Травяной венок. Том 1 - Колин Маккалоу

Черная головка склонилась на бок; поразмыслив, Сервилия покачала головой, умудрившись одновременно согласно кивнуть.

– Я знаю причину, не знаю только, подходящая ли она для счастья. Ты счастлива, потому что живешь в этой отвратительной дыре и собираешься родить. – Черные глаза блеснули. – И потом, у тебя, кажется, завелся дружок.

На лице Ливий Друзы отразился ужас. Выражение это было настолько ярким в своей затравленности, что ребенок вздрогнул от удивления и предвкушения забавы; удар был нанесен наугад и объяснялся всего лишь страданием самой девочки, не имеющей друзей.

– Конечно, у меня есть дружок! – вскричала мать, стараясь не выглядеть напуганной. Она через силу улыбнулась. – Он беседует со мной изнутри.

– Моим другом ему не быть, – пригрозила Сервилия.

– О, Сервилия, не говори таких вещей! Он будет самым лучшим твоим другом – так всегда бывает с братьями, уж поверь мне!

– Дядя Марк – твой брат, однако именно он заставил тебя выйти замуж за моего tata, который был тебе так неприятен.

– И все же это не ослабило нашей дружбы. Братья и сестры вместе растут. Они знают друг друга лучше, чем кого-либо из посторонних, и учатся симпатии друг к другу, – с теплотой в голосе объяснила Ливия Друза.

– Разве можно научиться симпатии к человеку, который тебе неприятен?

– Тут ты ошибаешься. Можно, если постараться. Сервилия фыркнула.

– В таком случае, почему ты не научилась симпатизировать tata?

– Потому что он мне не брат! – вскричала Ливия Друза, теряясь в догадках, куда их заведет этот разговор. Почему дочь не хочет сделать шаг ей навстречу? Почему она так черства, так бестолкова? А потому, сообразила мать, что она – дочь своего отца. О, как она на него похожа! Только куда умнее. То есть хитрее.

– Порцелла, – проговорила она, – единственное, чего я для тебя хочу, – это счастья. Обещаю, что никогда не позволю твоему отцу заставлять тебя выходить замуж за неприятного тебе человека.

– Вдруг тебя не будет рядом при моем замужестве?

– Это по какой же причине?

– Ну, ведь твоей матери не было рядом с тобой, когда тебя выдавали замуж?

– Моя мать – это совсем другое дело, – печально промолвила Ливия Друза. – Как тебе известно, она еще жива.

– Известно, известно! Она живет с дядей Мамерком, но мы с ней не разговариваем. Она распутная женщина, – сказала девочка.

– От кого ты слышала об этом?

– От tata.

– Ты даже не знаешь, что значит «распутная женщина».

– Знаю: женщина, забывшая, что она патрицианка. Ливия Друза заставила себя сохранить серьезность.

– Интересное определение, Сервилия. Как ты думаешь, лично ты никогда не забудешь, что ты патрицианка?

– Никогда! – выкрикнула дочь. – Когда я вырасту, то буду такой, как хочет мой tata.

– Я и не знала, что ты так много беседуешь с ним.

– Мы все время беседовали.

Ложь Сервилий оказалась столь искусной, что мать не заподозрила неправды. Оба родителя не обращали на нее внимания, и она с раннего детства стала солидаризироваться с отцом, который казался ей более важной, более необходимой для нее персоной, нежели Ливия Друза. Все ее детские мечты сводились к тому, что она вздыхала по отцовской любви, которой, как ей подсказывал здравый смысл, она никогда не дождется: отец не принимал дочерей всерьез, потому что хотел сына. Как она пронюхала об этом? Да очень просто: она носилась, подобно призраку, по всему дому дяди Марка, подслушивала разговоры, забиваясь в темные углы, и знала многое такое, что вовсе не предназначалось для ее ушей. Сервилий казалось, что именно отец, а не дядя Марк и уж конечно не никчемный италик Солон, говорит так, как подобает истинному римлянину. Сейчас, отчаянно скучая по отцу, девочка страшилась неизбежного: когда мать произведет на свет сына, все мечты о том, чтобы стать отцовской любимицей, ей придется навсегда забыть.

– Что ж, Сервилия, – поспешила с ответом Ливия Друза, – я только рада, что ты любишь своего отца. Но тебе придется повести себя, как взрослой, когда он вернется домой и вы снова будете с ним разговаривать. То, что я рассказала тебе о моей неприязни к нему, – это исповедь, не подлежащая разглашению. Это наш секрет.

– Почему? Разве он этого не знает?

Ливия Друза нахмурилась, не зная, что ответить.

– Если ты так много беседуешь с отцом, Сервилия, то ты должна знать, что он понятия не имеет о моей неприязни. Твой tata не относится к числу проницательных мужчин. В противном случае и я относилась бы к нему иначе.

– Мы с ним никогда не тратим время на то, чтобы обсуждать тебя, – пренебрежительно бросила Сервилия. – Нас занимают более важные вещи.

– Для семилетней девочки ты неплохо умеешь наносить обиды.

– Tata я никогда не обижала, – отчеканила семилетняя девчонка.

– Твое счастье. Но на всякий случай запомни мои слова. То, что я сказала – или попыталась сказать тебе сегодня, – должно остаться между нами. Я раскрыла тебе душу и рассчитываю, что ты поступишь с моей исповедью так, как подобает римской патрицианке – бережно.

Когда в апреле Луций Валерий Флакк и Марк Антоний Оратор были выбраны цензорами, Квинт Поппедий Силон явился к Друзу в состоянии необычайного воодушевления.

– О, как чудесно было поболтать с Квинтом Сервилием! – с усмешкой бросил Силон; он никогда не скрывал своей неприязни к Цепиону, как и тот – своего презрения к нему.

Хорошо понимая друга и втайне соглашаясь с ним, хотя семейные узы не позволяли ему выражать свое согласие вслух, Друз пропустил сие замечание мимо ушей.

– Что довело тебя до кипения? – спросил он Силона.

– Наши цензоры! Они замыслили самую дотошную перепись, какая предпринималась когда-либо прежде, и вот теперь собираются изменить процедуру! – Силон выразительно воздел руки к небу. – О, Марк Ливий, ты и представить себе не можешь, как глубок теперь мой пессимизм по поводу событий в Италии! Теперь я уже не вижу иного выхода из положения, нежели отделение и война с Римом.

Друз впервые услышал от Силона о его подлинных опасениях. Он выпрямился и с тревогой взглянул на него.

– Отделение? Война? Квинт Поппедий, как ты можешь даже произносить такие слова? Положение в Италии будет спасено мирными средствами – я по крайней мере всеми силами буду способствовать этому.

– Знаю, знаю, друг мой. Можешь мне поверить, отделение и война – вовсе не то, чего бы мне хотелось. Италии они нужны ничуть не больше, чем Риму. Это потребует такой затраты денежных и людских ресурсов, что они не восполнятся и спустя десятилетия, независимо от того, кто одержит победу. В гражданской войне не бывает трофеев.

– Даже не думай об этом.

Силон беспокойно заерзал, оперся о стол Друза и подался вперед.

– В том-то и дело, что я об этом не думаю! Наоборот, я неожиданно придумал, как предоставить италикам все права, не ущемляя интересов Рима.

– Массовое предоставление прав римского гражданства?

– Не полностью, конечно, – полностью все равно не получится. Но в достаточном объеме, чтобы далее последовало предоставление всех прав без изъятия.

– Как же? – Друз был обескуражен; раньше он воображал, что именно он является ведущим в их совместных с Силоном планах предоставления италикам римского гражданства, а Силон – ведомым; теперь же выяснялось, что его самодовольство не имело под собой оснований.

– Как тебе известно, цензорам всегда было гораздо важнее узнать, кто и что живет в самом Риме, а не за его пределами. Переписи в сельской местности и в провинциях вечно запаздывали и подразумевали сугубо добровольное участие. Сельский житель, желающий зарегистрироваться, должен был обратиться к своему duumviri в населенном пункте, имеющем муниципальный статус. В провинциях ему и подавно приходилось отправляться к губернатору, а до него путь неблизкий. Те, кому это было нужно, отправлялись в дорогу, остальные клялись сами себе, что уж в следующий раз сделают это обязательно, а пока доверяли чиновникам, переносившим их имена из старых списков в новые, – чаще всего все именно так и было.

– Все это мне прекрасно известно, – терпеливо произнес Друз.

– Ничего, выслушать то же самое еще разок тебе не повредит. Как ты знаешь, Марк Ливий, наши новые цензоры – забавная парочка. Никогда не думал, что из Антония Оратора может получиться хороший работник, однако, если вспомнить его кампанию против пиратов, го приходится признать, что у него есть кое-какие способности. Что касается Луция Валерия, Flamen Martialis[92] и консулара, то я помню лишь, какую неразбериху он устроил в последний год консульства Сатурнина, когда Гай Марий был слишком болен, чтобы управлять. Однако справедливо говорят, что любой человек рождается с каким-нибудь талантом. Теперь выясняется, что у Луция Валерия тоже имеется талант – так сказать, по части тылового обеспечения. Иду я сегодня по нижнему форуму, как вдруг появляется Луций Валерий. – Силон широко распахнул свои диковинные глаза и театрально разинул рот. – Представь себе мое изумление, когда он подзывает меня и спрашивает меня, италика, найдется ли у меня время с ним поговорить! Естественно, я ответил, что он может полностью распоряжаться мной. Оказалось, что ему понадобилось, чтобы я порекомендовал ему римских граждан-марсов, которые согласились бы заняться переписью граждан и татинян на марсийской территории. Прикинувшись дурачком, я к концу разговора вытянул из него все, что требовалось. Они – то есть он и Антоний Оратор – собираются прибегнуть к помощи особых людей – переписчиков, которых они разошлют по всей Италии и Италийской Галлии под конец этого года и в начале следующего, чтобы покрыть переписью сельскую местность. По словам Луция Валерия, вашим новым цензорам не дает покоя мысль, что прежняя система не учитывала большого количества сельских жителей и латинян, не желающих регистрироваться. Что ты на это скажешь?