От заката до рассвета (СИ) - Артемов Александр Александрович

— Да повесить его, и весь разговор! — летели предложения со всех сторон. — Пусть чужак болтается на суку.

— Верно!

— Гарон утверждает, что эта сабля когда-то принадлежала его брату и обвиняет тебя в убийстве, — говорил Вармей, уперев кинжал в бок одноглазого. — Это очень серьезное обвинение. Что ты скажешь на это?

— Пусть лучше следит за своим братом, — сверкнул зубами одноглазый. — И пореже таскается за чужими лошадьми.

Дорогу ему заступила пара воинов с копьями, острия которых они направили ему в живот. Со спины заходило еще трое, отрезая путь к отступлению. Каурай мрачно сплюнул. Холера.

— Тебе, дорогой, придется задержаться у нас… на какое-то время, — проговорил Вармей и скрылся за спинами жителей, опасливо поглядывающих на чужака в кругу копий.

К Ранко на всякий случай тоже подкрадывалась парочка таборщиков с обнаженными саблями.

— К вечеру мы к шинке точно не поспеем, — горько хохотнул он в ответ на мрачный взгляд своего попутчика. — Зато удастся отведать печеных ежей.

Глава 22

Единственное, что табунщики не стали отбирать — это повязка. Обезоруженного и полураздетого Каурая сначала хотели бросить в яму, но потом решили привязать к колесу телеги и, чтобы одноглазый не скучал, посадить рядом злющего пса на привязи, который взрывался жутким лаем, стоило только пленнику пошевелиться.

По табору шагали прохладные сумерки, и костры дымили посередине бурлящего табора, но их жар едва доходил до того места, где ворочался одноглазый, силясь хоть ненамного расслабить тугие веревки. Положение выходило глупее некуда — теперь он мог позавидовать даже Красотке, которую с неимоверным трудом, и не без помощи Ранко, табунщики все же умудрились затащить в стойло. Платой за эту победу стали увечья еще троих: одному табунщику зубастая кобыла ухитрилась откусить палец, второй поплатился сломанной челюстью, а третьему копытом разбили коленную чашечку.

После захода солнца запах съестного стал совсем невыносим, но единственное, что Каурай мог себе позволить это глотать слюни и ругаться себе под нос. Рассевшиеся вокруг костров табунщики словно нарочно гремели тарелками, дребезжали бубнами и играли на лютнях. Громче всех раздавалась мелодия из рук Ранко — молодой казак мастерски перебирал струны и на все лады распевал древние баллады, пленив уже с десяток женских сердец.

Вокруг Каурая собиралась совсем другая компания. Поначалу ему пришлось отвечать на вопросы Вармея, потом отбиваться от друзей, жены и безутешной матери погибшего. Старуха несколько раз порывалась выцарапать Каураю глаз, но крепкие руки Вармея каждый раз удерживали ее. Остальные тоже были не прочь ткнуть в него чем-нибудь поострее, но они не спешили и ждали решения барона. Гарон же прямо обещал повесить убийцу несмотря ни на что, а если тому удастся как-нибудь спастись, найти одноглазого «хоть на краю света».

Когда взрослые разошлись обдумывать его судьбу, оставив вместо себя ту злющую псину, их место заняла стайка малолетних шалопаев — тех самых, которые сторонились одноглазого на пути в табор. Однако стоило пришельцу из грозного конного воителя превратиться в побитого голодранца со связанными руками, их осторожность как ветром сдуло.

Пока светило солнце, мальчишек гоняли люди Вармея, но стоило только теням затопить шатры и телеги, кострам разгореться ярче, а ежам захрустеть на вертелах, одноглазого оставили наедине — с мрачными мыслями, щелкающими слюнявыми клыками и с летящими в него огрызками. В ответ Каураю оставалось только отбрехиваться на все их попытки сделать ему побольнее. Любимым их развлечением было запулить тяжелой картофелиной ему прямо в глаз. После пары метких попаданий, на лбу у него краснела громадная кровоточащая ссадина, а повязка сбилась набекрень. Один из сорванцов попытался даже залезть на телегу, чтобы пустить ему на макушку струю, но не успел тот спустить портки, как его вовремя спугнули взрослые. Собака тоже не давала одноглазому роздыху — если не лаяла, то пыталась подобраться поближе и укусить за пятку, и лишь привязь не давала ей распускать клыки. Все бы хорошо, но Каураю постоянно приходилось сидеть, поджав ноги, иначе он рисковал остаться без пальцев. Долго сидеть так не получалось — ноги очень быстро затекали и приходилось менять позу. Пес только этого и ждал, чтобы попробовать их на вкус.

