«Метаморфозы» и другие сочинения - Луций Апулей

18. Все уверяют, что льстивым угождением и кушаньями он хочет тебя откормить и, как только живот твой достигнет крайней полноты беременности, пожрет тебя, как самую тучную пищу. Теперь тебе предоставляется выбор: или захочешь послушаться сестер твоих, заботящихся о дорогом твоем спасении, и, отклонив угрозу смерти, жить с нами в безопасности, или же быть погребенной во внутренностях жесточайшего гада. Если тебе нравится уединение этой пустыни, наполненной голосами, или тайные соединения зловонной и опасной любви и объятия змеи ядовитой — дело твое, мы свой долг честных сестер исполнили.

На бедняжку Психею, простую душой и нежненькую, ужас напал от таких зловещих слов: из головы вылетают все наставления супруга, забываются и собственные обещания; и, готовая броситься в бездну несчастий, вся трепеща, покрывшись смертельною бледностью, трижды прерывающимся голосом начинает она говорить сестрам такие слова:

19. — Вы, дражайшие сестры, как и надо было ожидать, исполняете священный долг ваш, и те, по-видимому, не солгали, кто сообщил вам такие сведения. Ведь я никогда в глаза не видала своего мужа, совсем не знаю, откуда он, мне удается лишь по ночам слышать голос таинственного супруга и примиряться с тем, что он обращается в бегство при появлении света, так что я могу согласиться с вашими утверждениями, что он некое чудовище. Он сам часто и грозно запрещал мне искать его лицезрения и грозил большим бедствием, если я буду любопытствовать видеть его. Если вы можете предпринять что-нибудь для спасения сестры вашей, находящейся в опасности, теперь уже делайте; дальнейшая беззаботность уничтожает благодеяние оказанного вначале покровительства.

Тогда, подступив уже через открытые ворота к незащищенной душе сестры своей, преступные женщины отбросили всякое прикрытие тайных машин и, обнажив мечи обмана, нападают на пугливое соображение простодушной девушки.

20. Наконец одна из них говорит: — Так как кровные узы заставляют нас ради твоего спасения закрывать глаза на всякую опасность, мы укажем тебе средство, давно уже обдуманное нами, которое может служить единственным путем к спасению. Возьми отточенный кинжал и, проведя медленно для придания большей остроты по ладони, спрячь его в постели с той стороны, где ты всегда ложишься, затем лампу, до краев наполненную маслом, чтобы ярче горела, помести под прикрытием какого-нибудь горшочка, все эти приготовления сделай в величайшем секрете; после того как он, влача извилистое тело, подымется на обычное ложе, растянется и начнет уже тяжело дышать, объятый тяжестью первого сна, босою, удерживая как можно больше шаги, соскочи с кровати, освободи лампу от прикрытия слепой темноты, воспользуйся для совершения славного подвига твоего светом, высоко воздень правую руку с обоюдоострым оружием и сильным ударом голову зловредного змея от туловища отсеки. Не будет тебе недостатка и в нашей помощи: как только убийством его ты положишь начало своему спасению, мы с нетерпением будем ожидать и, пособив тебе унести все это добро вместе с собою, просватаем тебя, принадлежащую к человеческой породе, за человека.

21. А сами, столь воспламененными речами зажегши огонь внутри уже пылающей сестры, быстро ее покидают, считая небезопасным находиться поблизости от грядущих несчастий, и, донесенные обычным дуновением крылатого ветра на утес, обращаются в поспешное бегство и, сев на корабли, отъезжают.

А Психея, оставшись в одиночестве (хотя, волнуемая зловещими фуриями, не была она в одиночестве), колеблется, подобно бурному морю, и хотя решение принято, душа упорствует, и рука уже прикоснулась к столь великому преступлению, все-таки мысли шатаются и противоречивые чувства отвлекают ее от беды. Спешит, откладывает; дерзает, трепещет; отчаивается, гневается и наконец в одном и том же теле ненавидит чудовище и любит мужа. Но вечер уже шел к ночи, и она в торопливой поспешности делает приготовления к зловещему преступлению. Вот и ночь пришла, супруг появился и, предавшись сначала любовным усладам, погрузился в глубокий сон.

