Щенки и псы Войны - Сергей Щербаков

Сыновья у Али были крепкие ладные, высокому Саиду лет семнадцать, молчаливому с презрительным взглядом Руслану, похоже, все двадцать. Жена Али, маленькая плотная женщина в черном с красивыми грустными глазами, во двор выходила редко, в основном больше суетилась в доме.

Однажды чуть свет Руслан по висячему мосту увел солдата на другой берег в лес, где они пробыли почти весь день, ничего там не делая. Поначалу Колька грешным делом подумал, что парень заведет его подальше в лес и грохнет. Потом уже Селифонов узнал, что в селе в тот день проводилась «жесткая зачистка». Приезжали «вэвэшники» с «собрами» и крепко «шмонали» местных. Но ничего не нашли, кроме десятка старых охотничьих ружей.

Сколько времени прожил у Али он не знает.

Через неделю после «зачистки» рано утром Али растормошил его, еще только начинало светать. Хозяин выгнал из гаража белую «Ниву» с верхним багажником, на который Колька и Руслан загрузили несколько мешков с мукой и пшеном. Сверху накрыли полителеновой пленкой. Из дома в сопровождении Али вышли два незнакомых чеченца, они бойко о чем-то беседовали. Оба в камуфляже, в «разгрузках», вооружены. Один чересчур веселый, с бородой, золотыми передними зубами, другой лет двадцати пяти с орлиным профилем наоборот больше молчал. Что-то внутри подсказывало Кольке, что это самый старший из сыновей Али.

— Поедешь с ними, — сказал Али Селифонову, кивнув на «Ниву».

Ехали долго. Проехали какое-то село, потом долго петляли по извилистой горной дороге, миновали вброд несколько мелких речушек. Наконец машина, съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу их уже ждали два боевика и семеро, судя по одежде и обличию, пленных.

Машину разгрузили. Руслан сразу же уехал обратно. Колька и остальные пленники понукаемые «чехами» с мешками побрели по берегу вдоль сверкающей на солнце реки. За излучиной они свернули влево, вышли на ведущую вверх незаметную тропку и стали медленно карабкаться в гору. Солнце было уже в зените, когда они вышли к лагерю боевиков. Это был небольшой лагерь, состоящий из полутора десятка хорошо замаскированных землянок и нескольких пещер, скрытых в буковых зарослях. Кольку поместили в одной из землянок с боевиками. Среди боевиков было много наемников-арабов, встречались и хохлы. Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.

Командовал этим небольшим отрядом знакомый уже Кольке полевой командир Азиз, которого все в лагере боялись за его неукротимый норов, за его жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на глазах у всех пристрелил араба за какую-то ничтожную провинность. Иногда пролетали «сушки», бомбили где-то вдалеке. Азиз требовал от всех неукоснительно соблюдать меры маскировки.

С пленными Кольке заговорить не удавалось, солдат среди них было четверо, один из которых, какой-то припадочный с идиотской улыбкой, с шальными глазами. Остальные гражданские. Все обтрепанные, грязные, забитые, с голодным взором. Пленникам приходилось пилить, колоть дрова, ходить за водой, копать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь. Под горячую рук «чехов» Колька попадал редко, так как был сильнее и расторопнее остальных обессиленных заложников.

Дни становились теплее, зажелтели одуванчики, на деревьях распустилась нежная листва, которая плотным зеленым непроницаемым ковром скрыла лагерь с неба.

В лагере появились новые пленники: два омоновца. Старший лейтенант со страшной гематомой под левым глазом и черными от побоев губами; и сержант с разбитыми в кровь виском и затылком. Их поместили в соседнюю землянку. Колька видел, как, молодые «чехи» жестоко издевались и унижали их. Особенно доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому парню, похожему на борца, с неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.

Через пару дней Кольке на распиловке дров удалось переговорить с новичками.

Фамилия старшего лейтенанта была Гурнов, из новосибирского ОМОНа. Офицер с болью поделился, как они с сержантом оказались в плену.

— Подбежала, браток, на рынке маленькая заплаканная малява. Плачет, надрывается, слезы ручьем, помогите дяденьки, родненькие! Мама умирает! Только вы сможете ее спасти! Успокойся, малышка, говорю! Сделаем все, что в наших силах! Где твоя мама!

— Вон там, в подвале умирает, дорогая мамулечка!

Трое нас было. Я, Саня, — Гурнов кивнул в сторону сержанта. — И майор Перфилов. Спускаемся в темный подвал, темень хоть глаза выколи. Тут нас и сделали как зеленых сосунков. Перфилов последним спускался, смекитил, да поздно было, начал стрелять, его сразу положили. Очнулся я уже в машине с кляпом во рту, рядом Саня в крови. Потом в сырой яме неделю продержали, суки. До сих пор башка гудит будто чугунная, но еще, слава богу, пока варит, а вот у Сани дела х…евые. Голову, гады, ему проломили. Говорить совсем не может, только мычит. Пытается на земле веткой что-нибудь написать, буквы путает, ничего не понять.

