил в ДП телеграммой: «Дело устроено». Одновременно из Петербурга в Тифлис для помощи в организации «черного кабинета» был направлен на период с 13 января по 1 февраля 1909 года В.И. Кривош. «Любитель восточных языков» при содействии руководителей местного жандармского управления подыскал удобную квартиру недалеко от почтамта, подобрал надежных помощников из почтово-телеграфных служащих и приступил «к полезной и нужной работе». Для «особо важных случаев» И.А. Зыбин в ДП разработал Карпинскому специальный шифр. Также для большей конспирации Карпинский обзавелся псевдонимами. В ГЖУ он был известен как Василий Иванович Колосовский. С Петербургом вел переписку под именем Петра Петровича Миловидова (ввиду того, что в почтовой конторе были люди, сочувствующие революционерам). При этом просил столичное цензурное начальство важные официальные бумаги направлять через начальника Тифлисского ГЖУ И.И. Пастрюлина, вкладывая в пакет конверт «для Миловидова». Сам же он, как правило, свои письма и выписки для Петербурга вручал начальнику ГЖУ, который отправлял их в ДП МВД. Оттуда пакеты с надписью «Его превосходительству С.В. Соколову» передавались М.Г. Мардарьеву. Если же Карпинский предназначал свои сообщения для ДП, то фамилию Соколова дважды подчеркивал цветным карандашом и крестообразно перечеркивал конверт. Для большей конспирации называл в письмах И.А. Зыбина — Александровым, а другого сотрудника шифровального отдела, С.И. Жабчинского, — Игнатьевым. В ноябре 1915 года В.К. Карпинский был официально возвращен в число чиновников МВД[516].

При этом Владимир Константинович неоднократно предлагал меры по улучшению работы. 6 апреля 1912 года он писал Мардарьеву о целесообразности организовать перлюстрацию на Тифлисском вокзале. Для этого следовало его помощника П.П. Якубянца назначить на место умершего помощника начальника отделения по перевозкам почт по железным дорогам. Объясняя свое предложение, Карпинский замечал: «Я готов с удовольствием работать больше, чем теперь, лишь бы результаты досмотра были лучше настоящих, когда чуть ли не вся революционная переписка проходит, к сожалению, мимо нас». Было ли реализовано это предложение в тот момент — пока, увы, неясно. Но 6 ноября 1915 года товарищ министра внутренних дел утвердил смету расходов, включавшую выплату 600 руб. в год чиновнику, занимающемуся досмотром корреспонденции на вокзале. Во время Первой мировой войны на основании записки от 20 ноября 1915 года дополнительные 2400 руб. в год были специально выделены пункту в Тифлисе для перлюстрации писем двоюродного дяди царя, великого князя Николая Николаевича-младшего (с августа 1915 года наместника Кавказа и командующего Кавказским фронтом), а также писем его окружения. С этой целью был составлен особый список лиц, чья переписка подлежала просмотру. К ним относились князья В.Х. Голицын, Д.П. Голицын, П.Б. Щербатов, граф Д.Г. Менгден, И.И. Балинский, М.Е. Крупенский и др. К досаде сотрудников ДП и перлюстраторов, почту Николая Николаевича дважды в неделю возили в Петроград офицеры-фельдъегеря[517]. Поэтому 29 декабря 1915 года Карпинский обратился к руководству с предложением: «Не лучше ли мне явиться к князю [В.Н.] Орлову [с ноября 1915 года помощник наместника Кавказа по гражданской части] и предложить свои услуги. Само собой разумеется, что я только кое‐что буду представлять в копиях во дворец [Николая Николаевича], самое же интересное, особенно выписки из писем свиты и самого Николая Николаевича будут представляться исключительно в Петроград». Согласие на такую комбинацию было дано товарищем министра внутренних дел С.П. Белецким[518].

Пора рассказать о том, как проходил сам процесс перлюстрации. Как отбирались письма для вскрытия? Согласно секретным правилам, ни при каких условиях нельзя было вскрывать письма трех человек в Российской империи: государя императора, министра внутренних дел, начальника III Отделения, а после его упразднения — директора Департамента полиции. Корреспонденция всех остальных подданных, в том числе и членов императорской фамилии, при необходимости могла быть прочитана. Иногда новый министр внутренних дел мог обнаружить в кабинете предшественника копии своих собственных писем предыдущих лет[519]. Р.В. Швейер, работавший в петербургском «черном кабинете» с 1890 года, на допросе 6 ноября 1929 года вспоминал: «Читались письма преимущественно высокопоставленных лиц, интеллигенции (студенты, адвокаты, профессора, члены Думы) и по специальным поручениям Департамента полиции… читались письма всем министрам, членам Государственного совета, и одно время читались письма бывшего в то время наследником престола Николая II к [М.Ф.] Кшесинской и обратно, губернаторам и вице-губернаторам»[520].

