Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон

Ускорив шаг, Кенелм вышел на более широкую улицу, невольно привлеченный ярким светом. Подойдя ближе, он увидел освещенные окна ресторана. Двери красного дерева поминутно открывались и закрывались, впуская и выпуская посетителей. Это было самое красивое здание, какое Кенелм видел во время прогулки по городу, если не считать собора. «Новая цивилизация сменяет старую», – пробормотал он.

В эту минуту Кенелм почувствовал, что кто-то тронул его за руку – робко и в то же время дерзко. Он опустил глаза и увидел молодое, но помятое лицо, истомленное, жесткое. Румянец на нем, очевидно, не был природным.

– Добренький ты сегодня? – спросил хриплый голос.

– Добренький? – повторил Кенелм печально и с мягким выражением на лице. – Добренький? Увы, моя бедная сестра! Если сострадание есть доброта, кто может видеть тебя и не быть добрым?

Девушка выпустила его руку, и он пошел дальше. Она же постояла, глядя ему вслед, пока он не скрылся из вида, потом вдруг провела рукою по глазам и двинулась обратно. Когда она поравнялась с таверной, ее руку схватила более грубая рука. Девушка оттолкнула ее с негодованием и пошла прямо домой. Домой! Подходит ли здесь это слово? Бедная сестра!

Глава XI

Теперь Кенелм очутился в конце города на берегу реки. Маленькие, жалкие домишки тянулись вдоль берега, но около моста совсем исчезли, и Кенелм по широкой площади опять вышел на главную улицу. Вдоль нее шел ряд вилл или особняков с садами, спускавшимися к реке.

Все здесь было тихо и безлюдно. К этому часу прохожие уже разошлись по домам. Ярко сияли звезды. Сладкий запах ночных цветов наполнял благоуханием воздух. Кенелм остановился вдохнуть это благоухание, а потом, подняв глаза, до сих пор опущенные, как всегда у людей, погруженных в задумчивость, заметил на балконе ближайшей виллы группу хорошо одетых людей. Балкон был необыкновенно широк. На нем стоял небольшой круглый стол с вином и фруктами. Три дамы сидели за этим столом на плетеных стульях, а на стороне, ближайшей к Кенелму, – мужчина.

В этом человеке, теперь слегка повернувшемся в профиль – он, вероятно, хотел взглянуть на реку, – Кенелм узнал певца. На нем по-прежнему был его живописный костюм, и четко обрисованные черты этого человека, густые кудри и рубенсовская бородка казались еще красивее обычного, когда на них падал мягкий небесный свет. Только что взошедшая луна придавала всем предметам какую-то особую лучезарность.

Дамы были в вечерних туалетах, но Кенелм не мог различить их лица, скрытые фигурой певца. Он тихо перешел улицу и стал за столбом низкой садовой стены, откуда мог видеть весь балкон, оставаясь сам незамеченным. Он сделал это с единственной целью развлечься. Группа на балконе была весьма романтичной, и Кенелм остановился перед ним, как будто увидел интересную картину.

Теперь он лучше разглядел женщин. На балконе сидели пожилая дама, худенькая девочка двенадцати или тринадцати лет и дама лет двадцати семи или восьми. Она была одета наряднее других. На шее, отчасти скрытой под тонким шарфом, сверкали бриллианты, и когда дама повернулась лицом к свету, Кенелм убедился, как удивительно хороша она собой. Это была красота, способная очаровать поэта и художника. Смуглой кожей теплого колорита дама напоминала рафаэлеву Форнарину[120].

Отворилась стеклянная дверь, и показался полный, средних лет мужчина, внешность которого явно говорила в том, что ее обладатель – прекрасный семьянин, человек богатый, учтивый и преуспевающий в жизни. Он был плешив, румян и носил светлые бакенбарды.

– Эй, друзья! – сказал он громким, звучным голосом с чуть заметным иностранным акцентом. – Не пора ли вам в комнаты?

Он говорил так ясно, что Кенелм различал каждое его слово.

