Железный король. Узница Шато-Гайара (сборник) - Морис Дрюон

– Готово! – крикнул он Беатрисе. – Можешь идти сюда.

Свеча была готова, и даже самый внимательный глаз не обнаружил бы на ее гладкой поверхности никаких подозрительных следов.

– Недурно сработано для человека, который привык действовать мечом, – произнес Эврар, и лицо его загорелось жестоким торжеством.

Положив свечу на место, он добавил:

– Будем надеяться, что она верная посланница вечности.

Отравленная свеча, лежавшая в самой середине пачки и ничем не отличавшаяся от своих соседок справа и слева, стала сейчас как бы лотерейным билетом. Через сколько дней слуга, заправляющий подсвечники в доме хранителя печати, вынет ее из пачки? Взгляд Беатрисы упал на соседние пачки, предназначавшиеся для короля, и она негромко рассмеялась. Но Эврар подошел к ней и сжал ее в своих объятиях.

– Возможно, мы в последний раз с тобой видимся…

– Возможно – да, а возможно – и нет, – ответила она прищурясь.

Он легко поднял девушку на руки и понес к соломенному тюфячку. Беатриса и не думала сопротивляться.

– И как ты только ухитрялся хранить обет целомудрия, когда был тамплиером? – спросила она.

– Никогда я не мог себя смирить, – ответил он глухим голосом.

Тогда прекрасная Беатриса закрыла глаза; ее верхняя губка забавно оттопырилась, открыв мелкие белоснежные зубы; пусть это обман, пустая мечта, но ей казалось, что ее ласкает сам сатана.

Впрочем, разве Эврар не был хром?

Глава II

Судилище теней

Каждую ночь, как повелось еще издавна, с юных лет, Ногарэ сидел за работой. И каждое утро графиня Маго с замиранием сердца ждала вести, которая увенчала бы ее надежды и вновь открыла бы перед ней двери королевских покоев. Но увы, мессир Ногарэ отличался отменным здоровьем, и на голову бедняжки Беатрисы обрушивалась не знавшая границ ярость ее покровительницы. Девушка снова наведалась к мэтру Анжельберу. Как она и предполагала, Эврар в один прекрасный день исчез без всякого предупреждения. В душу Беатрисы прокралось недоверие к искусству своего возлюбленного и к свойствам «фараоновой змеи»: разве что вышла неудача и дьявол вопреки превращенному в уголь языку одного из братьев д'Онэ, а быть может, именно из-за этого языка сокрушил ни в чем не повинных людей.

Как-то утром, на третьей неделе мая, Ногарэ против обыкновения опоздал на заседание Малого совета и вошел в зал тотчас же следом за королем, так что даже задел по пути Ломбардца.

В этот день на Малом совете, кроме обычных его членов, присутствовали оба брата короля и три его сына.

Вопросом первостепенной важности было избрание нового папы. Мариньи только что получил из Карпантрасса сообщение, что кардиналы, собравшиеся там на конклав сразу же после кончины Климента V, перегрызлись, и спорам не видно конца.

Папский престол пустовал уже в течение четырех недель, и при создавшемся положении король Франции должен был незамедлительно высказать свое мнение на сей счет.

Все присутствующие на Малом совете знали намерения короля: он хотел, чтобы папы оставались и впредь в Авиньоне – другими словами, у него под рукой; он хотел сам избрать, если не открыто, то, во всяком случае, фактически, будущего главу христиан и таким образом связать его; он хотел укротить огромную политическую организацию, каковой являлась церковь, давнишний противник французской королевской власти.

Двадцать три кардинала, которые съехались в Карпантрасс отовсюду: из Италии, Франции, Испании, Сицилии и Германии – и которые достигли кардинальского достоинства, кто по заслугам, а кто и вовсе без заслуг, окончательно разругались, и, сколько там имелось кардинальских шапок, столько имелось и разных точек зрения.

Всё: и богословские споры, и противоречивые мнения, и борьба интересов, и семейная вражда – только подливало масла в огонь. Особенно люто ненавидели друг друга итальянские кардиналы, представленные семействами Гаэтани, Колонна и Орсини.

– Эти восемь итальянских кардиналов, – докладывал Мариньи, – согласны лишь в одном, а именно, что необходимо вернуть папскую резиденцию обратно в Рим. Зато, к нашему счастью, они никак не могут прийти к согласию насчет кандидата в папы.

– Однако ж со временем они могут договориться, – заметил его высочество Валуа.

– Вот поэтому и нельзя мешкать, – ответил Мариньи.

Наступило молчание, и вдруг Ногарэ почувствовал позыв к рвоте, сопровождавшийся ощущением тяжести в желудке и в груди; он с трудом перевел дух. От боли он скорчился в кресле, и, как ни пытался выпрямиться, мускулы, к его удивлению, ему не повиновались. Однако слабость тут же прошла, он глубоко вздохнул и вытер мокрый от пота лоб.

