Заговор против маршалов. Книга 1 - Еремей Парнов

—       Саламандры беспощаднее волков,— художник отрицательно покачал головой.— Они уже кромсают сушу и мечут, мечут свою поганую икру,— и пошел своей дорогой, глянув мельком на кружащий над кры­шами самолет.

Роман брата «Война с саламандрами» он прочитал еще в рукописи и твердо знал, что все будет именно так: недомыслие и беспечность одних, трусость других и предательство третьих.

На подходе к Народному дому Незвал купил свежий выпуск «Право лиду». На первой полосе красовался Конрад Гейнлейн в открытом автомобиле, окруженный беснующейся толпой: оскаленные физиономии, вздерну­тые в нацистском приветствии руки. Рядом вырази­тельные заголовки: «Итальянские бомбардировщики над Эритреей», «Военный парад в Кельне», «Нападе­ние эсэсовцев на полицейский участок в Вене» — одно к одному. Что и говорить, новости неутешительные. Фашистская мразь обосновалась в собственном доме. Республика в смертельном капкане.

Но есть на земле Москва! Есть Сталин. Рабочий Париж и рабочий Мадрид. Международная пролетар­ская солидарность.

Часы на площади у ратуши отчетливо и протяжно пробили двенадцать. И показались апостолы в окошках, осеняя Солнце, Луну и зверей зодиака, и смерть трясла колокольчиком над завороженной толпой зевак.

На излюбленной Платнержской улице, где раз в сто лет просыпается спящий рыцарь и молит прощения у загубленной им девицы, Незвал постоял перед железной фигурой безутешного латника и, следуя закруглению мостовой, сам того не желая, очутился возле «Зеленой Лягушки». В тесном просвете домов приоткрывалась усеченная перспектива Майзловой и виднелась утопа­ющая в тени Капрова улица. Красная лавка старьев­щика, дом времен Марии-Терезии и, замкнув заколдо­ванное кольцо, угрюмая Новая ратуша. И не видно трамваев, и редкая машина вспугнет задавленным всхлипом клаксона шелестящую тишину. Она отстаи­вается в замкнутом пространстве, как вино, набирая терпкость и аромат. Покрытая изумрудной глазурью лягушка висит головой вниз на шершавой стене.

После того как обезглавили чешских панов на Белой горе, трактир перешел в собственность Яна Мыдларжа — палача, и кончились бесшабашные ночные пи­рушки. А прежде, говорят, тут было куда как весело. И король Вацлав Четвертый засиживался за кубком мальвазии до первых петухов.

Пройдя вдоль еще ненакрытых столиков к стойке, поэт почувствовал на себе взгляд солидного господина, расположившегося возле забранного решеткой окна.

—      Не узнаете? — тот привстал, сделав приглашаю­щий жест.— Карел Новак.

—      Добрый день, пан доктор,— Незвал не без труда вспомнил соседа по столу на прошлогоднем обеде в президентском дворце.— Я-то вас сразу узнал, но когда имеешь дело с политической полицией, то не знаешь, что лучше: раскланяться или сделать вид, что не за­метил.

—       Ценю вашу деликатность, метр.— Новак благо­душно фыркнул в усы.— Но, право, она совершенно лишняя. Все-таки я министриальдиректор и в рестора­нах, так сказать, не работаю... Окажете честь присесть? Вина, рома?

—      Рюмочку «Бехеровки» с вашего позволения.

—      Читаете социал-демократические газеты?

—      Все, что под руку попадет.

—      А как же партийная дисциплина?

—      У вас превратное мнение о коммунистах.

—      Простите, я просто пошутил, и видимо неудач­но... А скажите, пан Незвал, сюрреализм укладывает­ся в рамки партийной программы? Я так слышал, что в Москве в ходу только социалистический реализм... Кстати, не растолкуете, что это такое? Сюр — это я еще понимаю. Аполлинера так даже люблю. «Сосцы Тиресия» не без интереса смотрел, а вашу «С богом и плато­чек» чуть ли не наизусть помню. Как это?.. «Некто выражает всю правду тем, что ловко ее замалчивает». Здорово сказано. В Москве за такое по головке бы не погладили.

—      Эх, пан доктор! Вместо того чтобы как следует прижать доморощенных фашистов, вы только и делаете, что клепаете на Москву. А Советский Союз, между прочим, главная наша опора.

—«- Хотелось бы верить,— Новак вздохнул с непри­творной печалью.— Вы и в самом деле думаете, что Советы смогут защитить нас от Гитлера?..

—      Не я один, пан доктор. Иначе бы президент республики не подписал тот договор. Это, если желаете, реализм эпохи. Не их социалистический, не ваш бур­жуазный, не мой революционный сюрреализм. Просто реализм, одинаково понятный всем здравомыслящим людям. Иного не дано.

