Декабристки. Тысячи верст до любви - Татьяна Алексеева

– Хорошо. – Нарышкина взяла с лавки теплый пуховый платок, небрежно набросила его на плечи и, попрощавшись с Прасковьей и Александрой, вышла из дома. Муравьева тоже стала закутываться в свой платок, но делала это очень аккуратно и старательно, словно специально хотела протянуть время.

– Помочь вам? – предложила Анненкова.

– Нет, спасибо, – вздохнула Александра и, посмотрев ей в глаза, с горечью в голосе добавила: – Я не хотела говорить этого при Елизавете Петровне, поэтому отпустила ее одну… В общем, я хочу сказать вам, Полин, – вы намного лучше всех нас, дам из высшего общества. Мы – неженки, ни к чему не приспособленные, мы никогда ничего не умели делать, да еще и гордились этим и презирали все низшие сословия, которые умели делать грязную работу! Я сама их презирала, они все казались мне грубыми и недостойными! И вот только теперь мне ясно, как я была не права, какой я была глупой и бессовестной женщиной…

– Александра, голубушка, ну что вы такое говорите?! – изумилась Анненкова.

– Я знаю, что говорю, моя милая Полин, я действительно очень перед вами виновата! – Муравьева беспомощно развела руками, и по ее щекам вдруг покатились слезы. – Я и о вас, и обо всех крестьянах, которые нас привечали в дороге и которые нам здесь помогают, плохо думала… Полин, душа моя, простите меня за это!

– Да что вы, Александра, это вы меня простите! Я же тоже над вами посмеивалась, когда вы сырого мяса испугались! – с не меньшим пылом бросилась извиняться Прасковья, также не сумевшая сдержать слезы. Женщины посмотрели друг другу в заплаканные глаза и внезапно крепко обнялись в порыве чувств. После чего, немного отступив друг от друга и снова встретившись взглядами, так же пылко, как только что плакали, рассмеялись.

– Полин, я у вас еще буду дальше учиться готовить, хорошо? – спросила Муравьева, хотя Анненкова только что подтвердила, что ждет к себе на уроки всех желающих.

– Разумеется, приходите, когда захотите. – Прасковье нетрудно было еще раз повторить свое приглашение. Александра Григорьевна, вновь пробормотав слова благодарности и попрощавшись с хозяйкой, тоже выскользнула за дверь. Анненкова, все еще находящаяся под впечатлением от их взаимных признаний, некоторое время рассеянно смотрела на идущую к калитке Муравьеву в окно и, лишь когда та вышла со двора, вспомнила, что на жаровне все еще кипят недоваренные щи. Она сняла крышки с горшков, схватила длинную деревянную ложку и принялась осторожно пробовать горячий бульон. Вкус супа показался ей особенно удачным, и она с радостью представила себе, как постоянно голодный Жан и остальные каторжники будут есть эти густые наваристые щи и поминать добрым словом тех, кто их сварил. Скорее бы уже завтра, когда они снова увидятся! Впрочем, скучать ей было некогда – кроме многочисленных дел по хозяйству, надо было еще написать пять писем в Петербург, от Пущина, Оболенского и других товарищей Жана. Это должно было занять у Анненковой весь вечер, и она опять опасалась, что не успеет написать письмо собственной свекрови и спросить, как поживает оставленная у нее дочь.

Прасковья Егоровна потушила жаровни, плотно закрыла крышками все горшки и ушла в тесную каморку, служившую ей спальней. В середине кровати, свернувшись в клубок, спал маленький Ком. Услышав шаги хозяйки, он приоткрыл один глаз, шевельнул хвостом в знак того, что очень рад ее приходу, и, когда Анненкова протянула руку, чтобы его погладить, начал лизать ей ладонь своим крошечным шершавым языком.

Глава XVIII

Москва, особняк И. Демидова, 1834 г.

Раньше, услышав от дворецкого о приезде отца, Мария Поджио спешила в гостиную со всех ног в надежде, что он сообщит ей хоть что-то об Иосифе, но в последние визиты сенатора Бороздина уже не торопилась его встречать. Она и так знала, что ничего нового отец не расскажет и что целью его прихода будет только одно: уговорить ее согласиться на развод с мужем.

На этот раз Мария Андреевна и вовсе с трудом заставила себя выйти из спальни и сделать вид, что рада видеть отца. Думала она при этом только об одном: как бы сделать так, чтобы их обычный разговор закончился побыстрее. «Выслушать все, что он будет говорить, сказать, что обязательно подумаю над его словами, пообещать, что буду помнить о них с матерью и о сыне, – и все, – мысленно готовилась к беседе Мария. – Не возражать ему, не настаивать на своем, иначе это никогда не кончится, и он будет до вечера повторять мне одно и то же. Просто согласиться с каждым его словом и ответить, что мне надо еще подумать!»

Она знала, что все равно не удержится и в какой-то момент обязательно начнет спорить с отцом. Чаще всего это случалось, когда Андрей Михайлович говорил что-нибудь особенно страшное и одновременно абсурдное об Иосифе. Например, заявлял, что тот обманом заставил Марию выйти за него замуж, заморочив ей голову лживыми обещаниями и чуть ли не околдовав ее. Или обвинял его в том, что своих детей от первого брака он любит больше, чем их с Марией маленького Льва. Прошлые встречи Марии Андреевны с отцом заканчивались ссорами именно из-за таких его утверждений. Хотя потом он все равно возвращался к дочери и снова принимался убеждать ее в том, что Иосиф – чудовище и ей необходимо от него отказаться.

И тем не менее Мария входила в гостиную с очень слабой, едва теплящейся, но все-таки надеждой. Вдруг отец понял ее, вдруг он отступился от мысли заставить ее развестись, вдруг он узнал, где Иосиф отбывает наказание, и решил, что она тоже имеет право это знать? Вдруг они сейчас помирятся и сенатор согласится помочь ей уехать к мужу? Ведь не всегда между ними было такое противостояние, ведь когда-то давно родители любили Марию и готовы были идти ей навстречу! Правда, так было ровно до того момента, когда она познакомилась с Поджио и объявила о сделанном им предложении и о своем желании стать его женой…

Бесшумно открылась дверь гостиной, и молодая женщина вошла в просторный зал, в углу которого в большом кресле сидел сенатор Бороздин.

– Здравствуйте, батюшка!

Андрей Михайлович кивнул дочери и молча указал ей на стоявшее рядом с ним второе кресло. Мария подошла к нему и села, уже полностью уверенная, что сейчас начнется разговор, как две капли воды похожий на многие другие предшествующие ему беседы с отцом. Но сенатор внезапно посмотрел ей в глаза, и она увидела в них совсем новое, незнакомое ей чувство – не обычное недовольство ею, а какую-то странную решительность.

– Маша, – сказал он тихо. – Я знаю, где сейчас находится твой муж.

Мария сдержалась. Приложила невероятные усилия, но смогла не вскрикнуть, не вскочить с кресла и не потребовать у отца, чтобы тот немедленно рассказал обо всем, что ему известно. Только вздрогнула и шумно схватила ртом воздух – в просторном и плохо протопленном зале вдруг стало невероятно душно…