Хозяин зеркал - Екатерина Чернявская

– Что случится тогда? – возопил человек в красном, еще выше воздевая факел.

Собравшиеся в едином порыве вскинули вверх кулаки и выдохнули:

– Придет возмездие!

Сверкнули разноцветные искры. На руках слушателей тоже были кольца, и от этого зловещего единства и от услышанных слов у Расмуссена по спине побежали мурашки.

– Что дает нам право мстить? – продолжил краснорясый.

Расмуссен подумал, что где-то слышал этот голос, только вот где? Маска и гуляющее по храму эхо искажали звуки.

– Наш праведный гнев! – откликнулись остальные.

– Что обрекает наших врагов на гибель?

– Их грехи.

– Каковы же эти грехи?

Голоса рассыпались угрюмой перекличкой.

– Чревоугодие!

– Алчность!

– Сладострастие!

– Гордыня!

Расмуссен хмыкнул, вспомнив, что гнев вроде бы тоже входит в этот список. «Ну погоди ты, вошь красноперая, дай мне только отсюда выбраться, будут тебе и Гордыня, и Алчность, и особенно Праведный Гнев». Он внимательно прислушался к дальнейшей проповеди, надеясь, что Василиски станут обсуждать свои планы или хотя бы недавнее убийство Старого Пердуна. Однако вместо этого оратор завел нудный рассказ о мытарствах их возлюбленного магистра, якобы ползавшего семь дней и ночей по пустыне и там осененного неким пророчеством. Затем наставник пообещал своим духовным чадам скорое освобождение от нестерпимого гнета и прочих невзгод («Ибо так гласит Пророчество!»), после чего собравшиеся снова спели хорал и затеяли расходиться. Их вождь подобрался к ангелу – тут Оскар вытянул шею – и проиграл на крыле небожиррясый. Крыло едва слышно щелкнуло, закрываясь, и темнота затопила Храм. За окном все еще валил снег, но уже не яростными порывами, а мягкими тяжелыми хлопьями. Снаружи было светлее, чем внутри. Оскар дождался, когда белизна за окном сменится серовато-сизым, стряхнул с себя кости и подошел к статуе. Он набрал комбинацию – два нажатия на крайнее правое перо, одно на среднее, три на левое. Ангел послушно задрал крыло. Расмуссен внимательно всмотрелся в открывшийся черный проем. Свечу он зажечь не решался, так что предстояло спускаться на ощупь. Оскар прикрыл глаза, вспоминая расположение лестницы, и так, с закрытыми глазами, скользнул в дыру.

Ему удалось одолеть лестницу без приключений. Нащупав ногами пол пещеры, Оскар встал неподвижно и прислушался. Поплескивала вода. Звенели капли. В подземном зале было теплее, чем наверху. От реки струился насыщенный влагой воздух. Расмуссен облегченно вздохнул, шагнул вперед – и тут за спиной его вспыхнул свет. Полицмейстер еще успел обернуться, успел увидеть керосиновую лампу, освещенный лампой красный рукав и внимательные темные глаза. Он потянулся за пистолетом, когда в шею что-то кольнуло. Рука сразу сделалась ленивой и бессильно упала, так и не добравшись до кобуры. Оскар пошатнулся и рухнул ничком на холодный пол.

– Удивительные люди были эти Василиски, – сказал над Лягушонком очень знакомый голос. – Химики, инженеры, философы. И отличные фармацевты. Им, видите ли, надо было поддерживать репутацию, а гипнозом владели отнюдь не все. Вот они и разрабатывали другие средства. Те, что ухитрились вырваться из пламенных объятий Господина W и разбежались по лесам, забыли о сути, но сохранили старые рецепты. Яд, которым я вас угостил, парализует все двигательные мышцы, кроме мимических и челюстных. Так что говорить вы сможете, а вот бежать или драться – увы.

Говоря это, краснорясый перевернул парализованного Расмуссена на спину и осветил его лицо лампой. На полицмейстера смотрела щекастая физиономия Безбашенного Маяка.

Пока Оскар мысленно проклинал себя за тупость, Маяк присел рядом и вытянул из шеи своей жертвы маленький черный дротик.

– Отличная вещь, как я и говорил. Действует всяко лучше, чем обещание посадить в одну камеру с Лисом и Отверткой.

– Чтоб ты сгнил, крысий сын, – прохрипел Оскар.

– Все в свое время, хотя мне почему-то кажется, что первым сгниете вы.

Журналист удобно устроился на нижней ступеньке лестницы, подвернув под себя красный балахон. Маска куда-то делась, зато на пальце Маяка нагло посверкивало кольцо. Голова петуха с глазком-рубином, давний знак Василисков. Журналист поставил лампу на пол и улыбнулся Расмуссену:

– Итак. Вам, наверное, любопытно, отчего я сразу вас не убил?

