Здравствуй, Фобос!(Науч.-фант. хроника — «Путь к Марсу» - 3) - Левон Хачатурьянц

Все его эмоции как бы обновились, стали яркими, их проявления — бурными даже для «сына Кавказа». Он хохотал во всю глотку, отчаянно злился, от малейшего огорчения плакал настоящими слезами. А кроме того, искал любой деятельности. Никаких обязанностей в штатном расписании экипажа для него не предусмотрели. «Ты, брат, теперь не только не бортинженер, но даже и не пассажир, — полушутя сказал ему перед стартом Волновой. — Ты — груз! Верх, не кантовать, боится сырости…» Сурен буквально бегал за членами экипажа, просил дать какое-нибудь поручение. Панин позволил ему вести полетный журнал; доктор Умар нагрузил какими-то не слишком важными лабораторными исследованиями; штурман Брэдшоу допустил к радиолокаторам и тоже дал пустяковое задание, вроде записи координат встречных сгущений метеорной пыли. Более серьезные нагрузки настрого запретил Тарханов… Наконец Сурен, испытывавший, как выяснилось, некий писательский зуд, принялся сочинять беллетризованный очерк о полете, надеясь после возвращения опубликовать его в толстом журнале… Он теперь очень много и бурно говорил, философствовал, спорил; речь стала поспешной, захлебывающейся. Часто, не дослушав собеседника, Сурен обрывал разговор, резко переходил на другую тему. И еще — строил фразы «телеграфным» стилем, будто экономил время. На него поглядывали чуть ли не с опаской — может, это отпечаток генной «игры», необратимое изменение личности?

Сам Акопян не замечал ровно ничего. Вернее, не замечал за собой. Зато… предъявлял претензии к экипажу, к своим товарищам!

— Трудно с ними! — кричал он во время радиопереговоров с Тархановым. — Понимаешь — сонные мухи! Едва ползают! Все! А как будто крепкие люди, все тесты прошли перед запуском… Странно. Я даже ем вдвое быстрее, чем они. Но ведь им еще работать и здесь, и на обратном пути — как справятся?!

Через день-другой Сурен уже чувствовал себя одиноким, полностью оторванным от всех… Космонавты вызывали в нем изрядное раздражение.

Добросовестный Хабибулла Умар, потомок древнего рода афганских народных врачевателей, показал на экране Тарханову некий график. Между осями абсцисс и ординат извивались две кривые — красная и синяя. Красная обозначала расход физической энергии Акопяна в течение суток. Синяя — таковой же расход, средний для экипажа. Красный отрезок взлетал вверх, точно траектория ракеты. Разрыв был огромный. Стрижова испугалась, как бы на борту «Контакта» не возникла ссора — она и помешает выполнению программы полета, и уж наверняка может издергать, утомить столь завидно свежего Сурена. Семен неопределенно ответил, что попытается спустить конфликт «на тормозах»…

Следующим вечером О'Нейл, инженер корабельных коммуникаций, доложил, что Акопян… испортил душ! Скрутил головку электронного дозатора. Тумблер надо поворачивать осторожно, доводить до определенного уровня; затем так же, без применения силы, выставлять температуру воды, насыщенность ионами, ароматизаторами… Сурен же попросту сорвал подряд несколько тумблеров; машина отключила душ, и пришлось ставить запасной дозатор.

Не прошло и нескольких часов, как случилось следующее, столь же курьезное происшествие. Акопян не вышел в назначенный час на связь с Землей, с психофизцентром. Закрытый, адресованный только штату Тарханова телеканал не включался ни с одной, ни с другой стороны. Чуть позже заведующий блоком связи «Контакта» Христенсен сообщил, что Акопян пережал, вывел за ограничитель кнопку включения канала…

«Умные» машины центра без запинки выдали Семену и его коллегам свою оценку происшедшего: «Нерассчитанное использование силы при работе с органами управления, выход за динамику программных допусков». Казалось бы, яснее не скажешь, но Тарханов проявил дотошность и затребовал параметры этих самых допусков для компьютеров планетолета. Выяснилось неожиданное обстоятельство: в течение полета кибернетические хранители экипажа, обладавшие чуткой обратной связью и умевшие обучаться, мало-помалу снижали величину необходимых нагрузок на кнопки, клавиши, тумблеры… Экипаж утомлялся, физический тонус падал месяц за месяцем — и машины, «чувствуя», как постепенно слабеют пальцы их хозяев, облегчали людям любое действие, приспосабливали технику к состоянию космонавтов. По той же причине компьютеры отводили в распорядке дня все больше времени для бытовых забот, еды, сна, гигиенических или физкультурных операций — люди двигались медленнее, любое дело стоило им новых и новых добавочных усилий. Один Акопян, с его нетронутым запасом сил, двигался и напрягал мышцы так, как если бы вовсе не было трехмесячного космоплавания…

Да, конфликт Сурена с более «медлительными» и «слабыми» товарищами был неизбежен. Его уже сторонились. «Он нам весь корабль разнесет!» — сокрушался О'Нейл. «Не могу даже разговаривать с этими тугодумами!» — брюзжал помрачневший Акопян…

— Что будем предпринимать? — спрашивал Волновой.

Тарханов, снова не знавший покоя и порывавшийся ночевать около пульта, отвечал:

— Черт его знает… Снизить реакции, утомить его чем-нибудь?

— За что боролись! — напоминал Игорь Петрович. — Он нам нужен нетронутый, как огурчик!

— Если будет так нервничать из-за несходства своего состояния с состоянием товарищей, все равно потеряет нужную нам свежесть.

— Так опять же — твои предложения? Вернуть всем этим выключателям прежнюю упругость?

— Ага, чтобы страдал весь экипаж… Извини, но им еще обратную дорогу проделывать надо. А анабиоз для них не предусмотрен…

Часы бежали неумолимо; «Контакт» приближался к Марсу, он уже летел в режиме активного торможения, выбрасывая перед собой протуберанец фиолетового пламени, а ученые мужи из психофизцентра никак не могли решить, что делать с Акопяном. Коллеги-космопсихологи Соединенных Штатов, Франции, Норвегии и других стран — участниц полета также пока что не могли придумать ничего радикального. Многие предлагали откровенно рассказать все Акопяну, обратиться к его сознанию, к чувству долга — мол, держи себя в руках, следи за собой! Но и этот вариант в конце концов отбросили. Добавочное напряжение может повредить «приборным» свойствам Сурена, понизить его сверхчуткость. Кроме того, большая часть его реакций носит такой характер, что сознательной волей их не изменишь…

Выйти из тупика, как это нередко бывает, помогла случайность. В одно из ночных дежурств на пульте связи с «Контактом» Марина отлучилась на минуту в подсобку, к холодильнику — был уже час ночи, а она еще не ужинала. Проходя мимо комплекса машинной памяти, она краем глаза увидела двоих молодых наладчиков, копавшихся в нутре одного из миниатюрных блоков. Парни в белых халатах что-то бурно обсуждали. Оказалось, их тоже волновала история с Акопяном. И вот, не замечая присутствия Стрижовой, рыжий веснушчатый наладчик в сердцах ударил кулаком по шасси блока и воскликнул: