Лестничная площадка - Дубинянская Яна

— Урожай — в июле, вот если бы ты тогда приехал… Персы — с мой кулак! Ничего, сейчас будем чай пить с вареньем, вот только жена вернется… Она сегодня не на работе, в саду возится.

Он выпрямился, приставил широкую ладонь рупором ко рту и позвал:

— Кэти!

Миг тишины.

Взревела оглушительным жужжанием одинокая муха — в мире, где в одночасье вымерли все звуки. Еще секунда абсолютной глухоты. Это — все. Он не перенесет. Впрочем…

Он мог бы и догадаться. Кэти. Конечно, а как же иначе?

…Стояла точно такая же осень, только теплее, в тех местах все времена года были если не жаркими, то просто теплыми. Кэти — на скамейке, ярко-синий короткий плащ среди лимонных листьев. И ее ноги — немыслимо длинные стройные ноги в чулках чуть поджаристее телесного цвета, скрещенные и подобранные под самую скамью. Эти ноги делали ее на голову выше Чарлза, что одно сводило на нет все его и без того гипотетические шансы. Но теперь, когда он стал мэром!.. Теперь, когда исчез Стивен…

Все думали, что она уедет с ним — а она осталась. Она собиралась окончить колледж, получить учительский диплом и возможность продолжать образование… по крайней мере, она говорила так всем. Не все одобряли, но все верили. Что ж тут удивительного, что поверил и он? Молодой, не уродливый, уверенный в своих силах, добившийся блестящего успеха на первой ступени лестницы, которую собирался штурмовать до самого верха!

И влюбленный.

Он опустился рядом с ней на скамейку, неловко прижав край скользкого синего плаща, отодвинулся, заговорил. Смешно, сам себе он казался таким убедительным… За последние месяцы он настолько натренировался в ораторском искусстве, что никого не считал способным составить себе конкуренцию. А эта речь была настоящим экспромтом, в общих чертах и аргументах основательно подготовленным, но оживленным стихийными моментами, драматическими и смешными, трогательными, самокритичными, блестящими! Эта девушка с умопомрачительными ногами, с которой они дружили чуть ли не с раннего детства, которую все в их компании привыкли считать безраздельной собственностью Стивена, она должна была проникнуться… Понять, что сейчас к ее ногам брошены не просто рука и сердце какого-то Чарли, а все радости и привилегии, положенные супруге успешного политика, уже сегодня мэра города, а в будущем… Что это ее, Кэти, рано или поздно титулуют Первой леди страны. Он хорошо говорил. Эту речь стоило бы занести в хрестоматии для школьников. Как достойную альтернативу слишком короткой, а потому зыбкой и рискованной фразе: «Я люблю тебя»…

Кэти вертела в руках резной кленовый лист и в такт плавным убедительным словам обрывала его между прожилками. Когда Чарлз поставил последнюю точку, в ее пальцах остался только скелет этого листа. Кэти бросила его под ноги и повернула голову.

Она не должна была говорить «да». Хотя бы «может быть». Или «мне надо подумать». Если бы она сказала это, его жизнь не превратилась бы в длинную цепочку поражений, замаскированных под победы. Своим «может быть» — даже если бы оно так и не трансформировалось в «да» — она уничтожила бы груз вины, который уже тогда давал себя чувствовать. Вины нет, если нет человека. А Стивен навсегда перестал бы существовать, если бы она тогда сказала просто: «Мне надо подумать»…

Но она сказала другое:

— Я, наверное, скоро увижу Стива… Передать ему от тебя привет?

И еще:

— Прости меня, Чарли…

Удаляющийся синий плащ на фоне желтой аллеи.

…Она снова была в синем — яркое пятно спортивного костюма, вынырнувшее из-за вереницы коротких стволов багряно-рыжих плодовых деревьев. Она была такая же стройная, пожалуй, она даже немного похудела и теперь тоже чуть-чуть напоминала Дон Кихота. Чарлз машинально отступил на несколько шагов в сторону, откуда-то возник нелепый панический страх встречи — спрятаться, уменьшиться, стать невидимым!.. Хотя бы на первые несколько секунд…

И в первые несколько секунд Кэти его не заметила. Она видела только Стивена, стремилась только к нему — легкие быстрые движения длинных-длинных ног внутри мешковатых штанин — и с разбегу прижалась лбом к его груди. Она всегда так делала. Она всегда принадлежала Стивену, это было правильно и нормально, усомниться в этом было не менее странно, чем не верить в закон всемирного тяготения…

А он усомнился. Тогда, на скамейке. И, естественно, проиграл.