22. Тут Психея слабеет телом и душою, но, подчиняясь жестокой судьбе, собирается с силами и, вынув светильник, взяв в руки кинжал, преодолевает женскую робость. Но как только от поднесенного огня осветились тайны постели, видит она нежнейшее и сладчайшее из всех диких зверей чудовище, видит прекрасно лежащим самого пресловутого Купидона, бога прекрасного, при виде которого даже светильня от лампы веселей затрещала и ярче заблестело ножа святотатственного острие. И действительно, устрашенная таким зрелищем, Психея не владеет собой, покрывается томною бледностью и, трепеща, опускается на колени, ища, куда бы спрятать оружие, хотя бы в грудь свою; она бы и сделала это, если бы оружие, от страха перед таким злодейством, выпущенное из дерзновенных рук, не упало. Изнемогая, потеряв всякую надежду, чем дольше глядит она на красоту божественного лица, тем больше собирается с духом. Видит она золотую голову с пышными волосами, пропитанными благоуханиями, окружающие молочную шею и пурпуровые щеки благолепно опустившиеся завитки локонов, один с затылка, другие со лба свешивающиеся, от крайнего лучезарного блеска которых сам огонь в светильнике заколебался; за плечами летучего божества росистые перья сверкающим цветком белели, и хотя крылья находились в покое, кончики нежных и тоненьких перышек трепетными толчками двигались в беспокойстве; все тело видит гладеньким и светлым, так что Венера могла не раскаиваться, что произвела на свет такого сына. В ногах кровати лежали лук и колчан со стрелами, благодетельное оружие великого бога.

23. Ненасытная, к тому же и любопытная Психея не сводит глаз с мужниного оружия, вынимает из колчана одну стрелу, кончиком пальца пробует острие, но, сделав более сильное движение дрожащим суставом, чувствует укол, и через кожу выступают капельки розовой крови. Так, сама того не зная, Психея сама воспылала любовью к богу любви. Почувствовав вожделение к богу, она страстно наклонилась к нему, раскрыв уста, и торопливо начала осыпать его жаркими и долгими поцелуями, боясь, как бы не прервался сон его. Но пока она, упоенная таким блаженством, почти не сознавала, что делает, лампа ее, то ли по негоднейшему предательству, то ли по зловредной зависти, то ли и сама пожелав прикоснуться и как бы поцеловать столь блистательное чело, брызгает из конца светильника горячим маслом на правое плечо богу. Эх ты, лампа, наглая и дерзкая, никуда не годная прислужница любви, ты обожгла бога, который сам господин всяческого огня! а наверное изобрел тебя какой-нибудь любовник, чтобы как можно дольше ночью пользоваться предметом своих желаний. Почувствовав обжог, бог вскочил и, увидев запятнанной и нарушенной клятву, быстро освободившись из объятий и поцелуев несчастнейшей своей супруги, улетел, не произнеся ни слова.

24. А Психея, как только поднялся он, обеими руками ухватилась за правое его бедро, жалкий привесок в высоком полете, но, наконец устав долгое время быть висячим спутником в заоблачных высях, упала на землю.

Влюбленный бог оставляет ее лежащей на земле и, взлетев на ближайший кипарис, с высоты верхушки его, глубоко взволнованный, так говорит ей:

— Ведь я, простодушнейшая Психея, вопреки повелению матери моей Венеры, приказавшей, внушив тебе страсть к самому жалкому, последнему из людей, обречь тебя убогому браку, сам предпочел прилететь к тебе в качестве возлюбленного. Я знаю, что поступил легкомысленно, но, пресловутый стрелок, я сам себя ранил своим же оружием и сделал тебя своей супругой для того, выходит, чтобы ты сочла меня за чудовище и захотела кинжалом отрубить мне голову, за то, что в ней находятся эти влюбленные в тебя глаза. Я всегда тебя предупреждал, всегда дружески уговаривал. Почтенные вдохновительницы твои немедленно дадут мне ответ за свою зловредную выдумку, тебя же я наказываю только моим исчезновением. — И, окончив слова эти, на крыльях ввысь устремился.

25. А Психея, распростертая на земле, следя, покуда доступно было взору, за полетом мужа, душу себе надрывает горькими воплями. Но когда все увеличивающееся расстояние скрыло от глаз ее похищенного при помощи крыльев супруга, она ринулась к ближайшей реке и бросилась с берега вниз. Но кроткая речка, в честь ли бога, способного воспламенить даже воду, или из боязни за себя, сейчас же, как невредимую поклажу, выложила ее на цветущий прибрежный берег. На береговом гребне случайно сидел деревенский бог Пан, обняв горную нимфу Эхо, которую учил он петь на разные голоса; неподалеку скакали козы, переходя с места на место и щипля прибрежную травку. Козий бог милостиво подзывает к себе убитую, расстроенную Психею и, хотя несчастье ее не безызвестно для него было, так ее ласковыми словами успокаивает: