Гонка за счастьем - Светлана Павлова

— Ну, наш премьер — совсем другой породы, сам — белая ворона в этой стае…

— Кроме него есть и другие. Ладно, сиди и жди, не переживай — мы их сделаем…

Решила — сначала не забираться слишком высоко, но и не опускаться слишком низко — замминистра культуры Горликов в самый раз.

Она не лукавила, когда говорила мужу о своем пренебрежительном отношении к партийно-бюрократическому аппарату, руководящему культурой, — их махровую пошлость и невежество вкупе с жалкими потугами на исключительность и интеллектуальность ничто не могло скрыть. Не спасали даже надутое высокомерие, барская пренебрежительность и чванство по отношению к челобитчикам да и просто к зависимым от них людям. Для нее все это было слишком очевидным — им даже значительность не удавалось прилично разыграть. Она не раз наблюдала, как при звонке или визите чиновника повыше они немедленно поджимали хвосты и менялись в лице, вытягивались во фрунт. Их только что демонстрировавшееся «собственное мнение» тут же превращалось в беззастенчивое блеяние — да-да-а-а, обяза-а-а-тельно, будет сде-е-лано… сплошные гласные и приглушенные тональности…

Будучи абсолютно не уверенными в себе и в долговременности пребывания на своих теплых местечках, они торопились обогнать друг друга в этой гонке за приобщение к кормушке более высокого ранга, максимально напрягаясь в одном — верноподданническом раже, лакейски-подобострастной отработке хозяйских команд, и состязание в угодничестве перед хозяевами было единственным занятием, которому они необыкновенно талантливо, почти самозабвенно предавались. Понятное дело — пребывание в таком унизительном положении приводило к осознанию своего полнейшего ничтожества, которое они потом с лихвой восполняли, расслабляясь по полной программе — да и как иначе можно было преодолевать собственные комплексы неполноценности? Только одним — с упоением отыгрываться на зависимых от них талантливых просителях.

Они беззастенчиво делали вид, что не только представляют культуру, но и руководят тем ее отрезком, на который их забросила судьба. Внутренне они прекрасно понимали, что без них с культурой ровным счетом ничегошеньки не произойдет, да никто и не заметит их отсутствия, разве что только собственная семья, а вот их подопечные — каждый в отдельности и все вместе взятые — и есть этот самый настоящий культурный слой, генофонд нации. Именно за каждым из них и закреплено местечко в этом слое — за некоторыми даже навечно, согласно отпущенному свыше Божественной милостью таланту. Не стоило слишком удивляться выходкам функционеров — комплексы и не то проделывают с людьми…

В роли опальной просительницы она выступала впервые, но, внутренне совершенно свободная от чьих бы то ни было мнений, за исключением собственного, не собиралась и внешне демонстрировать свою растерянность — не дождутся и на этот раз. Да, она пришла сама, но слишком просить не будет, сами все и дадут — по слегка видоизмененной небезызвестной булгаковской формуле. Хоть и пришлось забрести в стаю волков, но по-волчьи выть она не собирается.

На прием записываться не стала — знала, вряд ли Горликов примет ее, изыщет способ отвертеться. Решила — лучше идти прямиком, а там действовать в зависимости от обстановки.

Секретарша была все та же. Они встречались не раз, и в ее очередном появлении хорошо вышколенное создание не заподозрило подвоха — мало ли зачем, может, и позвали, кто же сюда посмеет прийти без договоренности… Был задан лишь один вопрос — назначено ли ей время. Калерия, не смутившись, ответила утвердительно.

— Сейчас Егор Иванович занят… встреча, скорее всего, закончится не скоро, у него целая группа из Большого театра — с каким-то важным разбирательством.

Калерия сказала, что никуда не спешит и подождет конца разговора в приемной.

Примерно через час артисты вышли, и секретарша вошла в кабинет. Калерия, не дожидаясь раскрытия своей маленькой лжи, вошла в кабинет следом за ней и направилась прямо на откинувшегося в кресле вельможу.

— Милейший Егор Иванович, сколько лет, сколько зим?

— А, Калерия Аркадьевна, драгоценная вы наша, какими судьбами? — увидев ее, он, захваченный врасплох, от неожиданности на мгновение остолбенел, потом вскочил с места и его понесло — на что она и надеялась. Он опередил секретаршу, которой так и не удалось уточнить, было ли Калерии назначено. — И правильно сделали, что навестили… К чему этот придворный этикет, мы же свои люди… Да, давненько вас не было видно… проходите, проходите. Все цветете, это же просто уже неприлично — такая с ног сбивающая красота…

На одном дыхании выдав тираду, он поцеловал ей руку, которую она, абсолютно не раздумывая, первая подала ему.

