Vis Vitalis - Дан Маркович

- У нас две модели проявили себя, давайте, разберемся. Слово Штейну, он идет, выставив вперед могучую челюсть, начинает, радуясь своей легкости, плавной речи и красивому голосу. Он без всякой дипломатии с места в карьер начинает побивать камнями современные безграмотные увлечения - бесконечные эти поля, чужеродную энергию, которая сочится из всех дыр и щелей, заряженную воду, предсказателей, пришельцев, упырей и вурдалаков, иогов, христиан, иудеев, мусульман и весь наступающий на светлое здание мрак и бред. Затем он переходит к положительной части - "причина жизни в самой материи..." - густо цитирует Марка с его новым веществом, открывающим путь к полному разоблачению VIS VITALIS... Он выложил с немалыми ошибками все, что в него за полчаса до этого впихнул Марк, выпалил добросовестно, с жаром, но все же с облегчением пересел на своего проверенного конька - ринулся в самые высшие сферы, где был неподражаем: он говорит о науке, как об искусстве, и искусстве как науке, густо цитирует стихи и прозу... - Все в нас, - он заканчивает, - поэтому, люди, будьте бдительны, не поддавайтесь на обманы фокусников, гипнотизеров и мошенников. Редкие аплодисменты, свист, топот, треск стульев, предвещающие бурю. Люди другого ждут, они трезвости не хотят, серьезности как огня боятся - они верить желают, верить!.. Такое уж время: растерянного безверия - и отчаянного ожидания чуда. Когда нет спокойной веры в жизнь, то остается верить в то, что вне ее. Это порой похоже на расчесывание зудящих мест - до боли, до крови, зато с безумным интересом. Штейн возвращается на место по узкому проходу, слева к нему тянутся чужие лапы, норовят порвать модный пиджак, справа свои жмут руку, радуются... Очередь за вражьей силой. 5 Они существенно продвинулись, это тебе не какие-то никому не видные, непонятные молекулы! Здесь много чего собралось - и нечто божественное, и пошлятина о пришельцах, тарелочки ихние и блюдечки, и всемогущие поля, живая и мертвая вода, ангелы и черты, вурдалаки и упыри... Узлы, ганглии, иога, карате, колебания и завихрения, неземные источники жизненных сил... Всеобъемлющее учение выдал Ипполит, с виду невзрачный человечек. Вдруг все объединилось, спаялось - и двинулось тучей на скромную теорию внутренних причин.

Марк видит, Штейн ошарашен: в одну кучу свалено столько, что сразу и не разгребешь. Зато налицо монументальность. - Эклектика! - кричат его сторонники, - наглая фальсификация, где факты?! Но их голоса тонут в реве зала: - Поля, поля! Пришельцы - к нам! Спасемся, друзья!.. Вскочил Шульц, он потрясен наглым надувательством, осквернением великой идеи: - Так нельзя, нельзя! И, потеряв сознание, не сгибаясь, в полный рост шмякнулся оземь. Его хватают за руки и за ноги, деловито уносят, и заседание продолжается. - Маэстро расстроился, увидев всю эту вонючую кучу на своей теории, - решил Аркадий. Марку жаль Шульца, хоть и противник, но честный, и сколько раз ему помогал. 6 Встает Глеб, он уже понял настроение, и убедительно говорит: - Я уверен, экстравертная модель приобрела новых сторонников. Наш почтенный Шульц... к сожалению, заболел... поддержал бы меня. Он у нас пионер, хотя узко понимал, можно сказать, чисто энергетически, а это соблазн. Теперь наш коллега Ипполит представил талантливое обобщение теории и практики, удивительно цельное и интересное, хотя, коне-е-чно, что-то придется еще проверить. И, возможно, другая теория, нашего уважаемого Штейна, тоже вольется... как частный случай... и мы добьемся консенсуса, не так ли?.. Штейн хочет возразить, но Глеб не замечает. - Обобщенное толкование даст новый толчок идее... - и пошел, пошел плести, мешая английский с нижегородским, сметая аксиомы и теоремы... - Он все перемешал, а вечером издал приказ: Ипполит его заместитель.