—      Тогда да здравствует Москва!.. Кстати, Клемент Готвальд недавно оттуда. Он, я знаю, очень вас ценит. Вероятно, вам больше, чем мне известно, как там нынче обстановка, в Москве?..

—      Не совсем понимаю вас, доктор Новак,— насто­роженно нахмурился Незвал.— О чем вы?

—      Скажите мне только одно, как чех чеху: в Кремле не ожидается резких... как бы это точнее выразиться... перемен? Вроде того, что случилось в Смольном?

—      Извините, но ваш вопрос я считаю провокацион­ным! — Незвал побагровел и, бросив на блюдечко кро­ну, встал, чуть было не опрокинув стул.

—      Я вовсе не хотел обидеть вас, метр! — Помор­щившись, как от боли, Новак сделал попытку удержать его, но лишь бессильно уронил руки.— Да я свечку готов поставить за здравие Иосифа Сталина! Лишь бы... Словом, простите, я вел себя, как последний идиот. И это единственное доказательство моей искренности.

—      Прошу извинения, но у меня дела,— поэт рванул­ся к лестнице, негодующе взмахнув тростью.

Доктор Новак остался сидеть над тарелкой остыва­ющего гуляша. Нехотя ковырнув вилкой размокший в красной подливке кнедлик, спросил еще одну рюмку ямайского рома.

Вечером он нанес визит Хуберту Рипке — доверен­ному лицу президента.

—      У меня сегодня выдался прелюбопытный день,— взяв предложенную сигару, Новак поудобнее располо­жился в глубоком кожаном кресле.— Из кругов русской эмиграции стало известно, что в Москве намечается нешуточная заварушка. Как бы нам не пролететь с этим договором.

—      Что ты имеешь в виду? — насторожился Рипка.

—      Есть серьезные указания на подготовку государ­ственного переворота. Во главе заговора стоят, надо полагать, крупные военачальники. Возможно, маршал Тухачевский или даже сам Ворошилов. Их основной целью является военная диктатура и последующий союз с Германией. Это, как ты понимаешь, предполагает устранение Сталина, Литвинова и других деятелей нерусской национальности.

—      Звучит фантастически, не находишь?

—      Отнюдь. Положение в СССР крайне нестабильно.

Не случайно же они до крайности ужесточили наказа­ния за террор, саботаж и прочие прелести! Смертные приговоры выносятся пачками и тут же приводятся в исполнение. Не от хорошей жизни, я полагаю... Ты ведь получаешь обзоры прессы? Сообщения о раскрытии очередного широкомасштабного заговора следуют чуть ли не год за годом. Политические убийства, диверсии, разоблачение шпионов — все это неотъемлемые черты коммунистической яви. К сожалению, должен добавить, ибо, положа руку на сердце, на Францию надежда плоха... Одним словом, я не нахожу ничего фантасти­ческого в том, что на сей раз мы действительно можем столкнуться с фактом смертельной борьбы за власть.

—      Допустим, ты прав,— Рипка швырнул недокурен­ную сигару в камин и прошелся по кабинету.— Но при чем тут национальное происхождение? Насколько я знаю, это никак не совместимо с принципами Комин­терна. У них этот вопрос вообще не стоит.

—      Все переменчиво под луной, старина... Впрочем, я не настаиваю на подобной интерпретации. Это всего лишь версия, притом не моя.

—      В том-то и дело, что почерк слишком явно выда­ет автора. Об умонастроении белой эмиграции ты знаешь лучше меня. Не кажется ли тебе, Карел, что твои источники выдают желаемое за действительное?.. Если, конечно, не хуже.

—      Ты имеешь в виду...

—      Именно,— Рипка гадливо поежился,— грубую политическую провокацию, причем инспирированную Берлином. Мне трудно поверить в возможность сближе­ния между нацизмом и большевизмом.

—      Национал-большевизм! Существенное уточне­ние, между прочим... Национал-большевизм, с одной стороны, и национал-социализм — с другой. Здесь могут обнаружиться самые неожиданные точки соприкосно­вения. История любит крутые повороты. Вспомни хотя бы Рапалло... Для всех это было, как снег на голову. А почему, спрашивается?.. Потому что идиоты. Никогда не надо считать других глупее себя. И немцы, и рус­ские чувствовали себя изгоями, париями, что и толк­нуло их в объятия друг другу. К полной взаимовыгоде, заметь. Генштабы обеих армий научились превосходно сотрудничать. Русские предоставили рейхсверу прекрас­ные полигоны внутри страны и помогли Веймарской республике воссоздать военную мощь в обход Версаль­ского договора. С другой стороны, красные командиры получили должную подготовку в немецких военных школах. Так что почва для флирта есть, и достаточно прочная. До конца тридцать второго года в Россию шли через Польшу составы с военным снаряжением, включая боеприпасы для стрелкового оружия. Учти, что люди остались на своих местах как в Москве, так и в Берлине, разве что получили очередное повышение. Лично я не удивился бы, узнав, что они возобновили контакты.