Преподаватель симметрии - Андрей Битов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обходили его и слева и справа. Не годился ему его чистый опыт. Десять лет вкалывать за десятерых без повышения… Еще раз рассердился Варфоломей, еще раз взлетел прозрачным лифтом на вершину Олимпа, к Адамсу…
Изловил. В последний момент, на самом излете, с выражением предстоящего ланча на лице. Почти и не выказал Адамс своей досады – самообладание подвело: слишком тут же засветилось радушием его лицо, демократичности перебрал – засуетился. А кто такой Варфоломей, чтобы перед ним так суетиться? А – король. Он – соль земли. Он несвергаем и вечен. На нем вся энциклопедия, то есть весь мир, держится. А кто такой Адамс? А – тлен, прах, ничто. Прошел – и вот нет его. Знает свое место, трепещет перед Варфоломеем. Знает кошка… Испугался Адамс и сам не заметил, что испугался. Не так испугался, как Якобса, скажем, а иначе, страшнее испугался. Будто в лице Варфоломея светилось будущее: только взгляни в глаза – поймешь, что обречен, то есть что – уже… скоро… Поэтому Адамс и отводит глаза и не может видеть Варфоломея. Это ему только кажется, что он Варфоломея не переносит, а это он сам непереносим; это ему только кажется, что замешательство он умеет так ловко скрыть под личиной простоты, застенчивости и чуткости к подчиненному: не показать бы превосходство, только бы не задеть самолюбие… – всего лишь ему одному это и кажется. А все остальные, которые снизу, его видят. А быть видимыми для адамсов – смерть.
Увидел его Варфоломей – и Адамс тут же это понял (вот где чуткость! – в этом им не откажешь…) и – заоправдывался, заоправдывался: и туда он с прошением Варфоломея ходил, и к Самому обращался… он может и у секретарши справиться: она ему документ покажет… «Вот через месяц уж точно, – говорит Адамс, а сам уже и на лифте вниз съехал мысленно, и дверцу лимузина своего распахивает, и поджаренный хлебец русской икоркой смазывает… – Вы через месяц заходите ко мне, и я лично, снова, проконтролирую, сам. Доложу самому Полужану…» И нет Адамса – весь вышел.
«Ну до чего же точно! – восхитился Варфоломей. – Ну пенни в пенни, ну просто турок, и все тут, один к одному». Открытие это обрадовало Варфоломея неоспоримой точностью. Что турок, что Адамс – даром, что ли, сводил он их в один день! Вот, оказывается, почему… Потому что они – один человек. Вор и вор. Даже жесты те же и словечки – из одного текста. Только Вор получше будет. Почестнее. И теплотой согрелось сердце Варфоломея от воспоминания. Еще сильнее привязался он к придворному Вору.
И, только вернувшись на место, заняв свой трон, понял вдруг Варфоломей, как опять обошел его Адамс: куда турку с его шубой! Вор половинил, а Визирь – удваивал. Понял Варфоломей, сев на свой трон, что опять занял свое место. Это Адамс его поставил НА место. То есть халтурно наобещав, небрежно польстив – «Только вы… только с вашей квалификацией… на вас вся надежда… выручите, ради бога… (Вор, тот дьявола поминает, и то про себя, а этот – Бога – и не краснеет…) большая ответственность… только с вашим опытом и диапазоном…» – и всучил, и Варфоломей не заметил, что принял, и нахлобучил сверху на него, на него, загруженного по самое горло, нахлобучил сверху так, что теперь и по уши… всю работу по дополнительному тому!
Нет, силен еще Адамс; Адамс – все еще Адамс.
Зато и Варфоломей – Варфоломей. Разозлился король. Одной рукой звезду погасил, другой дерево с корнем вырвал… Осман-паше нанес не отмеченное пока историками поражение в XIХ веке. Это за своего вора-турка, а заодно и за армян. Неповинного Адамсона казнил – сократил напрочь, как не бывало, – это вам за Адамса, сударь Полужан!
Всех казненных он тут же похоронил в кроссворде (их у Варфоломея охотно печатал один собутыльник: в качестве гонорара ставил бутылку). Все пересечения элегантно составились сами собою, без малейшего усилия. Последним встало слово карат из статьи о бриллиантах (карат – см. бриллиант). Освободились рабочие места для малоимущих понятий…
На освободившееся место картинку пристроил было непошедшую, сокращенную: колесование во Франции в XV веке. Хорошая картинка, подробная: один преступник, уже обработанный, уже на колесе возвышен, перебитые ноги-руки свисают с колеса, как плети (это Адамс…); над другим, распластанным на помосте, палач свою дубину занес (это турок: он может еще пощады попросить, а Варфоломей может и помиловать…). Дальше – больше: выкинул рисунок некоей центрифуги, а на ее место виселицу установил, чтобы Адамса еще и повесить, – дисциплинированный такой рисунок: висит повешенный, как на уроке. И утихла вскипевшая кровь, и не заметил король, как перешел к делам милосердным, наихристианнейшим – как сам стал рисовать. Нарисовал инвалида к статье ИНВАЛИД, казалось бы, вовсе не обязательного, нарисовал и еще одного беднягу к статье о проказе. На груди у инвалида боевые награды, а у прокаженного – сердце. И лица хороших людей – у обоих. У одного костыль, у другого посох. И ничего – живут, шагают.
