Царь Федор. Еще один шанс…: - Роман Злотников

Настроение народа я увидел сразу, уже по въезде в Москву. Едва только моя личная сотня во главе колонны грозно блестевшего кольчугами, байданами и шеломами холопского полка проехала ворота Скородома, как народ валом повалил на улицу, выстраиваясь вдоль дороги густыми толпами и при моем приближении падая на колени и истово крестясь. При подъезде к Москве-реке на колокольнях церквей и монастырских соборов, а их в Москве в это время воистину было сорок сороков (в одном Кремле было почти два десятка церквей и соборов), ударили в колокола. Так что в ворота Кремля, около которых выстроились успевшие одеться в самые лучшие одежды думные и иные бояре, окольничие, стольники, конюшие, Церковные иерархи во главе с патриархом, короче, весь местный бомонд, я въехал под слитный гул сотен колоколов. А когда я спрыгнул с коня, патриарх шагнул ко мне и отвесил низкий поклон.

— Царь наш, Федор Борисович…

Вечером я заслушивал доклад Митрофана. Смерть царя была воспринята большинством людей не только с неким страхом и сожалением, которое всегда присутствует в обществе во времена больших перемен, но и с некой надеждой. Поскольку царевич Федор за те шесть лет, что я здесь пробыл, успел наработать в стране и свой личный авторитет. Причем, как выяснилось, немалый. В обсуждениях, где степенных, где бурных, мне в заслугу ставилось и немалое участие в спасении людей во времена голода, ибо и не принятые мной в вотчине все одно получали некое хлебное вспомоществование, и благодаря ему многие успели добраться до мест, где благополучно перебедовали, и заботу о народе, поскольку, по циркулирующим слухам, в моей вотчине все крестьяне даже «печи побелому топят», и многое другое, где главным, конечно, была отмеченность печатью Пресвятой Богородицы, которая почтила меня своим откровением. Короче, снизу все было просто отлично.

В середине, то есть среди поместного дворянства, в том числе и государева стременного полка, и ертаула, элиты поместного войска, также все было в полном порядке. А вот выше… выше все было смутно. Все эти три дня, что прошли после смерти отца, боярская партия, возглавляемая Шуйскими, пребывала в постоянной возне. Были отправлены аж шестеро гонцов, и один из них в чине стольника и ближнего самого Василия Шуйского. Причем с охраной. Куда, выяснить не удалось, но я сильно подозревал, что в западную сторонку, где обретался Самозванец. Что ж, именно это я и предполагал… А еще Митрофан доложил, что ходит слух, будто царя отравили. Уж больно быстро он умер. Часа за два до этого, на обеде, он был в полном порядке, а потом ему сделалось плохо, очень быстро отнялся язык, и… все.

Поскольку сейчас был в самом разгаре Великий пост, поминки по отцу отметили скромно, а коронацию, то бишь венчание на царство, назначили на первое воскресенье мая, то есть сразу после Пасхи. Никого из глав приказов я менять не стал, хотя буквально в первый же день ко мне ввалилась целая делегация родственников во главе с дядькой Семеном и буквально выложила на стол список кадровых перестановок. Мол, вот сейчас, немедля это нужно сделать. А затем и матушка, пригласив меня к себе, продиктовала, кого куда и кем следует поставить. Впрочем, эта ситуация мне только помогла, поскольку, вследствие того что списки не совпадали где-то на треть, я просто сказал родственникам, что ценю их и уважаю, но вот матушка велит… а матушке — что я бы непременно и тотчас же, но вот наши многочисленные сродственники… Короче, давайте-ка, дорогие мои, сначала согласуйте позиции, а к этому вопросу вернемся после коронации.

А через неделю пришла весть, что Самозванец, до сего момента только наводнявший страну подметными письмами, решил наконец-то выступить в поход за принадлежащим ему, типа по праву, троном. И потребовал от меня, как от «верного слуги», выйти ему навстречу с изъявлениями покорности. Такая согласованность двух событий лишь укрепила меня во мнении, что все идет согласно разработанному кем-то плану, а батю, скорее всего, траванули. Как видно, кто-то решил, что почва в целом подготовлена, а вот моя активность только повышает мои шансы на общее признание, и с воплощением планов в жизнь стоит поспешить. Дополнительным доказательством этого стал тот факт, что уже на второй день моего появления в Москве боярин Шереметев представил мне программу обширной амнистии, главным пунктом которой стала амнистия Романовых, утверждая, что те-де были подвергнуты опале «по навету», а на самом деле они есть мои самые верные и преданные слуги. Ну и что-де так «по старине и закону» положено, мол, ни одно царствование не начиналось без обширной амнистии. Я отговорился тем, что до венчания на царство решил ничего не предпринимать, да и потом собираюсь посоветоваться с матушкой. Боярин ретировался, и на следующий день его видели уже в матушкиных палатах.