- Это первая фаза, - обрадовался Аркадий, - значит скоро Глеб исчезнет, Ипполит развернется, потом неожиданное возвращение... Здание только жаль. 7 Да, внешняя модель убедительно победила. Но толпа не расходится, раздаются голоса, что пора к ответу безответственных противников истины, сбивающих общественность с панталыку. Сторонники Штейна окружили бледнеющего шефа плотной кучкой и вывели из зала, отделавшись пустяковыми царапинами и синяками. Марк шел с ними, в дверях остановился. Его поразил внешний вид события. В огромные окна лился закат, на высоте постепенно переходящий в холодный сумрак. Ретивые служители уже погасили свет, и все сборище голов было облито красным зловещим заревом; люди сбивались в тесные группки, двигались, перебегали от кучки к кучке, обсуждали, от кого теперь бежать, к кому присоединиться, гадали, что откроют, что закроют, куда потекут деньги... Постепенно краски бледнели, красное уступило место холодному зеленому, зарево еще медлило в оконных стеклах, ветки деревьев замерли - четким рисунком на темнеющем пустом фоне... Природа сама по себе, мы - сами по себе, одиноки во Вселенной, далеки друг от друга. Жизнь наша только в нас, только от нас зависит; внутренняя теория верна, хотя и невыносимо печальна - она верна!

