Занимательная Греция. Капитолийская волчица (сборник) - Михаил Гаспаров

В огромном театре под открытым небом актеров было издали плохо видно. Поэтому они ходили в башмаках, высоких, как ходули (так что нужно было опираться на посох), надевали маски с лицом больше головы и облачались в яркие одежды, по которым сразу можно было отличить царя от воина. Женские роли играли, конечно, только мужчины. Двигаться в таком облачении было трудно, ни убийства, ни самоубийства показать было невозможно, о них рассказывали вестники. Зато жесты были величавы, голос звучен, монологи стройны, как ораторские речи, а диалоги остры, как философские споры. Такой запомнилась Европе греческая трагедия.

Монолог Прометея

Это Прометей перечисляет, что он сделал для рода людского.

… Людей я сделал, прежде неразумных,Разумными и мыслить научил.…Раньше людиСмотрели и не видели, и, слыша,Не слышали, в каких-то грезах сонныхВлачили жизнь; не знали древоделья,Не строили домов из кирпича,Ютились в глубине пещер подземных,Бессолнечных, подобно муравьям.Они еще тогда не различалиПримет зимы, весны – поры цветов —И лета плодоносного: без мыслиСвершали все, —а я им показалВосходы и закаты звезд небесных;Я научил их первой из наук —Науке числ и грамоте; я дал имИ творческую память, матерь Муз,И первый я поработил ярмуЖивотных диких – облегчая людямТяжелый труд телесный, я запрягВ повозки лошадей, узде послушных, —Излюбленную роскошь богачей.Кто, как не я, бегущие по морю,Льнокрылые измыслил корабли?… Скажу еще и больше: до меняНе знали люди ни целящих мазей,Ни снедей, ни питья и погибалиЗа недостатком помощи врачебной.Я научил их смешивать лекарства,Чтоб ими все болезни отражать.Я научил их способам гаданий,Истолковал пророческие сны —Что правда в них, что ложь. ОпределилСмысл вещих голосов, примет дорожных.Я объяснил и хищных птиц полетИ смысл их знаков – счастье иль беду, —Их образ жизни, ссоры и любовь,Гадания по внутренностям жертвы,Цвета и виды печени и желчи,Приятные при жертве для богов…Все это так! А кто дерзнет сказать,Что до меня извлек на пользу людямТаившиеся под землей железо,И серебро, и золото, и медь?Никто, конечно, коль не хочет хвастать.А кратко говоря, узнай, что всеИскусства у людей – от Прометея!

Комедия судит трагедию

Знаменитых сочинителей трагедий в Афинах было трое: старший – Эсхил, средний – Софокл и младший – Еврипид. Эсхил был могуч и величав. Софокл ясен и гармоничен, Еврипид тонок, нервен и парадоксален. У Еврипида на сцене царь-страдалец Телеф появлялся одетый в рубище, Федра томилась от неразделенной любви, а Медея жаловалась на угнетение женщин. Старики смотрели и ругались, а молодые восхищались.

Эсхил умер еще при Перикле; злые языки говорили, будто орел с неба принял его лысину за камень и сбросил на него черепаху, чтобы расколоть ее панцирь. А Софокл и Еврипид умерли полвека спустя почти одновременно. Сразу пошли споры между любителями: кто из троих был лучше? И в ответ на такие споры драматург Аристофан поставил об этом комедию.

Комедии в Греции ставились тоже лишь по праздникам, с хором, с тремя актерами, только, конечно, одеты они были не царями, а шутами, суетливыми и драчливыми. А главное, в трагедиях все сюжеты были мифологические и заранее известные, в комедиях же, наоборот, сплошь выдуманные, и чем необычнее, тем лучше. У того же Аристофана в других комедиях то мужик летит на небо на навозном жуке, чтобы привезти на землю богиню мира и этим кончить войну, то двое крестьян, столковавшись с птицами, устраивают между небом и землей чудо-государство Тучекукуевск, то афинские женщины, сговорившись, захватывают власть в городе и устанавливают для справедливости, чтобы у всех было общее имущество, а заодно и общие мужья.

Вот так и эта комедия Аристофана начинается с того, что бог театра Дионис решает: «Спущусь-ка я в загробное царство и выведу обратно на свет Еврипида, чтобы не совсем опустела афинская сцена». Но как попасть на тот свет? Дионис расспрашивает об этом Геракла – ведь Геракл туда спускался за адским псом Кербером. «Легче легкого, – говорит Геракл, – удавись, отравись или бросься со стены». – «Слишком душно, слишком невкусно, слишком круто; покажи лучше, как сам ты шел». – «Вот загробный лодочник Харон перевезет тебя через орхестру, а там сам найдешь». Но Дионис не один, при нем раб с поклажей; нельзя ли переслать ее с попутчиком? Вот как раз идет похоронная процессия: «Эй, покойничек, захвати с собою наш тючок!» Покойничек с готовностью приподымается на носилках: «Две драхмы дашь?» – «Нипочем!» – «Эй, могильщики, несите меня дальше!» – «Ну скинь хоть полдрахмы!» Покойник негодует: «Чтоб мне вновь ожить!» Делать нечего. Дионис с Хароном гребут посуху через орхестру, а раб с поклажей бежит вокруг. Встречаются, обмениваются впечатлениями: «А видел ты здешних грешников, и воров, и лжесвидетелей, и взяточников?» – «Конечно, видел и сейчас вижу», – и актер показывает на ряды зрителей. Зрители хохочут.

