Крабат, или Преображение мира - Юрий Брезан

Если в течение одного или максимум двух десятилетий не удастся создать легкие в употреблении приборы, регулирующие и направляющие поведение человека - они должны быть несложными, так как предназначаются для глобального применения, - если это не удастся, дальнейшее будет лишь вопросом времени - ТРЕТИЙ никогда не позволял себе заглядывать в будущее, потому что мир без него, без ПЯТИ, без РАЙСЕНБЕРГА был немыслим.

Но нужно и даже необходимо было думать о том, что, чем больше средств и умов концентрировалось на Омеге Дельте, тем больше их не хватало где-то в другом месте, это вызывало недовольство, и, чтобы справиться с недовольством, нужно было еще интенсивнее проводить исследования на Омеге Дельте, и опять где-то не хватало средств, и опять росло число недовольных, и колесо крутилось все быстрее и быстрее. В хорошие минуты у ТРЕТЬЕГО возникало чувство, что стоит ему сунуть палец между спицами - и колесо остановится. В такие моменты он смеялся над своими страхами и подтрунивал над хвастовством ЧЕТВЕРТОГО.

Но иногда в тяжелые минуты ему казалось, будто его самого колесовали, странным образом он не испытывал никакой боли, он был как будто мертв, но в полном сознании. Освободиться от этого он мог, только колесуя других.

И действительно, какие-то люди были привязаны к колесу, и откормленный человек в яркой одежде (на груди и на спине у него была нашита красная цифра 3) выкрикивал: Люди, остановитесь, посмотрите на них. Он кричал, как ярмарочный зазывала, расхваливающий свой товар: Они взбунтовались, и закон их покарал.

"А кто это, закон", - спросил Крабат.

"Закон - это закон, - ответил человек. - У него нет имени".

Они пошли дальше по дороге, которая пролегала между морем и пустыней, и еще долго слышали человека, кричавшего о безымянном законе... Потом море осталось позади, и пустыня, которая не была песчаной пустыней, это была плодородная, но заброшенная и потому мертвая земля, стала еще пустыннее и скучнее без живого моря, пустота переливалась на солнце, и наконец далеко впереди возник цветущий оазис.

Проделав долгий путь, они и впрямь достигли оазиса, может быть, это был вовсе не оазис, а лишь последний клочок плодородной земли, на котором пока еще росли пальмы, оливковые деревья, цитрусовые. Всюду под деревьями валялись лопнувшие, гниющие плоды, буйно, как сорняки, разрослись яркие цветы. Оросительные канавы высохли и местами осыпались, лопасти водяных колес продырявились и поломались. Со всех сторон, как парша, в эту землю въедалась пустыня.

Из глубины пальмовой рощи доносился стук топора; Крабат и Якуб Кушк направились в ту сторону и вскоре наткнулись на группу солдат, рубивших деревья. Они орудовали не топорами, а мечами, с великим трудом, пядь за пядью врубаясь в твердые стволы. Другая, вдвое большая группа, надзирала за работой или за работающими. Три капитана и около дюжины офицеров младших званий руководили операцией и наблюдали за надзирающими. В полуоткрытой палатке за карточным столом сидел полковник с адъютантами, а перед палаткой лежали связные, готовые согласно уставу немедленно выполнить поручение.

Крабат и Якуб Кушк были тотчас взяты под стражу, обысканы с ног до головы и после этого доставлены к полковнику.

У полковника был гладко выбрит подбородок, а концы усов перекинуты за спину и завязаны узлом. От правого уса были отделены пятьдесят волосков и скручены в шнур, на котором висел монокль. Полковник вставил монокль, бросил небрежный взгляд на задержанных и вопросительный на Третьего адъютанта.

Третий адъютант проскрипел: "Нет доказательств, что это шпионы".

"Поджаривать их, - приказал полковник, - пока не сознаются".

"Не стоит тратить дрова, - сказал Якуб Кушк. - Я сознаюсь, что ношу тайное оружие". И он показал на свою трубу.

Четвертый адъютант осмотрел инструмент и доложил, что это самая обыкновенная труба.

Полковник приказал подуть в нее.

Вперед вышел войсковой трубач и дунул в трубу. Раздался такой звук, будто слон выпустил газы, и сильная вонь распространилась в воздухе.

"Свинья, - сказал полковник, - тридцать розог".

Тридцать ударов были нанесены войсковому трубачу страусовым пером по голой спине.

"Мы можем позволить себе лишь символические наказания, - грустно объяснил полковник. - К сожалению. Но с вами, - добавил он дружелюбно, - дело обстоит совсем иначе".

"Разреши моему трубачу сыграть на трубе", - сказал Крабат.

"Разрешаю, - буркнул полковник. - Пусть это будет, так сказать, ваше последнее желание. Но потом мы вас поджарим".

Якуб Кушк взял трубу и заиграл веселую песенку: Настанет день святого Иоганна, и розы расцветут, монокль полковника сразу же стал подпрыгивать в ритме вальса, войсковой трубач обнял Третьего адъютанта и, вальсируя, вылетел вместе с ним из палатки, полковник подхватил бледнолицего связного, солдаты, рубившие деревья, побросали свои мечи, громкие, лающие голоса капитанов и других офицеров включились в общий хор, они не знали слов, поэтому пели просто: марш, марш - и, взявшись за руки, кружились в хороводе.

Якуб Кушк играл до тех пор, пока полковник не засмеялся так, будто ему устроили "шведскую козу" (пытка, применявшаяся в Тридцатилетнюю войну: ступни посыпали солью и давали слизывать козе).

Полковник упал в траву и, все еще сотрясаясь от смеха, выдернул из своих усов два самых длинных волоса - один справа, другой слева. К нему сразу же подскочил Первый адъютант, но, слегка поколебавшись, полковник небрежным жестом отослал его и собственноручно вручил оба волоса Крабату и Якубу Кушку как награду за доставленное удовольствие и в память о нем. "Одна дама, - сказал он, чуть улыбнувшись, - оправила мой волос в серебро и носит его на шее. Мой волос служит пропуском для любого караула: в поле, у городских стен, в самом городе. Каждый солдат знает мои усы", - сказал он, и капитаны в подтверждение его слов кивнули головами.

Полковник пожелал друзьям счастливого пути, потом огляделся, вид у него все еще был довольный: казалось, он замечал теперь вокруг себя не одних лишь военных. "Оставьте эти красивые деревья, - сказал он, - все равно у нас нет больше катапультистов".

Крабат и Якуб Кушк, предъявляя волосы из усов полковника, без труда прошли сквозь бесчисленные полевые караулы, посты, заставы, проволочные заграждения, минные поля, через рвы и насыпи, через тройную охрану у ворот и увидели на насыпях, за деревьями, на площадях, на каждом углу катапульты, нацеленные во всех направлениях. Даже если бы нашлись катапультисты, для новых катапульт не хватило бы места.

Крепость была большая, как город, и в самом деле многое говорило о том, что это и есть город, превращенный в крепость. Окна домов были на скорую руку заделаны, чтобы служить бойницами, кусты шиповника, когда-то посаженные в образцовом порядке, одичали, канализационная система была разрыта и превращена в траншеи высотой в человеческий рост.

Несмотря на то что все вокруг прямо кишело солдатами и офицерами всех званий, крепость - или город - производила впечатление покинутой и заброшенной; не было ни женщин, ни детей, повсюду распахнутые настежь мясные лавки без мясников, булочные без булочников, парикмахерские без парикмахеров и даже бордель с пустыми койками. После захода солнца весь город погрузился в кромешную тьму и почти зловещую тишину. На ночь Крабат и Якуб Кушк забрались в один из немногих запертых домов, где не были расквартированы солдаты.

Дом был богатый и обставлен с большим вкусом. Мраморные полы повсюду, за исключением кухни, были устланы персидскими коврами, столы из кедра, а вся остальная мебель из полированного красного дерева. Раскрашенные фризы, яркие сукна и блестящие шелка украшали стены, в атриуме они увидели мозаику из голубовато-фиолетового берилла и желтоватого мрамора. Стоявший в нише домашний алтарь из золота и слоновой кости был настоящим произведением искусства. Перед ним висела потухшая серебряная лампадка, Крабат влил в нее масла и зажег.

Поднявшись наверх, они обнаружили широкие удобные кровати, покрытые прекрасно выдубленными, мягкими львиными шкурами. "Не хватает только девчонки", - сказал Якуб Кушк, по в это время у него заурчало в животе, и он решил удовольствоваться малым: холодной индюшкой и парой бутылок вина.

В подвале всего было вдоволь, запасов хватило бы на целый год. Головка сыра, казалось, была кем-то только что надрезана, свежий срез источал тонкий аромат. Наверное, какой-нибудь солдат улучшил свой паек, решили они.

Якуб Кушк отрезал порядочный ломоть ветчины и оглянулся в поисках подходящего гарнира - может быть, в подвале найдутся маринованные огурчики. В самом темном углу он обнаружил огромную бочку с квашеной капустой и запустил туда руку, чтобы достать полную пригоршню, но вместо капусты его пальцы ухватили чьи-то волосы. Эти волосы принадлежали мальчишке, который удобно устроился в кожаном мешке прямо в квашеной капусте. В руке он держал только что отрезанный кусок сыра.