Поступь хаоса - Патрик Несс

— От тебя никакой пользы! — повышаю я голос.

— Но я ведь убийца, — говорит он, и на его ноже блестит кровь.

Зажмуриваюсь и стискиваю зубы.

— Оставайся здесь, — цежу я. — Оставайся здесь.

— Манчи? — удивленно спрашивает пес.

Я открываю глаза. Мальчика нигде нет.

— Нет, не ты, Манчи. — Я глажу его за ухом. — Не ты.

И я начинаю соображать. Среди туч, ураганов, сияния, звезд, боли, гула, дрожи и кашля я начинаю думать.

И думать.

Я чешу за ухом своего пса, своего глупого клятого расчудесного пса, которого я не хотел, но который всегда был рядом и шел за мной по болоту, а потом укусил Аарона, когда тот пытался меня задушить, и нашел Виолу, когда та потерялась, и который сейчас лижет мою руку розовым языком, и чей больной глаз до сих пор зажмурен после встречи с Прентиссом-младшим, а хвост на две трети короче после схватки с Мэтью Лайлом, когда мой храбрый пес, мой пес напал на человека с мачете, чтобы меня спасти, и который в очередной раз вытаскивает меня из черноты и всякий раз напоминает, кто я, стоит мне позабыть.

— Тодд, — бормочет он, тыкаясь мордой мне в руку и топая задней лапой по земле.

— Есть идея, — говорю я.

— А если не получится? — спрашивает мальчик откудато из-за деревьев.

Не обращая на него внимания, я вновь подношу к глазам бинокль и нахожу лагерь Аарона. Прямо перед лагерем, ближе к нам, стоит сухое раздвоенное дерево, голое и отбеленное, как бутто в него давнымдавно ударила молния.

То, что нужно.

Я откладываю бинокль и обеими руками беру Манчи за голову.

— Мы должны ее спасти, — говорю я. — Мы оба.

— Спасти, Тодд! — лает Манчи, виляя обрубком хвоста.

— Ничего у вас не выйдет, — говорит по-прежнему невидимый мальчик.

— Тогда оставайся здесь! — говорю я в воздух и, борясь с кашлем, посылаю своему псу картинки с распоряжениями. — Все просто, Манчи. Ты просто беги.

— Беги! — лает он.

— Хороший мальчик. — Я снова чешу его за ухом. — Молодец!

Я с трудом встаю на ноги и полу-иду, полу-скольжу, полу-ковыляю обратно к выжженной деревне. В моей голове теперь что-то стучит — как бутто я слышу пульс собственной зараженной крови, — и весь мир пульсирует. Если крепко зажмуриться, сияющие ураганы немного меркнут, и все почтишто встает на свои места.

Первым делом мне нужна палка. Мы с Манчи рыщем по обугленным зданиям в поисках палки нужного размера. Все вокруг черное и трухлявое, но это как раз хорошо.

— Пойдет, Тодд? — спрашивает Манчи, вытаскивая палку с половину себя из-под кучи сгоревших стульев. Что же тут такое стряслось?

— Отлично! — Я беру у него палку.

— Ничего у вас не выйдет, — говорит мальчик, прячась в тени дома. Я вижу только поблескивающий в его руках нож. — Ты ее не спасешь.

— Спасу. — Я отламываю от палки все сучки. Один кончик у нее обугленный — как раз то, что надо. — Сможешь ее понести? — Я протягиваю палку Манчи.

Он берет ее в зубы и перехватывает поудобней.

— Дя!

— Отлично. — Я выпрямляюсь и чуть не падаю назад. — Теперь надо развести огонь.

— Не получится, — говорит мальчик, поджидая нас у выхода. — Чудо-коробку вы давно сломали.

— Много ты знаешь! — говорю я, не глядя на него. — Бен меня научил.

— Бен умер.

— Как-то ранним утр-р-ром… — громко и четко пою я. Сияющие деревья и кусты вокруг начинают мерцать, будто их посыпали блестками, но я не умолкаю. — На восходе солнца…

— Да тебе сил не хватит развести костер!

— Песню услыхал я из долины… — Нахожу длинную дощечку и ножом вырезаю в ней небольшую полость. — Не предай меня… — Беру палку поменьше и закругляю ей кончик. — Не оставь меня…

— Ах, не отпускай меня, любимый, — заканчивает мальчик.

Я не слушаю: приставляю закругленный конец палки к дощечке и начинаю вертеть ее между ладонями, с силой вжимая в дерево. Ритм моих движений совпадает с пульсацией в голове, и я уже вижу самого себя, в лесу, с Беном. Мы соревнуемся, у кого первым пойдет дым. Он всегда выигрывал, а мне часто вапще не удавалось высечь искру. Славные были времена.

Славные.

— Давай же! — Я потею и кашляю, и голова идет кругом, но я заставляю себя вертеть палку. Манчи, стараясь помочь, без конца тявкает на дощечку.

