Россия крепостная. История народного рабства - Борис Керженцев

Замечательно, что такое положение собственного народа, находящегося в жестоком рабстве и безрезультатно взывающего к монаршей милости, не мешало императору Николаю I деятельно заботиться о положении чернокожих невольников в Северной Америке. В 1842 году выходит указ, грозивший наказанием тем из российских подданных, которые осмелятся участвовать в торговле неграми… Кроме того, император великодушно даровал свободу всякому чернокожему рабу, которому доведется ступить на российскую землю.

Такое решительное выступление в защиту невольников на другом континенте, в то время как в собственной стране процветает рабство, казалось двусмысленным и труднообъяснимым. Этот странный указ, естественно, вызвал сильное недоумение в российском обществе. Поскольку торговать неграми в России мало кому доводилось, стали подумывать — не намек ли это на скорое освобождение крепостных?! Общую растерянность того времени замечательно передал М.А. Фонвизин:[16] «Недавно правительство, увлекшись тем же духом подражания и европеизмом, решилось приступить к союзу с Англией и Францией для прекращения ненавистного торга неграми. Это, конечно, случилось в минуту забвения, что в России производится в большом размере столько же ненавистная и еще более преступная торговля нашими соотечественниками, христианами, которых под названием ревизских душ, покупают и продают явно, и присутственные места совершают акты продажи».

А. Герцен был более резок в своей оценке этого николаевского указа: «Отчего же надобно непременно быть черным, чтоб быть человеком в глазах белого царя? Или отчего он не произведет всех крепостных в негры?»

Эти, как представляется, справедливые вопросы остались без ответа со стороны императора. Но сравнение положения крепостных крестьян и североамериканских невольников стало популярным в России, особенно после выхода книги Г. Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» в 1853 году.

Некоторые фрагменты этой книги буквально совпадали с реальностью крепостной России, с той только разницей, что вместо русских крестьян там продавали, разлучали с близкими по произволу господина и держали в колодках африканских рабов. Книга была пронизана обличением несправедливости и осуждением рабства, и стала чрезвычайно популярной у… россиских помещиков. Ее читали друг другу вслух в гостиных, возмущаясь жестокостью плантаторов, сочувствуя участи негров и совершенно забыв, что русский автор уже написал нечто подобное о рабской жизни своих соотечественников. Таковы причуды человеческой психологии.

Любопытно сравнить два небольших отрывка из книги А. Радищева и романа Г. Бичер-Стоу:

«На следующее утро, часам к одиннадцати, у здания суда собралась пестрая толпа… Выставленные на продажу сидели в стороне и негромко переговаривались между собой. Женщина… Изнурительный труд и болезни, по-видимому, состарили ее прежде времени. Рядом с этой старухой стоял ее сын — смышленый на вид мальчик четырнадцати лет. Он единственный остался от большой когда-то семьи, членов которой одного за другим продали… Мать цеплялась за сына дрожащими руками и с трепетом взирала на тех, кто подходил осматривать его…»

«Наступил день и час продажи. Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят неподвижны на продажу осужденные. Старик лет в 75… старуха 80 лет, жена его… Женщина лет в 40, вдова. Девушка 18 лет, дочь ее и внучка стариков… Она держит младенца, плачевный плод насилия, но живой слепок прелюбодейного его отца. Родив его, позабыла отцово зверство, и сердце начало чувствовать к нему нежность. Она боится, чтобы не попасть в руки ему подобного. Детина лет в 25, венчанный ее муж. Зверство и мщение в его глазах. Раскаивается о своих к господину своему угождениях. В кармане его нож, он его схватил крепко; мысль его отгадать нетрудно… Бесплодное рвение. Достанешься другому. Рука господина твоего, носящаяся над главою раба непрестанно, согнет выю твою на всякое угождение… Едва ужасоносный молот[17] испустил тупой свой звук, и четверо несчастных узнали свою участь, — слезы, рыдание, стон пронзили уши всего собрания…»

Когда из текста убраны точные указания на цвет кожи продаваемых и место действия, не так просто определить — происходит это на русском севере или на американском юге.

Барон Н.Е. Врангель вспоминал о своих детских впечатлениях от чтения «Хижины дяди Тома»: «Большие удивлялись, как люди с нежным сердцем могут жить в этой бессердечной Америке.

У нас тоже продают и покупают людей, — фистулой сказала Зайка.

Негров привезли издалека, их насильно оторвали от их любимой родины, а наши мужички русские, как и мы, — сказала старшая сестра.

Моя дорогая, ты совершенно напрасно пытаешься объяснить этим бесстыдным детям то, что ясно, как божий день, — сказала тетя.

Не отлынивайте, — сказал я. — А почему конюха высекли?

Он заслужил. Но его наказали не из жестокости, как бедного Тома…

Крестьяне не рабы, а только прикрепленные к земле. Большие, как и мы, знали, что это не так, но только не хотели этого знать».

В то время как шел этот спор в баронском семействе, за несколько лет до отмены крепостного права дворовый человек Ф. Бобков записал в своем тайном дневнике, благополучно изданном впоследствии: «В "Полицейском листке" печатается, что продаются муж повар 40 лет, жена прачка и дочь, 16 лет, красивая, умеющая гладить и ходить за барыней. Я догадался, что это девушка Аполлинария, знакомых господ. Барин раньше ни за что не соглашался ее продать, а теперь, вероятно, уже надоела, или он нашел новую и продает…»

Крепостных не только продавали или проигрывали в карты — их часто дарили или «отпускали в услужение» к тем, кто не имел права владеть людьми на законном основании. Современник так описывал эти обычаи: «Крестьянских мальчиков и девочек дарилось особенно барынями порядочное количество. Набожные барыни любили награждать своих духовных отцов или поступались знакомым купцам или купчихам. По недостатку в деньгах или по скупости дарили людей судейским и приказным за их одолжение по тяжебным и служебным делам… Полиция нигде в это не вступалась и не требовала на них ни видов, ни паспортов».

Крестьяне и дворовые служили в домах священников, купцов, даже зажиточных мещан — у всех, кто мог заплатить помещику необходимую цену за крепостную «душу». Предусмотрительные хозяева, хотя полиция в большинстве случаев бездействовала, предпочитали оформлять такую незаконную покупку на имя знакомых дворян. Злоупотребления и здесь достигли, наконец, таких размеров, что правительство было вынуждено вмешаться и прибегнуть даже к карательным мерам. За удержание у себя в услужении крепостных людей без законных на это прав нарушителям — как покупателю, так и продавцу — назначался