Ночь давно вошла в свои права, стерла последние отблески солнца и погнала по койкам безжалостных мальчишек. Затихли бубны с лютнями, догорали костры, оставляя за собой черные столбы, коптящие небо. Люди понемногу расходились, забирая за собой в постели и запах съестного, и звонкие голоса с песнями. На улице таборщики оставили только холод, жужжание мошкары и мерзкий звук, с которым пес глодал кость. Каурай тоже с удовольствием погрыз бы что-нибудь, но ему досталось только смотреть на то, как ужинает его мохнатый недруг.

Тут краем глаза он заметил какую-то настороженную тень, которая медленно и аккуратно кралась к нему вдоль линии телег, слегка пригнувшись. Одноглазый притворился спящим, чуть приоткрыв веко «ночного» глаза, и тут же распознал в ночном посетителе юного Драко. Каурай не помнил мальчишку среди своих мучителей, и тот зачем-то решил наведаться к нему отдельно от остальных. В руках он нес тарелку с чем-то съестным. Интересно.

Почувствовав неладное, собака подскочила на месте, но при виде Драко села обратно и продолжила обрабатывать сладкую косточку. Парень явно не рассчитывал, что его заметят так скоро, сделал еще пару нетвердых шагов и застыл в тени, привалившись к стене фургона. Время текло, а парень все стоял, затаившись.

— Долго собрался любоваться? — разбил тишину одноглазый.

Мальчишка ойкнул и едва не упустил тарелку при виде того, как правый глаз Каурая мигнул во мраке.

— Глазастый ты, — отозвался Драко, отлипнув от фургона и делая осторожный шаг. — Откуда у тебя этот глаз? Я тоже хочу такой.

— За такой глаз тебе придется провести жизнь в изнанке, — проговорил Каурай, — без света, без запаха и без надежды когда-нибудь выбраться. Не думаю, что ты решишься на такое из-за какого-то глаза. Хотя этот глаз видел то, что вам, таборщикам, и не снилось. Атакующие флотилии, пылающие под Оком Уробороса; сияние Черной призмы, разрезающее мрак у врат Пандемониума. И все эти мгновения…

— …намотает на колесо вместе с твоими кишками, — хихикнул вредный мальчишка.

— Это будет завтра. Зачем ты пришел сегодня? Твои дружки уже поди видят десятый сон.

— Спросить хотел, зачем ты убил моего отца? — без обиняков выдал Драко.

— Не убивал я твоего отца…

— Убивал. У тебя нашли саблю, которая перешла ему по наследству. Все в таборе знают эту саблю. Он ни за что не отдал бы ее никому на свете.

— Эту саблю я вытащил из отсеченной кисти. И только лишь. Но я думаю, мои оправдания ты знаешь.

— Да, и они ничуть меня не трогают. Как и всех в таборе. Кто по-твоему отрезал отцу кисть, не ты ли сам?

— Возможно, твой отец порезался, когда брился…

— Заткнись, мразь, — прошипел Драко и протянул ему тарелку. — Жрать поди хочешь?

Каурай осторожно наклонился к тарелке и разглядел там что-то похожее на жареное мясо. Пахло оно тоже как мясо — этот факт подтвердила и псина, которая тут же оживилась и завозилась под ногами мальчика, выпрашивая кусочек.

Драко поднес тарелку ему под нос, чтобы тот убедился — да, это точно был зажаренный еж, обильно натертый чесноком. Знаменитое кушанье, о котором постоянно твердил юный Ранко, легок на помине. Слюна тут же выступила у одноглазого во рту — видят все святые и смелые, он не ел ничего со вчерашнего вечера…

Но стоило ему вскользь подумать о том, чтобы сомкнуть на нем зубы, как тарелка медленно отдалилась, одарив его ноздри легким запахом еле теплой снеди. Драко медленно опустил тарелку на землю и стал наблюдать, как псина тут же набросилась на ежа и принялась уплетать его за обе щеки.

— Приятного тебе аппетита, Жук, — похлопал парень собаку по спине, опустившись на корточки. — Надеюсь, ты хорошо поужинал, а?