– Для большинства христиан Рим – это исконный град папства, – начал Карл Валуа. – В их глазах Рим был и остается центром Вселенной.

– Это вполне устраивает императора Константинопольского, но отнюдь не короля Франции, – отпарировал Мариньи.

– Тем не менее даже вы, мессир Ангерран, не можете одним росчерком пера уничтожить то, что создавалось веками, и помешать престолу святого Петра находиться там, где он был воздвигнут и где ему положено быть.

– Но чем сильнее желание папы остаться в Риме, тем труднее ему там пребывать, – не сдержавшись, воскликнул Мариньи. – Сейчас же начинаются раздоры и заговоры, и папе волей-неволей приходится бежать и укрываться в каком-нибудь замке, отдавшись под покровительство того или иного города, и пользоваться чужим войском. Гораздо спокойнее папам жить под нашей охраной в Вильнёве, то есть по другую сторону Роны.

– Папа будет и впредь жить в своей резиденции в Авиньоне, – заметил король.

– Я хорошо знаю Франческо Гаэтани, – продолжал Карл Валуа. – Это человек больших знаний, человек больших заслуг, и я мог бы оказать на него влияние.

– Не надо этого Гаэтани, – сказал король. – Он из семейства Бонифация и разделяет их ошибочный взгляд, выраженный в булле Unam Sanctam[7].

Филипп Пуатье, который до сих пор сидел молча, вмешался в беседу и, подавшись вперед всем своим худощавым телом, заговорил:

– Вокруг этого дела столько всяческих интриг, что рано или поздно они взаимно уничтожат друг друга. Ежели не навести там порядка, конклав затянется на целый год. Нам известно, что даже в более трудных и щекотливых обстоятельствах мессир Ногарэ показал, на что он способен. Мы должны быть непреклонны и тверды.

Воцарилось молчание, затем Филипп Красивый повернулся к Ногарэ, который был бледен как мертвец и хрипло и натужно дышал.

– Ваше мнение, Ногарэ?

– Да, государь, – с трудом выдавил из себя хранитель печати.

Дрожащей рукой он провел по лбу.

– Прошу меня извинить. Но эта ужасная жара…

– Здесь вовсе не жарко, – заметил Юг де Бувилль.

Сделав над собой огромное усилие, Ногарэ сказал каким-то чужим голосом:

– Интересы государства и христианской веры велят нам действовать именно так.

Он замолчал, и присутствующие так и не поняли, почему хранитель печати столь немногословен сегодня.

– Ваше мнение, Мариньи?

– Предлагаю перевезти в Кагор останки усопшего Климента V под тем предлогом, что такова была его последняя воля, – это даст понять конклаву, что следует поторопиться. Поручить эту благочестивую миссию можно племяннику покойного папы Бертрану де Го. А мессир Ногарэ, в свою очередь, отправится туда с необходимыми полномочиями и в сопровождении стражи, как и положено. Многочисленная и притом хорошо вооруженная стража обеспечит выполнение нашей воли.

Карл Валуа сердито отвернулся от говорившего: он отнюдь не одобрял применения силы.

– А как же будет с моим разводом? – осведомился Людовик Наваррский.

– Помолчите, Людовик, – оборвал его король. – Из-за вашего развода мы и хлопочем.

– Хорошо, государь, – сказал вдруг Ногарэ, не понимая, что говорит.

Голос его прозвучал хрипло и еле слышно. Он чувствовал, что в голове у него мутится и вещи принимают несвойственные им размеры и форму. Своды залы вдруг показались ему непомерно высокими, как в Сент-Шапели. А затем они внезапно надвинулись, нависли над ним, как потолок погреба, где он обычно допрашивал подсудимых.

– Что же это такое? – спросил он, пытаясь расстегнуть свою одежду.

И неожиданно для всех присутствующих его вдруг свела судорога, колена подвело к животу, голова бессильно повисла, руки судорожно сжались на груди. Король поднялся с места, и все последовали его примеру… Ногарэ испустил сиплый крик, упал на землю, и его вырвало.

Юг де Бувилль, первый королевский камергер, отвез хранителя печати домой, куда срочно были вызваны лекари.

Долго совещались ученые мужи, прежде чем доложить королю о результатах консилиума. Ни одно слово из их сообщения не проскользнуло за пределы королевских покоев. Однако ж назавтра во дворце и по всему Парижу заговорили о непонятном недуге, поразившем хранителя печати. Отравление? Уверяли, что лекари применили самые действенные противоядия. Государственные дела в этот день так и остались нерешенными.