И с тех пор привык проигрывать.

— У нас гость, — в голосе Стивена прозвучала шуточная укоризна. — Хоть бы поздоровалась, что ли…

Кэти повернула голову прямо на его груди. Конечно же, здоровая, загорелая, улыбчивая, совершенно молодая. Как следует удивленная.

— Чарли?!

— Он приехал в отпуск, — гордо объявил Стивен. — К нам! Вот что значит глава державы, который способен распоряжаться всем, в первую очередь самим собой. Держава подождет, правда, Чарли?

Не может быть, чтобы он действительно ничего, до такой степени ничего не знал. Но тогда — это было не просто торжество неожиданной, свалившейся с неба победы. Это была пляска на костях. Не просто жестоко — чудовищно, недостойно не то что бившего друга — любого мало-мальски великодушного человека. Это нивелировало, швыряло в грязь, делало стыдным и нелепым чувство вины, которое висело все эти годы на плечах, которое сдвинуло, в конце концов, ту чертову стрелку!

Кэти. Она, наверное, тоже знает…

Синяя фигурка отлепилась, наконец, от груди Линкольна-Дон Кихота.

— И ты не придумал ничего лучшего, чем заставлять гостя собирать дрова, Стив? Узнаю, это на тебя похоже. Идем, Чарли, покажу тебе, как мы устроились, а этот медведь пускай доделывает дело. Да, Стив, мне не нужны эти щепки посреди двора. Закончишь — присоединяйся к нам.

Она была по-прежнему на голову выше — конечно, почему бы и нет. А руки стали горячие и сухие, — а ведь когда-то она комплексовала из-за влажных ладоней… Климат, наверное. Или возраст.

Вот так и дальше. Думать о ничего не значащих вещах, подмечать детали и спасаться тем самым от реальности. Хотя навряд ли теперь ему удастся спасти хоть часть того, что раньше было его личностью…

Кэти остановилась сразу же, как только они вошли в дом. Присела на узкую деревянную скамью у двери — снова синее на желтом, обрати внимание, сделай вид, что это до сих пор важно… Подобрала под лавку длинные ноги. Повернулась к нему — как тогда. Заговорила.

— Чарли, — голос прозвучал глухо и тускло, словно всю звонкость она оставила там, на улице. И пышущий здоровьем румянец тоже, и искристый взгляд, и улыбку. Наверное, игра света, — и все-таки совсем другая женщина, медленно, мучительно ищущая формулировку того, что должна была сейчас сказать. — Знаешь, Стив — он совсем не читает газет, с того самого времени, не признает ни телевидения, ни радио. Даже соседей обрывает, когда они пробуют заговорить с ним о политике. Единственный раз, когда мне удалось его заинтересовать чем-то выходящим за рамки вот этой жизни, — она сделала кругообразное движение рукой…

Точно такое же, как недавно Стивен. Только у него это был жест властелина — а она словно очерчивала границы тюремной камеры.

— …единственный раз — это когда ты баллотировался на Президента. Мы так болели за тебя! Я даже агитацию развернула в школе, смешно, конечно, больше ради Стива, чтобы хоть как-то…

Она вдруг резко опустила глаза и прошептала совсем сдавленно:

— Я не хотела, прости. И еще тише:

— Что ты теперь будешь делать?

Ее глаза были близко-близко — темные, окруженные мелкой сетью невидимых издали морщинок, растерянные, отчаянные, родные. Она все знала, в том числе и то, что ничем не может ему помочь, — по она была готова разделить с ним напополам тяжесть его краха, его последнего поражения.

Как много лет назад разделила то, первое поражение со Стивеном.

Вот только Стивен имел на это право. Она была его — изначально и безраздельно. Воспользоваться сейчас ее сочувствием, в чем бы оно ни выражалось, — было бы попросту воровством.

На его руке лежали ее горячие сухие пальцы. Он слегка пожал их и поднялся со скамьи.