Увлекся Варфоломей. Кто бы знал, что за радость…
Кто бы знал, что это за радость – дополнительный том! что за смех… В него – все недочеты и упущения, весь стотомный опыт – в него. Вся провинциальность наших представлений о мире. Все неудачники, все жертвы энциклопедической несправедливости, все последние выскочки – от А до Я, между Эй и Зет!.. Какая пестрая, нелепая толпа! Оттесненные было АБАЖУРОМ ни в чем не повинные АЛАНДСКИЕ ОСТРОВА… Кто пропустил их в первом томе?.. Зато теперь, в компенсацию за моральный ущерб, Варфоломей даже карту им придал, честь, которой не удостаивались и могучие архипелаги. И вот кому еще повезет в самом конце дополнительного тома – ЙОЗЕФУ ЗУБАТОМУ, чешскому филологу: Варфоломей отодвинет одного новоиспеченного министра (уж он-то знал, что преходяще!). «Не робей, Зубатый! – поощрительно подтолкнет филолога. – Полезай в том…»
Варфоломей увлекся работой. Все легче и точнее становился выбор, все шустрее выменивал он заливы на вершины, подвиги на почести, гаечный ключ на собор – карточки мелькали в его руках, как у шулера: ни разу не обмизерился, козырной туз осенял его за спиною… – и все во славу гармонии и справедливости, и все в позор хаосу и злу.
И все это было еще что… Главная битва – предстояла. Там, между Эй и Зет, была у него заветная буковка, там должны были сойтись… «Трам-тарарам», – напевал Варфоломей победный марш, торжествуя и потирая руки. Этот замысел Варфоломей лелеял уже не первый год. В Англии бы это не прошло; здесь, у лягушатников, отчего же?.. Дополнительный том – этот корявый довесок, но ВСЕГО мира – даровал Варфоломею свободы, недоступные в томах рядовых, стройных. Варфоломей приготовился, Варфоломей был готов. Полки были выстроены, пушки заряжены, горны сияли, вот-вот затрубят. Оставалось поднести запал. Варфоломей потянулся к заветной, козырной папочке… И вдруг вместо задуманного туза вытащил из колоды совсем не то – свеженького джокера. Кто-то в красном трико, шут условный. К статье АРЛЕКИН. Пригляделся – лишнее что-то: вместо бубенчиков – рожки, вместо востроносых штиблет – копытца. «Тьфу! – плюнул для смеха. – Надо же так обдернуться: вместо А – Б! А может, Д? Кто в тебя теперь верит в такого, в красном трико?.. Теперь – в тройке… Адамс. Тьфу! – уже в сердцах. – Навел нечистый!» Поднял глаза – за окном темно, и подозрительно тихо во всем здании. Вот заработался! Часы стояли. «Который же это может быть час?..» – с испугом подумал Варфоломей, и враз обступили его забытые было королевские заботы. Столпились, загримасничали, заподмигивали, рассыпались, как колода из одних джокеров. Варфоломей судорожно засунул этого, в красном трико, подальше, на букву Ч, заторопился, путаясь в рукавах, жонглируя зонтом и галошами, заскользил вниз. Прозрачный лифт застрял меж этажами и, единственный, светился на темной лестнице. «Одни вы остались, – с ласковой недобротою бормотал швейцар, выметая Варфоломея с опилками из подъезда. – Телеграмма вам. С праздником наступающим вас!» «Какая телеграмма? Какой праздник?» «Рождество-с». «Как – Рождество?!» «Варфушенька поранился. Будем к Рождеству. Обеспечь хирурга». «Бога ради! – тряс Варфоломей нерасторопного холопа. – Когда?» «Завтра». «Что ты несешь, болван?! – взорвался Варфоломей. – Как это – завтра?» «Обыкновенно, – обиделся швейцар, – завтра Рождество». «Да я про телеграмму!» «Сегодня, конечно». Телеграмма сегодня, а приезжают когда?.. Варфоломей только рукой махнул.
Конечно, Варфоломей был большой полководец. Но положение на фронтах…
Почему-то именно великим людям мы не позволяем предаться слабости, впасть в отчаяние. А это ведь тоже право! Отказывая им в этом самом нищем праве, мы не замечаем, что отказываем им в уме и человечности, а потом сами же страдаем, имея с этим дело. Надо полагать, что у великих и отчаяние великое, и слабость безмерна. Ибо где залог победы, как не на дне этой пропасти? Мы полагаем, что Наполеон проигрывает какую-нибудь свою единственную битву, потому что у него насморк случился.