Ведьмы. Салем, 1692 - Стейси Шифф

внимательно следили за женской добродетелью. И у них имелись для этого веские причины: большинство любой паствы составляли дамы. 20 % паствы Мэзера приходилось на вдов. Ни одна пуританка не страдала от нехватки поводов для самобичевания, однако есть основания полагать, что женщины считали свою веру более суровой к ним, чем мужчины, даже если и не всегда выставляли это напоказ, как Бетти Сьюэлл. Именно женщина обычно настолько убеждена в собственной греховности, что готова утопиться в луже, именно женщина переживает, что согрешила против Святого Духа, именно женщина боится, что пребывает «в более плачевном состоянии, чем любая жаба» [53]. Она воспринимала религию очень лично. «Меня поражает, что такое молодое существо, как я, всего двадцати лет от роду, может нести в себе столько греха и вины», – обличала себя одна особа в 1727 году. Мужчины винили свои грехи в разрушении своих душ. Женщины винили свои души, то есть, можно сказать, самих себя. Преподобный Тэчер в ужасе отмечал, что его супруга была «готова обвинить себя во всех смертных грехах» за то, что во время беременности споткнулась о стул[54]. А одна девочка семи лет не могла есть из страха быть проклятой.

Задолго до того, как салемский пасторат пронзили первые девичьи крики, женщины царили в «рассказах пленников», повествовавших о похищениях их индейцами и воспламенявших воображение читателей. Эти истории, богато приправленные страшными подробностями и трещавшие от рвущихся наружу сексуальных подтекстов, выставляли против сатанинских дикарей самого сомнительного врага: отважную женщину, которая сталкивалась со всеми возможными трудностями и все их преодолевала. Переосмысленные как религиозная аллегория, эти мелодрамы не имели бы такого успеха, действуй там герои-мужчины. Их протагонистов побивали камнями и оставляли умирать во льдах, как отмечает Ханна Свортон, описывая мучительный кошмар, который вырвал ее из Каско-Бей в 1690 году (то же нападение пережил и Джордж Берроуз). Историю Свортон о том, как демонические индейцы таскали ее за собой по горам и болотам, доносил до прихожан Мэзер, сначала с кафедры, а в 1697 году – и в печатном виде. (Кое в чем рассказы пленников расходились с традиционными волшебными сказками: они наизнанку выворачивали историю о спасенной принцессе и восхваляли сообразительную, несгибаемую женщину, а не беспомощную барышню). Единственное, что портит картину этой феминистической героики, – в салемской дьявольской мясорубке 1692 года и одухотворенные жертвы, и их гонители в подавляющем большинстве были женщинами. Однако следует отметить: впервые в Новой Англии женские голоса прозвучали настолько мощно, что призрачные показания двух мертвых жен перевесили в суде слова священника с хорошо подвешенным языком и гарвардским дипломом.

Бостонские власти выдали ордер на арест Джорджа Берроуза 30 апреля. Он тогда жил в ста десяти километрах к северу от Салема, в Уэллсе, на границе с Мэном. Хотя констебль Мэна и Нью-Гемпшира несся на всех парах, у него ушло несколько дней на доставку пастора в деревню. Он прибыл 4 мая. Хэторн и Корвин выпустили пятнадцать ордеров, пока ждали его прибытия, вдвое увеличив количество подозреваемых в колдовстве: в этом сезоне у вас была более чем серьезная причина для беспокойства из-за пятен на вашей совести или бородавки на груди. Один из дядьев младшей Энн Патнэм, поговаривали, все время держал коня оседланным [54]. Голословные утверждения снова переползали за городские границы. Среди арестованных в начале мая было несколько человек из Беверли. Салемские судьи трудились не покладая рук, чтобы оформить все жалобы, все показания и всех заключенных. Они, должно быть, чувствовали себя такими же затравленными, как и вытащенный из своего дома священник, которого против воли привезли каменистыми лошадиными тропами в его бывший приход.

Пока Берроуз двигался на юг, а Деливеранс Хоббс устраивалась в тюрьме на улице, которая сегодня в Салеме называется Вашингтон-стрит, Хэторн и Корвин допрашивали нескольких новых подозреваемых, обвиненных деревенскими девочками. Пятидесятивосьмилетнюю Доркас Хоар хорошо знали в суде [55]. Эта многоопытная гадалка предвещала смерть и недуги и славилась тем, что появлялась всегда прямо перед тем, как человек заболевал. Много лет назад она без спросу позаимствовала у Хейла книгу предсказаний. Когда он это обнаружил, она принесла свои извинения. Это было еще до того, как она стала сообщницей той самой вороватой служанки Джона Хейла – которая, кстати, так обожала Хоар, что называла мамой. Служанка потом изводила дочку Хейла, угрожая, что старая Доркас Хоар убьет или заколдует ее, если Ребекка расскажет о воровстве. Теперь Ребекка Хейл представила убедительный список колдовских проделок Хоар: старая ведьма чего только не творила в доме Хейлов. Такой необычно выглядевший персонаж, как она, конечно, отлично подходил на данную роль: женщина средних лет с седым ежиком и конским хвостом из темной массы волос длиной едва ли не полтора метра. Пастор даже называл их вороньим гнездом. Муж Хоар, рыбак, неожиданно умер прошлой зимой. Когда понятые пришли осмотреть тело, она начала оскорблять их, топая для пущего эффекта ногами. Они просто бессовестные негодяи, если принимают ее за убийцу! Как и Сара Гуд, Доркас Хоар нищенствовала, лишившись по суду права на наследование обширного поместья.

Лишь только она вошла в молельню 2 мая, девочки приветствовали ее конвульсиями. Оказывается, она признавалась им в убийстве мужа и хвасталась, что вдобавок прикончила еще и одну бостонскую леди. К хору обвинителей присоединился новый голос. Как и Мерси Льюис с Абигейл Хоббс, восемнадцатилетняя Сюзанна Шелден выросла на границе с Мэном, откуда индейцы дважды угоняли ее семью, в результате чего она потеряла отца, брата и дядю. Изувеченное тело брата нашли со снятым скальпом. В 1688 году оставшиеся в живых Шелдены поселились в Салеме, и деревня их поддерживала. Выяснилось, что Доркас Хоар приходила и к Сюзанне вместе со своей книжкой и двумя черными котами. Хоар все отрицала, и девочки закричали, что у нее в теле бьется синяя птица. Судебный маршал яростно потряс кулаком. Кое-кто видел, как по помещению пролетел бледно-серый мотылек.

В тот весенний понедельник перед Хэторном предстали две самых его боевых подозреваемых. Когда девочки описали кошек Доркас Хоар, книжку и черного человека, шептавшего ей на ухо, она взорвалась: «Ах вы лгуньи! Господь запечатает рот лжецам». Хэторн отчитал ее: «Ты не должна так говорить в суде». Хоар осталась непреклонна: «Я буду говорить правду, пока живу». Хэторн осудил ее «необычайную наглость», которая побледнела на фоне выступления Сюзанны Мартин, вдовы кузнеца [56]. Миниатюрная семидесятиоднолетняя женщина из Эймсбери не могла всерьез воспринимать эти слушания. Ее уже однажды, много лет назад, обвиняли в колдовстве. Тогда ее муж подал в суд за клевету и выиграл,