Письмо Самозванца я зачитал вслух на Боярской думе, а затем спросил, что, мол, бояре в этом случае мне делать присоветуют. Ответом мне была тишина. Мертвая. Вот ведь сволочи-то… Даже отцовы соратники — Телятевский, Вельяминовы, Сабуровы и остальные, также молчали. Я встал и вышел из думной палаты. Что ж, ребята, вы сами дали мне повод сразу взяться за вас круто…

Я вышел из Кремля и, сопровождаемый Немым татем и сотней холопского полка, которым я тут же заменил всю стражу в Москве, оставив стрельцов только кое-где на видных местах, двинулся к собору Покрова. Уже на мосту через Неглинную сзади послышался дикий топот и меня догнало потное, вонючее стадо в шубах, с посохами, в съехавших набок горлатных шапках. Но мои бойцы не допустили их до меня, временами действуя весьма грубо.

Встав перед собором, я молча простоял около получаса, пока слух о том, что «царь, мол, к Покрову вышел, да стоит и молчит», не охватил всю Москву и вокруг меня не собралось тысяч двадцать, а то и более народу, а затем громким и звонким голосом зачитал полученное послание. После чего поклонился толпе в пояс и сказал:

— Вот что, народ мой русский, написал мне Самозванец!

До сих пор я ни разу не произносил этого слова. Нет, в ходу оно было, поскольку и отец, и поддерживавший его патриарх пользовались им вовсю, проводя параллели между моим пророчеством и его появлением, но я сам — нет. А вот сейчас — произнес! И сим поставил окончательный знак равенства между тем колдуном, о коем пророчествовал, и Самозванцем. А затем еще и усилил его.

— И вот я спрашиваю вас, люди русские: что мне делать теперь? Вас, потому как мои бояре в Думе ничего мне на сей вопрос не ответили.— В толпе тут же возник угрожающий гул, я же между тем продолжил: — Попустить ли колдуну Самозванцу, что навлек столько бед на народ наш, лишь потому, что он чужим именем назвался да с грозным войском латинян на Русь идет, и послушно исполнить то, что он от меня требует, его силы черной, колдовской убоявшись?

Слитный рев десятков тысяч глоток был мне ответом:

— НЕТ!!! — А затем сбежавшийся на площадь народ начал валиться на колени и, истово крестясь, вопить: — Батюшка-государь, оборони нас от колдуна проклятого! Спаси Русь Святую от колдуна поганого!..— И все такое прочее.

То есть избирательные технологии будущего в очередной раз показали свою эффективность. Ну как выдумаете, каков будет ответ, если перед людьми будут ставить вопросы типа: «Какими вы хотите быть — здоровыми и богатыми или бедными и больными?», ну или: «Есть ли здесь умные, сильные, гордые и достойные люди, которые проголосуют за меня, или тут собрались только глупцы, слепцы и уроды, короче, то быдло, которому так цинично задурил голову мой противник?» Так и здесь, никакого сомнения в том, каким будет ответ при такой формулировке вопроса, я не испытывал. И задал его лишь для того, чтобы потом, когда я вплотную займусь боярами, вот этот слитный рев десятков тысяч людей постоянно нависал бы над ними призраком жуткого народного гнева. Ну и еше кое для чего…

Перед самым выступлением в поход я вызвал к себе главу Посольского приказа Афанасия Власьева и имел с ним длинную беседу. А через два дни он отбыл с посольством к картлинскому царю Георгию.

Исполчать большое войско против Самозванца я не стал. Взял только свой холопский полк, государев стременной полк, поскольку составлявшие его дворяне были Расселены вокруг Москвы и собраны были довольно бы

стро, и две тысячи конных стрельцов с завесными пищалями. Да послал гонцов исполчить несколько уездов по дороге на Чернигов, первый относительно крупный русский город, коий, судя по слухам, а также поступившим вскоре донесениям разведки, Самозванец безуспешно осаждал. Еще со мной ехало около полутора сотен монахов, большей частью из Троице-Сергиева монастыря во главе с его настоятелем, коим оказался мой давний знакомец из Боровского Свято-Пафнутиева монастыря Иосаф, возведенный на это место буквально на днях, а также и из других монастырей, в основном московских — Чудова, Заиконоспасского, Данилова, Симонова, во главе с митрополитом Рязанским и Муромским Игнатием. Он был избран святейшим Иовом возглавить этот «церковный спецназ», долженствующий позволить «надеже Святой Руси», то есть мне, справиться с жуткой колдовской силой Самозванца. Игнатию, бывшему по происхождению критским греком и оставшемуся на Москве после того, как он прибыл сюда вместе с делегацией Константинопольского патриарха, было «всего» шестьдесят пять лет. Он оказался самым молодым и, как ни странно, крепким из всех митрополитов, которые по идее успевали прибыть в Москву до нашего отъезда. А поставить во главе столь важной миссии кого-то чином пониже патриарх не рискнул. Хотя я не исключаю, что до конца он в мои россказни не поверил, но действовал при этом по принципу — береженого бог бережет. Ко всему прочему, Игнатий оказался довольно ушлым типом, и за время пути мы с ним очень неплохо поняли друг друга. Так что я наметил его как одного из следующих кандидатов на пост патриарха, после того как святейший Иов лично узреет того, кому он всю свою жизнь так достойно служил, да случится это как можно позднее…