Так называемая личная жизнь - Константин Симонов

Это был пожилой, легко, не по-зимнему, одетый человек, властный, громкоголосый, закрученный делами и удрученный зрелищем бедствий, постигших его родной город. В комнате стояла полутьма. Выбитые стекла были залатаны фанерой; одна женщина домывала пол, другая - растапливала печку. Кроме стола и стула, в комнате ничего не было, но в соседней комнате не было и этого несколько посетителей теснилось там, стоя или сидя на подоконниках.

- Жалко, раньше не пришли, - сказал председатель, отдавая Лопатину его удостоверение. - Хорошие люди были - секретарь подпольного райкома и еще двое оставленных тут нами товарищей.

- А где они?

- Уехали в штаб корпуса - сведения о немцах давать.

- Жаль, - посетовал Лопатин и добавил, что, наверное, с кем поговорить найдется - в соседней комнате ждут приема несколько человек...

- Человеки, да не те! - сердито хлопнув по столу рукой, ответил председатель странной фразой, значение которой стало понятно, только когда в комнату вошел первый из ожидавших приема. Это был инженер горкомхоза, который, как выяснилось из последующего разговора, пустил при немцах выведенный из строя городской водопровод. Он пришел не по вызову, а сам, и держался спокойно, кажется не чувствуя себя особенно виноватым. Председатель райисполкома принял его наскоро, выслушал, стоя сам и не приглашая садиться, и, недружелюбно сказав: "Ладно, идите, мы с вами еще разберемся", отпустил.

- А с чем вы еще будете разбираться? - спросил Лопатин, когда инженер вышел.

- Как с чем? - поднял на Лопатина глаза председатель райисполкома. Работал на немцев, сам сознается!

- Но водопровод-то, наверно, не только немцам был нужен, а и городу? возразил Лопатин.

Председатель райисполкома посмотрел на него сердито, но неуверенно. "Ну что ты ко мне привязался? - было написано на его лице. - Оказался бы на моем месте, поглядел бы я на тебя".

- Я же говорю: будем еще разбираться, - неопределенно сказал он вслух и вызвал следующего из ожидавших - заведующего городской пекарней; он пек хлеб при немцах и, по первому впечатлению Лопатина, был прохвостом. Вслед за ним через комнату председателя прошли еще трое людей, остававшихся в городе на своих службах все время, пока в нем были немцы, - монтер с электростанции, врач из городской больницы и какая-то женщина, работавшая в карточном бюро и с рыданиями говорившая, что хотя она и кандидат партии, но что же ей было делать, когда у нее на руках грудной ребенок и мать-инвалидка!

- Что тебе делать было - не знаю, а что ты в партии была - об этом забудь! - сказал председатель райисполкома, судя по всему знавший и жалевший эту женщину и все-таки твердо уверенный в правоте своих слов.

- Что же мне теперь делать? - продолжала рыдать женщина. - Нам хоть карточку-то дадут теперь?

- Иди бабам помогай, другие комнаты мой, а то весь райисполком в навозе, как будто Мамай прошел, - помолчав, сказал председатель и добавил ту же фразу, которой заканчивались все его разговоры: - Потом разберемся!..

- Слушайте, - сказал Лопатин уже глубокой ночью, вернувшись после обхода города в райисполком и пристроившись часика на два поспать рядом с председателем, в его кабинете, на двух брошенных на пол тюфяках. - Вот вы все говорите: "Потом разберемся, потом разберемся". А как мы будем потом разбираться?

- В чем разбираться? - усталым голосом спросил в темноте председатель.

- Ну вот хотя бы тут у вас, - сказал Лопатин. - Ведь какая-то часть населения здесь оставалась...

- Примерно до половины, - отозвался председатель, - а точней потом разберемся... - уже механически повторил он ставшую привычной за день фразу.

- Предположим, половина, - сказал Лопатин, - значит, несколько тысяч человек. Это же не деревня, где есть хотя бы спрятанные, закопанные запасы продовольствия, а все-таки город. Хлеб пекли в пекарнях, продукты давали по карточкам, воду брали из колонок, свет получали с электростанции... Нельзя же себе представлять, что вот сегодня пришли немцы, а завтра людям уже не нужно ни воды, ни хлеба, ни света - ничего!

- Насчет света ерунда! - прервал Лопатина председатель. Электростанция - военный объект, посидели бы и на лучине! А монтер просто шкура: имел шанс взорвать - и струсил!

- А вы бы взорвали?

- Безусловно.

Председатель сказал это так просто, что Лопатин поверил ему.

- Ну, а эта женщина? Ведь какая-то выдача хлеба - я ходил по городу, спрашивал, - по нищенским нормам, но все же и при немцах продолжалась?

- Ну, была! - отозвался председатель.

- Или тот же водопровод... Я вот, например, - застрянь здесь в положении этого инженера, не знаю, как бы поступил, честно вам говорю!

- А я, думаете, все знаю? - вздохнув, сказал председатель. - Я ведь тоже не чурка, заметил, как вы на меня смотрели, когда я говорил, что потом разберемся... А как иначе? у меня есть указание выявить всех до одного пособников фашистских оккупантов, и я его выполню, будьте покойны, у меня совесть есть! Жрать не буду, спать не буду, а выполню.

- Это я понимаю, - сказал Лопатин, - но кого считать пособником? Вот вопрос, в котором надо разобраться!

- Вот видите, как до дела дошло, и вы сразу на мой язык перешли - надо разобраться! А когда разбираться - сейчас или потом? - И Лопатин почувствовал, как председатель в темноте усмехнулся.

- Не знаю, - помолчав, сказал Лопатин, - знаю одно: не хочется, чтобы к радости примешивался испуг! За эти дни я много где был; и у людей, которые встречают войска, в глазах радость, а от вас уже несколько человек вышло с испугом в глазах...

- А у некоторых и должен быть испуг в глазах, - жестко сказал председатель.

- У некоторых, да! - так же жестко, нажав на слово "у некоторых", ответил Лопатин.

- Вот и напишите в свою газету то, что вы мне говорите, - сердито сказал председатель.

- И напишу, - принимая вызов, ответил Лопатин.

Несколько минут оба лежали молча, устав спорить и не в состоянии заснуть. Потом председатель заворочался, вздохнул и сказал:

- Вот вы ко мне пристали с этой женщиной... А теперь я вас спрошу: как, по-вашему, бывают или не бывают неразрешимые противоречия?

- По-моему, бывают.

- А как вы их разрешаете?

- То есть как?

- А вот так - оно неразрешимое, а вы обязаны его разрешить. Как тогда?

Лопатин не знал - как тогда? Так и не ответив на этот вопрос, он долго лежал в темноте с открытыми глазами, вспоминая то эту навзрыд плачущую женщину из карточного бюро, то Арабатскую Стрелку и ту, другую женщину, черную и тихую, с ее бесстыдно простыми словами про обещанные немцами деньги.

Да, конечно, когда все это, и черное и белое, вот так очевидно, как ему преподнесла судьба, очевидно как на ладони - тогда проще. А если не так очевидно? А если не как на ладони, а как в двух зажатых кулаках и неизвестно, что из какого вытащишь. И все-таки, все-таки...