Чаровница для мужа - Елена Арсеньева

Впрочем, эту историю Панкратов считал совершенно неинтересной, и если сообщил о ней по телефону Алене Дмитриевой, то лишь потому, что обещал сообщать ей обо всем, что так или иначе связано с Сунь Банань. Судя по тому, что писательница буркнула только — да, спасибо, и сразу отключилась, она тоже сочла его сообщение малоинтересным.

На самом деле Алена сочла его более чем интересным, жаль только, что сказать об этом не могла: опасалась быть замеченной Сунь Банань и Тереховым.

* * *

Лишь только она узнала парочку, как быстренько проелозила по песку и отодвинулась за Машин памятник. Сама не знала, почему вдруг решила спрятаться от Терехова, но спряталась, потянув за собой и Александрину. Та послушалась — всегда славилась сообразительностью! — и проворно отползла вслед за Аленой, так что, когда через мгновение Сунь Банань и Терехов обернулись и уставились на Машину с Юрой оградку, они могли увидеть только Алину, которая собирала в пластиковый пакет обломанные стебли роз и хризантем. Барышня, надо сказать, тоже уродилась понимающая — ну еще бы, Машина ведь дочка!

Наверное, Терехов и Сунь Банань подумали: обычное дело — приехала девушка на кладбище обиходить родные могилки. Зрелище, не заслуживающее внимания. И отправились своим путем.

– Тетя Саша, тетя Лена, вылезайте, они дальше прошли, — прошипела через мгновение Алина, и две наши дамы осторожно высунули носы из-за своего прикрытия.

В самом деле, Сунь Банань и Терехов двигались дальше по узким дорожкам меж оградок. Похоже, они искали какую-то могилу, расположение которой не очень хорошо себе представляли: перегибались через оградки то к одной, то к другой, всматривались в таблички, переходили к следующей. Тоже вроде бы ничего странного, однако смотрели они с одинаковым вниманием и на надписи на лицевой стороне памятников, и на их оборотные стороны, сличаясь с листком, который держала в руке Сунь Банань, иногда делая на нем какие-то записи. Лица у них были озабоченные и, Алене показалось, очень злые.

– Что они так старательно ищут, интересно? — пробормотала она.

– А это кто? — спросила Алина, которую, понятное дело, донимало любопытство.

– Да та самая китайская сумасшедшая, которая нынче с утра пораньше у нас в редакции учинила трам-та-ра-рам, — усмехнулась Александрина. — А что за тип с ней, я не знаю. И не понимаю, почему мы от них должны прятаться так тщательно. Наверное, Леночка знает. Думаю, она нам сейчас объяснит.

Алена пока молчала, провожая взглядом фигуры Терехова и Сунь Банань, но старательно делая вид, что смотрит на невзрачного мужичка с мешком, который бродил между могилок, явно выискивая забытые бутылки. Терехов и китаянка были почти одного роста, но не только это их объединяло. В том, как они двигались рядом, было нечто… как бы поточнее сказать… нечто обычное. В слаженности их движений и коротких реплик, которыми они изредка обменивались (к сожалению, говорили они тихо, да и ушли уже довольно далеко, так что Алене ничего не было слышно), ощущалась некая общность, которая порой бывает заметна опытному глазу и дает понять: это не случайно встретившиеся люди. Они двигались, поворачивались друг к другу, взглядывали друг на друга как близкие друзья, родственники, любовники, сообщники, наконец.

«Занятно», — подумала Алена Дмитриева и повторила вслух:

– Занятно…

– Да в чем дело-то? — разом спросили Алина и Александрина, но Алена не ответила.

Почему-то вспомнился настойчивый трезвон мобильного телефона Терехова вчера вечером, во время урока, и накануне. Вспомнилось, как Никита Дмитриевич рассказывал ей про группу «Дельфин» и напевал:

Это больше, чем мое сердце,

Это страшнее прыжка с крыши,

Это громче вопля бешеного,

Но гораздо тише писка забитой мыши,

Это то, что каждый всю жизнь ищет,

Находит, теряет, находит вновь…

Вспомнилось еще, как он осекся на последнем слове, которое не могло быть ничем иным, чем «любовь». «Точно, она ему звонила, — с непоколебимой уверенностью подумала Алена. — Причем эта песня — сигнал именно для ее звонков. Они любовники, они очень много друг для друга значат. За каким чертом я ему понадобилась, совершенно непонятно, может, просто ветром дурь в голову надуло, а у них не ветром, тут что-то очень серьезное».

Алена сама не могла бы объяснить, на чем зиждется ее уверенность. С женщинами такое бывает, причем сплошь и рядом. Конкретных доказательств ни на копейку, однако всю историю чьих-то взаимоотношений, о которых и представления не имеют, разложат по полочкам, опишут с такими нюансами, что диву даешься, откуда что взялось?! Можно все это высмеять, конечно, но если кому-то вдруг в голову взбредет алгеброй гармонию проверить, он в шок впадет оттого, как точно формулы совпали с алгоритмами, а теоремы — с аксиомами. Или что там с чем совпадает, в алгебре-то?

– Интересно, как ей удается такие ногти в целости сохранить? — пробормотала Алина, провожая взглядом удаляющуюся парочку. — Я обратила внимание, что она один памятник с яростью стукнула, ну, думаю, сломает ногтищи! Нет, не сломала. Наверное, они накладные.

– Разумеется, — сказала Александрина. — Но это не какой-нибудь пластик, ты не подумай. У нее нынче в пылу редакционной свалки один ноготь с пальца сломался, я его подняла и внимательно рассмотрела. Оказалось — особая смола такая, китайское древнее искусство изготовления накладных ногтей. Веками их красавицы носили. Европейцы, которые их видели, думали, что китаянки носят накладные ногти, сделанные из драгоценных камней, из рубинов, к примеру, но рубинов длиной в пять сантиметров на все женское население Поднебесной просто не напасешься. Поэтому в ход шла смола, которую добывали в горах Шаньдунской провинции, в нее подмешивали толченые драгоценные камни, а для не слишком состоятельных покупательниц — измельченное в пыль стекло, и тоже недурно получалось. Такие ногти не сломаются, что ты ими ни делай, могут, конечно, соскочить с пальца, но только в свалке, какую вчера Сунь Банань затеяла.

– Надо же, а я думала — пластик, — сказала Алина. — Который запросто сломается.

Алена нахмурилась. Какая-то мысль ворохнулась в голове… что-то про сломанный ноготь… Нет, не сообразить!

И Алена продолжала растроганно слушать болтовню Алины и Александрины. Вот так же было и раньше, еще при Машечке: когда Леночка вдруг, посреди общего разговора, углублялась в свои «неземные сны», как называлось внезапное падение на нее сюжета будущего романа, и подруги не мешали ей думать, а просто продолжали тихонько разговаривать, терпеливо ожидая, пока сочинительница очнется и вернется к ним. Нет, ну правда, Алина была истинной дочерью своей матери!