Глава вторая

1 Похоже, на этот раз Глеб не рассчитал, понадеялся на былую силу. Ипполит оседлал Институт: каждый день указы, с вечера не знаем, с чем проснемся, лаборатории десятками закрывает, все строительные силы бросил на ограду... и кольцом, кольцом окружает двух главных смутьянов - Штейна и Шульца. - Никто понять не может, то ли сдался Глеб, то ли выжидает... говорит Штейн. Шеф сидит на столе и грызет вчерашнюю булочку. - Сумятица, - считает на своей кухне Аркадий, - но голода не будет. Я знаю, что говорю, не одну собаку съел... и зубы потерял, эх, зубы... - Первые годы чудесно жили, - вздыхает Марк, - главное, спокойно: работали без просвета, верили... никаких соблазнов, затей, денег... только простая еда, зато сколько говорили! - Вы сами, голубчик, виноваты, увлеклись погоней, а я всегда дома, отвечает Аркадий, - за исключением... - и стал перечислять, загибая корявые пальцы, - огород вскопать вдове с первого этажа, просила помочь, с одним недотепой побеседовать, малину посадить... а ночью жду открытия. Представляете, добавляю из расчета один к трем, и хлоп! пробку выбило, попер на меня свирепый газ, бурый, клубами... Я его пробкой, пробкой прижимаю, а он ее выпихивает, и все в нос, в нос норовит! Отвратительный запах, всю ночь кашлял. К хлороформу приливаю... - Аркадий... - Марк в ужасе, - это же иприт, вы с ума сошли! - Иприт?.. ха-ха... подумать только! 2 Теперь он был известен узкому кругу своей добросовестной работой. Но это не радовало его, и ничто не радовало, кроме самых простых вещей. Возьмешь небольшой клочок бумаги, разлинованный мелкой сеткой, и остро отточенным карандашиком наносишь крошечные точки, поглядывая в тетрадь, где толпятся цифры: эта - туда, та - сюда... Соединив точки еле видимой линией, он долго смотрит на нее, думает, задает свои вопросы... Все вроде бы как прежде, но что-то важное потерял. Будто шел по полю, смотрел на горизонт - и вдруг оказался в чаще, на узкой тропинке. Теперь он нес свою ношу без радости, видя, как она разваливается в руках, как его толкают, торопят, обгоняют... Он жил как во сне. Иногда маячило желание все бросить, начать заново... Он его прогонял, не понимая, чем может другим заняться? - Я вам советую - займитесь иогой! - Аркадий расцветал, с тайной лабораторией, разбитыми ботинками, вывороченным телевизором, все новыми историями, идеями... - Смотрите, - говорит, - внутри кристалла растет другой, учитесь внутри! Не разрушает дотла, не растворяет, а постепенно пробивает себе дорогу. Марк делал вид, что не понимает намеков, отмалчивался, уходил к себе, лежал на диванчике, смотрел в потолок, читал фантастику, вечером шел на работу, просматривал результаты, давал задание на завтра, и, облегченно вздохнув, уходил. 3 В том году он много гулял, сидел на берегу, смотрел, как терпеливо вода несет разный сор, как плывет дальний берег и все не уплывает... Наступал вечер, звучал все ярче цвет, земля источала тепло, деревья замирали... Он чувствовал, что дело, в которое с такой страстью вторгся, сначала поглотило его целиком, а теперь выталкивает. Он казался себе обманутым, обкраденным. "У Мартина я был эмбрионом, огражден от жизни широкой спиной. Теперь все раздроблено, распалось - мелкие вопросы, ничего не меняющие ответы... еда, сон, разговоры... Фаина, куда денешься... А сам я где? Стою в стороне. Юношей я жил мечтами, ограниченный, бессильный, безжизненный. Отправился в жизнь, выбрал отличное дело, новое, свободное, чтобы применить силы, узнать свои возможности... Все делал со страстью, с напором - и не получилось. " Не ошибка его страшила, а то, что всюду проглядывал ненавистный ему Случай. Случайная статья, случайная встреча с опальным гением, и еще, еще... Не он ставил вопросы, а ему подкидывал коварные вопросительные крючки его заклятый враг; он же, как умел, отвечал, и это называл выбором. "Так жить нельзя. - он думал, - нужно самому свою жизнь направлять чтобы все в ней было едино, как бы из общего стержня..." - Ну, вы круто-о-й, - выслушав его сбивчивую речь, покачал головой Аркадий. - К вашему идеалу ближе всего крестьянин... или монах?.. Я бы поостерегся так заострять, жизнь все же не кристалл, а диковинный сплав. Что я могу сказать... Сам только начинаю разбираться в своих причудах. - Вы слишком серьезны, - смеется Штейн, - там, где не помогает наука, мне верно служит практика, если совсем туман, то беру чуть-чуть веры, надежды, смешиваю с любовью, спрыскиваю хорошей порцией шампанского... Что он мог ответить? - я другой?.. Упрямец, не желающий подчиниться действительности, мечтаю о несбыточном... Время шло, закаты сменялись восходами, осенние листья снова скрылись под снегом, а жизни не было. Прошел интерес, кончился рост, остались крохотные победы и поражения; наука съежилась в нем, и открылась пустота. А он не мог жить вполсилы, не веря, не видя смысла. Как только потерял главное, или стержень, как это называл, все остальное тут же показалось ненужным. Осталось одно прозябание. "Я опускаюсь все ниже, - он думал о себе, - это смерть... Нет, хуже - действительность, которую вижу на каждом углу." 4 Тем временем рядом с ним разворачивался пошлый жизненный сценарий, обладающий магической силой - он заставляет считаться с собой. В один прекрасный день стучат к Альфреду. Тот, дожевывая завтрак, проходит по новой квартире к дверям. Обои его особенно радовали старинные шпалеры; на них висели картины, купленные за бесценок на барахолке, куда выносили самое дорогое в надежде выжить. Мелькнуло зеркало с амурчиками у двери, он отпирает. Ему навстречу три окаянных рыла, отталкивают, стремятся вглубь, обнюхивают углы... Он лихорадочно соображает - валюта ушла, кровь в холодильнике, иероглифы смыты... Только бы не добрались до моделей!.. Тройца за два часа привела в негодность всю его красоту, включая обои. Затем они удалились, требуя не выходить из дома. Альфред тут же к телефону, к удивлению своему слышит гудок, набирает номер Глеба. Тот возмущен - "я разберусь...", но о крови, видите ли, ничего не знает - "как, японская?.." Через полчаса заявляются снова, везут в Институт. Молчание по дороге - пытка, он пытается робкими вопросами прощупать глубину падения, рыла безмолвствуют. Его вводят, ящики вскрыты. Настучали!.. Предъявляют накладные - "где это? это?"