Вот и дворец Аида, у ворот сидит Эак: в мифах это величавый судья грехов человеческих, а здесь – крикливый раб-привратник. Дионис накидывает львиную шкуру, стучит. «Кто там?» – «Геракл опять пришел!» – «Ах, злодей, ах, негодяй, это ты у меня давеча увел Кербера, милую мою собачку! Постой же, вот я напущу на тебя всех адских чудовищ!» Эак уходит, Дионис в ужасе; отдает рабу Гераклову шкуру, сам надевает его платье. Подходят вновь к воротам, а в них служанка подземной царицы: «Геракл, дорогой наш, хозяйка так уж о тебе помнит, такое уж тебе угощение приготовила, иди к нам!» Раб радехонек, но Дионис его хватает за плащ, и они, переругиваясь, переодеваются опять. Возвращается Эак с адской стражей и совсем понять не может, кто тут хозяин, кто тут раб. Решают: он будет их стегать по очереди розгами, кто первый закричит, тот, стало быть, не бог, а раб. Бьет. «Ой-ой!» – «Ага!» – «Нет, это я подумал: когда же война кончится!» – «Ой-ой!» – «Ага!» – «Нет, это у меня заноза в пятке». – «Ой-ой!.. Нет, это мне стихи плохие вспомнились». – «Ой-ой!.. Нет, это я Еврипида процитировал». – «Не разобраться мне, пусть уж бог Аид сам разбирается». И Дионис с рабом входят во дворец. Оказывается, на том свете тоже есть свои соревнования поэтов, и до сих пор лучшим слыл Эсхил, а теперь у него эту славу оспаривает новоумерший Еврипид. Сейчас будет суд, а Дионис будет судьей; сейчас будут поэзию «локтями мерить и гирями взвешивать». Правда, Эсхил недоволен: «Моя поэзия не умерла со мной, а Еврипидова умерла и под рукой у него». Но его унимают: начинается суд.

Еврипид обвиняет Эсхила: «Пьесы у тебя скучные; герой стоит, а хор поет, герой скажет два-три слова, тут пьесе и конец. Слова у тебя старинные, громоздкие, непонятные. А у меня все ясно, все как в жизни, и люди, и мысли, и слова». Эсхил возражает: «Поэт должен учить добру и правде. Гомер тем и славен, что показывает всем примеры доблести, а какой пример могут подать твои влюбленные героини? Высоким мыслям подобает и высокий язык, а твои тонкие речи могут научить граждан лишь не слушаться начальников». Эсхил читает свои стихи – Еврипид придирается к каждому слову: «Вот у тебя Орест над могилою отца молит его “услышать, внять…”, а ведь “услышать” и “внять” – это повторение!» («Чудак, – успокаивает его Дионис, – Орест ведь к мертвому обращается, а тут, сколько ни повторяй, не докличешься!») Еврипид читает свои стихи – Эсхил придирается к каждой строчке: «Все драмы у тебя начинаются родословными: “Пелоп, который дал имя Пелопоннесу, был мне прадедом…”, “Геракл, который…”, “Тот Кадм, который…”, “Тот Зевс, который…” Дионис их разнимает: пусть говорят по одной строчке, а он, Дионис, с весами в руках будет судить, в какой больше весу. Еврипид произносит стих неуклюжий и громоздкий: “О, если б бег Арго остановила свой…”; Эсхил – плавный и благозвучный: “Речной поток, через луга лиющийся…”; Дионис неожиданно кричит: “У Эсхила тяжелей!”– “Да почему?” – “Он своим потоком подмочил стихи, вот они и тянут больше”.

Наконец стихи отложены в сторону, Дионис спрашивает у поэтов их мнение о политических делах в Афинах и опять разводит руками: «Один ответил мудро, а другой – мудрей». Кто же из двух лучше, кого вывести из Аида? «Эсхила!» – объявляет Дионис. «А обещал меня!» – возмущается Еврипид. «Не я – язык мой обещал», – отвечает Дионис еврипидовским же стихом. «Виноват и не стыдишься?» – «Там нет вины, где никто не видит», – отвечает Дионис другой цитатой. «Надо мною, над мертвым смеешься?» – «Кто знает, жизнь и смерть – не одно ль и то же?» – отвечает Дионис третьей цитатой, и Еврипид смолкает. Дионис с Эсхилом собираются в путь, а бог Аид их напутствует: «Такому-то политику, и такому-то мироеду, и такому-то поэту скажи, что давно уж им пора ко мне…» На этом кончается комедия.