Том 4. Наша Маша. Из записных книжек - Л. Пантелеев

Наконец она не выдержала, оглянулась и говорит:

— Когда ты так говоришь, я немножко грустнею.

А когда сказка кончилась, Снегурочка превратилась в облачко и улетела, растворилась в голубом летнем небе, Маша сказала:

— Мне очень грустно стало.

. . . . .

Была у меня. Читали, складывали слова из квадратиков-букв и слогов.

Делает это с увлечением. Если взялись учить, надо делать это наилучшим образом, чтобы учиться было «весело, приятно и победительно» (Житков).

После ужина рассматривали картинки. Попалась ей на глаза «Казнь императора Максимилиана». Спросила: что это? Сказал, что этих людей убивают.

— Это что — по-настоящему?

— Да.

— Почему людей убивают — не понимаю! Они же не кусачие!

Побежала к письменному столу, где в груде писем нашла запомнившийся ей конверт с изображением охотника, стреляющего в летящих птиц.

Почти с гневом:

— А это что? Почему он птиц убивает?! Почему охотники птиц убивают?

И так она была хороша в этом гневе, так вся кипела и пылала, что не выдержал, обнял и расцеловал ее.

. . . . .

Перед сном, уже облаченная в ночную рубашку, бесилась, прыгала, хохотала.

Чтобы привести ее в чувство, я выключил в столовой свет и крикнул:

— Тихо! Все молчать!

Все замолчали. Только бабушка, не понявшая моего маневра, в темноте громко пошутила:

— Скоро будет слышно, как муха пролетит.

Через минуту я включил электричество. Машка испуганно и растерянно смотрит на меня:

— Пролетела муха?

— Да. Пролетела.

Заснула быстро.

Сейчас 12 часов 50 минут пополуночи.

Пишет мама

20.11.60.

Ездили к папе в Комарово.

Где-то в Песочной, кажется, в вагон вошел совсем молоденький черноглазый дядя с черными усиками. Он сел поблизости, ничего не говорил, только не отрывал глаз от Маши. А когда мы выходили из вагона, взял Машу за руку, помог ей сойти со ступеньки и спросил ее по-грузински:

— Шен картули ици, Машенька? («Ты по-грузински знаешь, Машенька?»)

— Генацвалос бебия, — не задумываясь ответила Маша. Эти единственные два слова, которые она знает по-грузински, означают: «милая моя бабушка». Но молодой человек очень обрадовался, услышав родную речь…

26.11.60.

Маша вела себя сегодня очень плохо, грубила бабушке, замахнулась на нее рукой, не хотела после прогулки раздеваться, а когда бабушка стала отчитывать ее, назвала бабушку «бабой-ягой».

Все это происходило, когда меня дома не было.

Это уже второй случай, когда Маша так ведет себя с бабушкой.

Когда я вернулась домой, бабушка громким голосом объявила мне, что у нее больше нет внучки… И все рассказала мне.

К счастью, бабушка рассердилась на этот раз, кажется, по-настоящему.

И я тоже очень просила ее выдержать характер, «не сдаваться».

Не знаю, что будет дальше, а пока наша бабуся характер выдерживает.

Машка даже удивлена. Приходит ко мне на кухню и говорит:

— Бабушка что-то долго меня не прощает.

— Если хочешь, чтобы она тебя простила, надо заслужить.

— А как заслужить?

— А так, что надо вести себя хорошо. Ты думаешь, набезобразничала, а потом придешь, попросишь прощения — и все? И простят тебя? Нет, могут и не простить, могут и разлюбить.

— И ты можешь разлюбить?

Из педагогических соображений покривила душой. Говорю:

— И я могу, и папа…

— Я, мама, не знала, что ты можешь разлюбить.

— Не знала, так теперь знай.

— А я, мама, тебя всегда буду любить.

— А я — не всегда. Мне не нужна такая дочка, которая обижает бабушку.

— Хорошо, мамочка, я не буду больше.

— Хорошо, Маша. Посмотрим.

Весь вечер была предупредительна и вежлива. А на бабушку смотрела с некоторым удивлением.

Теперь мне нужно следить за бабушкой, чтобы она не сдала позиций.

27.11.60.

Маша у нас хворает. И, несмотря на это, бабушка держится с ней строго. Это ей не свойственно и, я чувствую, мучает ее.

Маше скучно. Папа, который так много времени уделяет ей, уехал. А там, в Комарове, хворает. А хуже нет, когда папа и Маша хворают в разных местах.

Пишет папа

4 ГОДА 5 МЕСЯЦЕВ

16.1.61. Ленинград.