Колька с жалостью посмотрел на бледного сержанта, который, устало откинувшись и прикрыв глаза, сидел в стороне у дерева. Вдруг Саня весь напрягся, и у него судорожно задергалась правая щека. Было впечатление, что он криво смеется, словно мим на сцене. Повернув к ним искаженное болью лицо, он сунул в рот большой палец, пытаясь сдержать судорогу дергающейся щеки. Из серых глаз полных страдания по грязным щекам текли слезы.

— Запоминай, братишка, внимательно слушай. Может тебе еще доведется выбраться отсюда. Нам же все, п…дец! Убьют они нас! Как пить дать! Один бы я попробовал еще дать деру или покрошить гадов в капусту, если повезет. Но Санька не имею права бросить! Понимаешь?!

Бедного Санька убили спустя несколько дней, когда у него отнялась правая рука. Он уже почти не чувствовал ее, еле-еле шевеля онемевшими пальцами. Парализованный он стал обузой для «чехов». И они, не церемонясь, полоснув кинжалом по горлу, столкнули его с обрыва.

Кто-то из чеченцев, оценивающе поглядывая на крепкую фигуру старшего лейтенанта, предложил новую забаву, борцовский турнир.

Мгновенно образовался на поляне широкий круг, на середину которого вытолкали омоновца. Против омоновца на поединок вышел Рамзан, здоровенный волосатый небритый детина. Скинув куртку и засучив рукава, он, усмехаясь в черную бороду, пропел ласковым грудным голосом, приглашая Гурнова на схватку:

— Иды сюда, цыпленок! Я тэбэ буду бороть!

Они сошлись. Могучий Рамзан, у которого ходуном под рубахой играли мускулы, крепко вцепился в одежду противника. Они долго топтались на месте, кружась по поляне, подымая пыль, мотая друг друга из стороны в сторону. У чеченца на лбу обильно проступил пот. Слышалось прерывистое дыхание Гурнова. Он с трудом сдерживал напор чеченца. Попытался сделать подсечку, но не удачно. Такого мастодонта, как Рамзан, разве собьешь. Со всех сторон раздавался смех, советы, подбадривающие возгласы. Все произошло очень быстро, никто ничего толком и не понял. Рамзан, которому надоела эта канитель, попер мощно вперед как танк, чтобы обхватить и сжать соперника в своих могучих тисках, но стремительная атака обернулась неожиданным для него поражением. Под натиском боевика старший лейтенант упал, увлекая того за собой, сделав прием называемый «мельницей». Бугай кувыркнулся, мотнув в воздухе ногами. И пока соображал, что же произошло, Гурнов применил болевой прием на руку. От боли кавказец взвыл и забился словно раненый зверь в капкане. Что вокруг творилось? Невообразимый гвалт, гам, улюлюканье, свист…

К борцам подскочили двое боевиков, один из них ударил со всей силы ботинком «омоновца» в бок, другой ухватил его за голову и оттаскивал от воющего, сучившего ногами, боевика.

Рамзан, залившись густо краской, с трудом поднялся, бормоча проклятия и держась за больную руку. В стороне несколько человек стали ногами избивать, прикрывшего голову руками, лейтенанта.

Полевой командир был явно не доволен исходом схватки, он нервно постукивал пальцами по колену. Неожиданно хмурый взгляд Азиза наткнулся на Кольку, который выглядывал из-за спин боевиков, наблюдая за борцами. Обернувшись, боевик что-то сказал молодому «чеху», стоящему за ним. Тот, окликнув Селифонова, подвел его к восседавшему на белой бурке словно вождь, Азизу.

— Хочешь жить? — вдруг задал вопрос Азиз.

Колька, молча, кивнул головой, недоверчиво косясь на гогочущих вокруг боевиков.

— Убей его! И я тебя отпущу! Слово джигита!

— Гаджи! — позвал он, насмешливо глядя на стоящего перед собой солдата в жеванном грязном бушлате.

Появился Гаджи, молодой высокий парень с неприятным лицом и колючим взглядом, один из телохранителей Азиза. Он подвел рядового к стонущему на земле, избитому «омоновцу», лицо которого превратилось в страшную кровавую маску.

— Сволочи-и! Говнюки! — хрипел старший лейтенант, сплевывая сгустки крови. — Стреляй, паря! Не бойся, на тебе крови не будет! Хорошее дело сделаешь, отмучаюсь! Все равно не жить!