И тут из полости поднимается крошечная струйка дыма.

— Ха!!! — Я заслоняю дощечку от ветра и дую на искры, чтобы огонь занялся. Вместо растопки я подложил туда немного сухого мха, и когда над дощечкой взмывают первые языки пламени, я испытываю такую радость, какой не испытывал уже бог знает сколько. Я накладываю сверху сухих прутиков, жду, когда они тоже займутся, потом подбрасываю палок покрупней — и вот передо мной самый настоящий костер.

Минуту он просто горит. Надеюсь, мы находимся с подветренной стороны, и Аарон не учует дыма. И вапще я возлагаю большие надежды на ветер.

Я иду в сторону берега, хватаясь за стволы деревьев, чтобы удержаться на ногах. Наконец добираюсь до доков.

— Давай, давай, — бурчу я себе под нос, пробираясь по доку к лодке. Доски скрипят у меня под ногами, и один раз я едва не падаю в реку.

— Она потонет, — говорит мальчик, заходя по колено в реку.

Я прыгаю: лодчонка ходит подо мной ходуном, но не переворачивается.

И не тонет.

— Ты не умеешь грести.

Я выбираюсь из лодки и иду обратно в деревню, где нахожу довольно длинную доску, которой можно грести, как веслом.

Больше мне ничего не нужно.

Мы готовы.

Мальчик стоит на берегу с моими вещами в руках и рюкзаком на спине, лицо у него равнодушное, Шума нет.

Я окидываю его взглядом. Он молчит.

— Манчи! — зову я, но пес уже у моих ног.

— Здесь, Тодд!

— Хороший пес. — Мы подходим к костру. Я беру палку и сую в огонь ее обугленный конец. Через минуту он становится красный и дымится, а по дереву начинает ползти огонь. — Точно сможешь удержать? — спрашиваю я для верности.

Манчи берет другой конец палки в зубы — лучшим пес на свете готов нести огонь в лагерь врага.

— Готов, дружок?

— Атов, Тоуд! — отвечает он, не выпуская из зубок палки, и так бешено виляет хвостом, что его не видать.

— Аарон убьет пса, — говорит мальчик.

Я стою, — мир вертится, как сумасшедший, тело меня не слушается, я выкашливаю собственные легкие, в голове стучит, ноги дрожат, кровь кипит, — но я стою.

Стою, черт побери.

— Меня зовут Тодд Хьюитт, — говорю я мальчику. — А ты остаешься здесь.

— Ничего у тебя не выйдет!

Но я уже поворачиваюсь к Манчи и говорю:

— Беги, малыш.

С горящей палкой в зубах он взлетает на утес и спускается по другому его склону, а я считаю до ста, громко, чтобы больше никого не слышать, и потом еще раз до ста, вот теперь хватит, я мчусь обратно к докам и лодке, залезаю в нее, отрезаю ножом ветхую веревку и начинаю грести доской.

— От меня не уйдешь, — говорит мальчик, стоя на доке с книгой в одной руке и ножом в другой.

— Посмотрим! — кричу я в ответ, и он начинает отдаляться, постепенно исчезая в сиянии и гаснущем свете, а моя лодка плывет вниз по течению.

К Аарону.

К Виоле.

К тому, что меня ждет.

31

Нечестивцы наказаны

В Прентисстауне были лодки, хотя на моей памяти никто ими не пользовался. Да, река у нас тоже есть, вот эта самая, которая сейчас мотает меня туда-сюда, но наш отрезок очень стремительный, с порогами, а единственное спокойное место заболочено и населено кроками. Ну а потом начинаются болото и лес. Вопщем, я никогда в жизни не плавал в лодке, и хотя со стороны кажется, что плыть вниз по течению совсем нетрудно, на деле это не так.

Наконец-то мне улыбнулась удача: река на этом участке спокойная, хотя от ветра и поднялись волны. Течение подхватывает лодку и влечет вниз по реке без моей помощи, такшто все силы своего кашляющего тела я вкладываю в то, чтобы не давать ей вертеться.

Получается не сразу.

— Черт! — выдыхаю я. — Клятая посудина!

Но потом, поплескавшись с веслом пару минут и дважды повернувшись вокруг своей оси), я немного осваиваюсь и поднимаю голову: надо же, я проделал уже половину пути!

Я сглатываю слюну, трясусь и кашляю.

Итак, вот мой план. Может, не бог весть какой, однако на большее мой издерганный, пульсирующий мозг неспособен.

Манчи бросит палку где-нибудь в лесу, с наветренной от Аарона стороны. Тот учует дым и подумает, что это мой лагерь. Потом Манчи прибежит в лагерь Аарона и начнет лаять как оголтелый, изображая, что зовет меня. Это нетрудно, надо просто повторять мое имя (что он и так все время делает).