Лягушонок счел за лучшее промолчать. Лопатками он ощущал неровности пола. Значит, чувствительность сохранилась. Это плохо, если Маяку вдруг приспичит его пытать. И это хорошо – может, яд действует не так уж и долго.

– Отвечаю: мне крайне интересно, как Господа приняли мой подарок. Вы ведь были там? Что они говорили?

– Поржали вволю.

– Поржали?

Неведомо как, но Оскар, похоже, угодил прямо в цель: физиономию журналиста перекосило.

– Они вечно ржут. Ржут, жрут, хлещут бьярмское, чертовы выродки…

Оскара неприятно поразило сходство этих слов с его собственными мыслями, но виду он не подал.

– А тебе, петух обкончанный, завидно?

Маяк уже справился с собой, и лицо его ничего не выразило.

– Завидно? Нет. С чего мне должно быть завидно? Мой дед владел всего-то половиной Западного Побережья. Если бы Господин F не настолько любил свежую рыбку, чтобы с нею заодно заполучить и рыбаков, владел бы и сейчас. Но, к сожалению, с ним приключился несчастный случай на рыбалке. А рядом совершенно случайно оказались два сотрудника вашего Особого отдела – подчиненного, если я не ошибаюсь, Господину W…

Журналист склонился над поверженным полицмейстером и сощурился. Взгляд его не сулил добра.

– Я не завидую и зла ни к кому не питаю. Напротив, я должен быть благодарен, что несчастный случай не приключился также с его женой и сыном. А вот папаша мой был просто дурак. Он совсем не испытывал благодарности, когда вынужден был поступить на службу к одному здешнему захудалому семейству. И напрасно. Это же так почетно – прислуживать тем, кого десять лет назад не взял бы и в страусятники. Это невероятно увлекательно – следить за тем, чтобы лакеи не разворовали серебро, чтобы серебро это было отполировано, и выслушивать попреки, если повар не угодил сиятельным особам. А я получил прекрасное образование. Что с того, что мне хотелось заниматься поэзией? Стишки – ерунда, зато я с закрытыми глазами могу разложить по столу вилки для рыбных и мясных блюд, для дичи и для десерта. Наверное, это мое умение и нравилось Фреа, а вовсе не какие-то там вирши…

Маяк выпрямился и неожиданно продекламировал, глядя куда-то в черноту над потолком:

Взлетают шутихи, тянется вереницатех, кого в жизни положено сторониться:доктор-Чума, демон, разнузданная девица.

Доктор-Чума идет, вдыхая воздух поветрия морового,мечтая о городе, где совсем не осталось живого,ни птицы на площади, ни крысы в подвале,ни рыбы, ни каракатицы в широком зеленом канале…[22]

– Мечты сбываются, – завершив строку, хихикнул чтец. – Мечты сбудутся очень скоро… Знаете, Оскар, что смешно? Я ведь писал хорошие стихи и мечтал только о том, чтобы их опубликовали. Но их не публиковал ни один журнал. А теперь я пишу очень плохие стихи, и их везде публикуют. Не парадокс ли?

– Чего ты от меня хочешь?

Маяк снова склонился над своей жертвой и спросил:

– Оскар, вы мстительны?

– Что?

– Понимаете, мне нужна буква R. Точнее, нужен подходящий человечек, чтобы стать для нее сосудом. R, Revenge[23]. Сам бы я сгодился, да годы уже не те. Потом, мне очень хочется посмотреть спектакль, а его удобней смотреть из партера или даже с галерки, но никак не со сцены. Хочу увидеть, как они забудут про свое хваленое перемирие и начнут рвать друг другу глотки…

Оскар уже мог чуть-чуть пошевелить пальцами. Дело за малым.

– …а они начнут. Как только поймут, что Хозяев Круга намечается двое, ах, какая тут заварится каша! А я буду сидеть в партере и посмеиваться. Понимаете, друг мой Расмуссен… – Тут Маяк наклонился еще ниже. Свет лампы плавал в его выпуклых глазах, как в жидком масле. – Мой предшественник был неправ. Ему казалось, что надо убивать. А надо только выжидать. Выжидать и слегка подталкивать события, чтобы они двигались в желаемом направлении. И я усердно подталкиваю, только вот нужного человека никак не могу найти. Полно мстительных, но каких-то мелкомстительных, из тех, что плюнут в чашку соседу, когда тот отвернется. А Господа ведь по-мелкому не играют. У них все серьезно. Воплощение Голода. Воплощение Мора. Воплощение Войны.

Глава Василисков замолчал ненадолго, затем улыбнулся и спросил:

– Так как, Оскар, вы мстительный человек? Иначе ведь не приживется.

– Что не приживется? – хрипнул Расмуссен, мечтая, чтобы гад нагнулся еще ниже – тогда можно было бы вцепиться ему в глотку зубами.

– А вот это. – Журналист, порывшись под рясой, вытащил длинный осколок стекла.