О перлюстрации своих писем в начале ХХ века упоминал известный русский историк великий князь Николай Михайлович. По утверждению одного из руководителей МВД, С.П. Белецкого, Николай II распорядился перлюстрировать корреспонденцию своего брата Михаила, находившегося в тот момент за границей и собиравшегося жениться на Н.С. Вульферт (Шереметьевской)[521]. Другой пример: в сентябре 1908 года управляющий двором великой княгини Ольги Александровны и принца Петра Александровича Ольденбургского С.Н. Ильин обратился с письмом в Главное управление почт и телеграфов по поводу получения вдовствующей императрицей Марией Федоровной писем от своей дочери Ольги Александровны со следами вскрытия. Вице-директор ДП С.Е. Виссарионов поручил А.Д. Фомину расследовать жалобу. В результате 24 октября был представлен акт, в котором утверждалось, что вскрытия не было, а была лишь плохая заклейка конвертов. Но Ольга Александровна распорядилась акт не подписывать, поскольку заклеивала эти письма сама[522]. Тот же Белецкий на допросе 12 мая 1917 года рассказал о происшествии (судя по обстоятельствам — периода 1913–1914 годов), когда письмо императрицы Марии Федоровны не дошло адресату в Тобольск. По ее поручению начальник дворцовой охраны А.И. Спиридович явился к Белецкому «с просьбой отдать это письмо, если я [т. е. он, Белецкий] его взял». Последний доложил министру внутренних дел, вызвал М.Г. Мардарьева, министр заверил Николая II, что служба перлюстрации к этому не причастна. Но, по словам Белецкого, подозрения у Марии Федоровны остались и она жаловалась сыну, «будто на одном письме нашла оттиск пальца». Государь рассказал об этом министру внутренних дел Н.А. Маклакову, вновь был вызван Мардарьев, который «клятвенно… божился [С.П. Белецкому], что им эти письма никогда не вскрываются»[523]. Также Белецкий вспоминал, что сделался объектом подозрений и со стороны императрицы Александры Федоровны, после того как одно из ее писем к Г.Е. Распутину оказалось перехвачено путем перлюстрации (письма императрицы к Распутину были найдены у иеромонаха Илиодора в 1912 году)[524]. Основания для таких подозрений, безусловно, существовали.

Вместе с тем возможно, что в некоторых подобных случаях происходила так называемая «инициативная» перлюстрация, т. е. инициированная отдельными почтовыми чиновниками. «Во избежание нареканий на Особую часть» старший цензор и руководитель секретной части в империи М.Г. Мардарьев 20 января 1916 года направил в ДП докладную записку о том, что в пути или в местах отправления корреспонденции (Умань, Ростов-на-Дону) неумело вскрываются письма, большинство которых адресовано лицам, состоящим в последнем перечне Департамента полиции[525].

Это приводило иногда к любопытным казусам. Не возражая против самой практики перлюстрации своих писем, товарищ министра внутренних дел и командир Корпуса жандармов П.Г. Курлов, а также С.П. Белецкий (в тот момент директор Департамента полиции) жаловались Фомину и Мардарьеву на небрежное обращение с конвертами[526]. В частности, в ноябре 1910 года Курлов заметил, что адресуемые ему письма приходят «в очень плохо заклеенных конвертах», и поручил директору ДП Н.П. Зуеву обратиться к Фомину со следующей просьбой: «если письма его [Курлова] подвергаются перлюстрации», сделать так, чтобы «они не носили явных признаков вскрытия»[527]. Белецкий 12 декабря 1913 года поручил сотруднику ОО ДП С.И. Жабчинскому «переговорить по поводу небрежного наблюдаемого мною вскрытия моих писем». Жабчинский переговорил лично с Мардарьевым[528]. Бывший вице-директор ДП С.Е. Виссарионов на допросе 26 августа 1917 года утверждал, что сам неоднократно замечал — «доставляемые [ему] письма подвергались вскрытию»[529]. Московский градоначальник с января 1906‐го по ноябрь 1907 года А.А. Рейнбот (Резвый) сообщил на допросе 29 июля 1917 года, что однажды ему позвонил старший цензор Московского почтамта В.М. Яблочков и извинился за то, что одно из писем к градоначальнику было повреждено при вскрытии[530]. А.А. Хвостов, занимавший пост министра внутренних дел в июле — сентябре 1916 года, говорил на допросе 12 июля 1917 года, что нашел среди перлюстрированных писем свои собственные, а также письма своего брата, сенатора А.А. Хвостова, обер-прокурору Синода (30 сентября 1915‐го — 7 августа 1916 года) А.Н. Волжину[531].