22-го мы с мамой должны ехать в Малеевку. Мама разбирается в своих вещах и говорит бабушке:

— Прямо не знаю, что взять в Малеевку! Это платье слишком кричащее…

Машка (перебивает). Мамочка, возьми вот это, черненькое. Оно и не кричит, и не плачет.

И это — совершенно серьезно, без какой-либо попытки шутить, острить, «хохмить».

. . . . .

Показываю ей глобус. Началось с того, что я сказал, что Земля круглая — вот такая, как этот глобус. Показал, где на глобусе Ленинград, где Москва, где Тбилиси. Даже Зеленогорск показал.

— А Комарово где?

— Комарово — вот туточки, чуть-чуть пониже.

Потом она спрашивает:

— А почему называется зимной шар? Он что — только зимой бывает?

. . . . .

Нарядилась, надела на голову картонный зеленый кокошник, из золотой елочной мишуры сделала себе длинную косу, стоит перед зеркалом и любуется.

Я заглянул в комнату:

— Ой, кто это?

Медленно, медленно, поступью павы подходит ко мне. Я говорю:

— Кто это такой?

Как это ни удивительно, она верит, что я не узнал ее. Тихо, совсем тихо говорит:

— Я — принцесса.

Потом опять — к зеркалу.

Появляется мама. Повторяется та же игра:

— Кто это?

— А вы сами угадайте!

— Фея?

— Нет.

— Принцесса?

— Нет.

Я говорю:

— Снегурочка?!!

Радостно прыгает и хохочет. Но когда я вышел, она призналась матери:

— Во-перьвых, и папа не угадал. Я — русалка.

17.1.61.

Вчера вечером «пела». Ни голоса, ни слуха у нее, насколько я понимаю, нет, а все-таки поет.

Между прочим, когда мы пели с ней гамму — до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, — она по ассоциации вспомнила стихи Шарля Кро в переводе Иннокентия Анненского. Стихов не помнит, но смело импровизирует:

Папаша моется у мамиШипят рога у рамной брами…

(В подлиннике:

Папаша бреется. У мамыШипит рагу. От вечной гаммы etc)

Я спрашиваю:

— Как это рога шипят?

— Это блюдо такое — «рога». Его едят.

. . . . .

До сих пор искажает, не может научиться (и не хочет учиться) правильно произносить некоторые слова.

— Папа, давай собирать марточки. Можно, я отклею марточку?

Это она почтовые марки так называет. И упорно держится за этот гибрид (помесь марки и карточки).

. . . . .

Вчера вечером писала письмо дяде Ване Халтурину. Он на днях прислал Машке в подарок составленный им сборник толстовских рассказов.

Еще недавно Машка не понимала и не могла понять, что такое буква, слог, слово. Теперь на каждом шагу:

— Ш-т-ан-ы! Перва буква «ша»? Да? Потом «та», потом «ны»?

. . . . .

Упорно говорит вместо «темно» — «димно». И не может, при всех усилиях, произнести «темно».

. . . . .

Рассказывала маме сказку:

«Девочка Пуся или Муся идет по лесу.

Встретила бабушку:

— Ты куда, девочка?

— Я в Союз писателей иду, на елку.

— Зачем тебе в Союз писателей? В лесу тоже много елок.

— А тут елки не нарядные.

…Ходила Мусенька целых три часа. Уже димно стало. Тут бабочка, которая летела, ущипнула вечер:

— Хватит тебе димно делать!..»

. . . . .

После очередного конфликта с родителями испытывает счастье примирения, отпущения грехов.

Открыла шкаф («Папочка, можно книги почитать? Папочка, можно шкаф открыть? Папочка, можно книгу достать?»). Достает книги, суетится, поминутно бегает ко мне:

— Папочка, тут что написано? Папочка, прочти, пожалуйста!..

Нет, это не подлизыванье. Это — любовь, которая прошла через такое испытание.

. . . . .

Третьего дня сказала маме:

— Как мне нравятся «Спящая красавица» и «Золушка»! Ах, как этот французский писатель Шар Перо хорошо пишет!..

. . . . .

Пересказывала мне толстовский рассказ «Филипок»:

— Один раз мама уехала в город, папа ушел в лес, а бабушка спала на плите.

Я даже на стуле подскочил:

— На че-о-о-ом?!!

— На плите.

И только тут я понял, что городскому человеку ее поколения очень нетрудно спутать печь с плитой.

. . . . .

Сейчас спросила у меня:

— Это кто книжку написал?

— Барто.

— Это тот же самый? Барто?

— Барто — это тетя.

— Тетя?

Очень удивлена. Не так-то часто встречаются тети-писатели. Чтобы не усложнять дела, я не сказал, что есть и дядя Барто.