— Да и вам грех жаловаться, друг мой, — просто образцовый государственный муж, — с улыбкой сказала она, свободной рукой плавно прочертив воздух вертикальной линией, призванной обозначить сей данный образец, и тут же без перехода процитировала:

О нет, хоть юность в нем кипит,Но не жесток в нем дух державный:Тому, кого карает явно,Он втайне милости творит.

— Поэзия — великая сила, — бесцветно промямлил он, не зная, как реагировать на ее цитату — то ли счесть за комплимент, то ли воспринять выпадом в свой адрес… Да и с авторством было неясно, а признаваться в этом не хотелось.

Даже в ее опальном положении он чувствовал ее превосходство — другим, попроще, он бы показал, где раки зимуют, а с ней, при виде этого блеска и царственной поступи, от неожиданности потерял представление о реальности и тут же приложился и ко второй ручке.

— Да, и «милость к падшим» — наша задача, — нашелся он, эксгумировав тайники своей литературной памяти, чем приятно удивил Калерию — выкрутился-таки!

Секретарша, укоризненно посмотревшая было на нее, теперь молча вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Горликов, как обычно, был любезен и даже в чем-то, видимо, от растерянности, превзошел самого себя — начал, уводя ее от главной темы, рассказывать занимательные истории из жизни своей трехлетней внучки. Она же, раскусив его прием, остановила словоизвержение изворотливого царедворца прямым вопросом — не найдется ли работа для Загорского, пусть на время, приглашенным дирижером, в любой московский оркестр? Словесный поток иссяк мгновенно — он сразу обмяк, развел руки в стороны, а потом, выразительно возведя глаза к потолку, отрицательно покачал головой, что, в переводе с языка жестов, означало — рад бы помочь, но не все в моей власти, запрет исходит свыше. Да, слова здесь были действительно не нужны.

Почти то же самое, правда, с менее статичными мизансценами, повторилось в Госконцерте. Трепов, демонстрируя полное соответствие фамилии, формы и содержания, был в своем амплуа — просто милашка, душа нараспашку, свой в доску. Но и здесь было ясно — дело не в нем.

Он носился вокруг нее кругами и поил ее кофе. От прямого разговора не уклонился, начав с совета:

— Вы же не пухнете с голоду, небось хорошо объегорили нас, утаив валютку, знаем мы вашего брата. Могу дать хороший совет — пока отсидитесь в своих хоромах, а потом помаленечку, по чуть-чуть — вылезайте.

— Да сколько можно сидеть? Я еле-еле вытянула его из депрессии, ведь он почти не спит, даже есть перестал… неужели это кому-нибудь нужно? Прекрасно ведь понимаете, что он — не заурядный лабух, а стержень, основа современной музыкальной культуры, а вы, не церемонясь, посадили эту основу на цепь, загнав в клетку…

— Ну, допустим, лично я никого никуда не сажал… к этому делу я вообще никакого отношения не имею…

— Все вы понемногу имеете, и вот результат — обложенный со всех сторон и затравленный, он сидит и ждет, что я принесу в клюве.

— Пусть не просто сидит и ждет, а высиживает какой-нибудь новый творческий замысел — вытворит что-нибудь гениальное, глядишь, простят, забудут, да еще и премию дадут. Вспомни, сколько раз такое проходили. Партия своих заблудших сыновей не бросает, а ее всевидящее око вкупе с руководящей и направляющей десницей никому не позволит сбиться с пути истинного, — он, не скрывая циничного юмора, коротко хохотнул.

— Не юродствуй, прекрасно помнишь, что Загорский — беспартийный…

— А зря… Удивляюсь, как это ты не досмотрела… Тем более должен стараться, вдвойне — творить как сумасшедший…

— Да не творится в таком состоянии, пойми ты наконец и помоги хоть чем-нибудь… хотя бы вспомни, сколько было вместе выпито-съедено, и мы всегда тебя выделяли… Подумай и о том, что пройдет время, все закончится, и он восстанет из пепла… тебе же стыдно тогда будет, что имел возможность и не помог…

— Ладно уж, раз не можете ни ждать, ни сочинять, дам тебе по старой дружбе один дельный советец — начинайте с провинции. Здесь вам сейчас ничего не светит, поверь моему чутью. Да и кроме чутья, есть кое-что еще — надеюсь, не надо расшифровывать, поверишь на слово — кое-какой информацией я владею.