– Не надоедай нам, Фриц, – полусердито-полушутливо сказала красивая дама таким тоном, каким жены говорят с мужьями, которых держат под башмаком. – Твой приятель дулся весь вечер и только с восходом луны становится более любезным.

– Луна оказывает благотворное действие на всех поэтов и прочих сумасшедших, – с добродушным смехом заметил лысый мужчина. – Но я не могу допустить, чтобы моя племянница опять слегла, когда она только что начала поправляться. Энни, поди сюда!

Девочка неохотно повиновалась. Пожилая дама также встала.

– Матушка, будьте благоразумны, – сказал лысый мужчина: – Игра в юкр безопаснее поэтического времяпрепровождения на свежем ночном воздухе.

Он взял старушку под руку с заботливой нежностью, – она немного прихрамывала.

– А вы двое сентиментальничайте и любуйтесь луною, даю вам на это десять минут, не больше – помните!

– Тиран! – сказал певец.

На балконе остались только двое. Дверь теперь была притворена и закрыта кисейной занавеской, не Кенелм мельком увидел комнату. Он мог заметить, что она освещалась лампой, стоявшей на столе, и свечами; украшена и меблирована роскошно и не в английском вкусе. Например, потолок был разрисован, а стены не оклеены обоями, но расписаны панелями между алебастровыми пилястрами.

«Это иностранцы, – подумал Кенелм, – хотя мужчина хорошо говорит по-английски. Вот чем объясняется игра в юкр в воскресный вечер, – видно, они не видят в этом греха. Юкр – игра американская. Мужчину зовут Фрицем. Начинаю, догадываться: это немцы, долго жившие в Америке, а мой поэт сказал, что он явился в Лакомб по делам. Без сомнения, хозяин – коммерсант, а стихотворец служит в какой-нибудь торговой фирме. Вот почему он скрывает свое имя и боится, чтобы не узнали, что свободные месяцы он посвящает столь чуждым его профессии занятиям».

Пока он размышлял таким образом, дама придвинула свой, стул к певцу и заговорила с ним, очевидно, очень серьезно, но так тихо, что Кенелм ничего не мог разобрать. Но по ее обращению и по выражению лица собеседника он догадывался, что она его в чем-то упрекает, а он оправдывается. Потом заговорил он – также шепотом, а она сперва отвернулась, потом протянула руку, которую певец поцеловал. Конечно, теперь их можно было принять за любовников; а теплая ночь, благоухание цветов, безмолвие и уединение, звезды и лунный свет – все, казалось, окутывало их атмосферой любви. Вдруг певец встал. Облокотясь на перила и подперев щеку рукой, он стал смотреть на реку. Дама тоже встала и наклонилась через баллюстраду. Ее черные волосы почти касались каштановых кудрей собеседника.

Кенелм вздохнул. Из зависти, из сострадания или страха, – оказать трудно, но вздохнул.

После краткого молчания дама сказала по-прежнему тихо, но на этот раз слова ее не ускользнули от тонкого слуха Кенелма:

– Прочтите мне еще раз ваши стихи. Я хочу вспоминать каждое слово, когда вас со мной не будет.

Певец тихо покачал головой и ответил что-то, но слов его Кенелм не расслышал.

– Прочтите, – повторила дама, – а потом положите их на музыку. Когда приедете в следующий раз, я вам их спою. Кстати, я придумала для них название.

– Какое? – спросил певец.

– Любовная ссора.

Поэт повернул голову, и взоры их встретились. Они долго не могли отвести взгляд друг от друга. Потом он отошел и, повернувшись лицом к реке, прочел своим чудесным мелодичным голосом:

Любовная ссора

В час ночной гляжу я на реку с тропинки.В звездных искрах воды, небо подо мной.Набежали волны, дрогнули тростинки.Где же звезды? Видел я обман пустой.

Между мной и небом тучка даль затмила,И пропал на водах серебристый след.Мне открой объятья и шепни: «Простила!»Погляди – играет снова звездный свет!

Когда он кончился, все еще глядя в сторону реки, дама не прошептала: «Простила!» и не обвила руками его шею, но словно по какому-то побуждению чуть коснулась его плеча.

Певец вздрогнул.

До него донеслись – он сам не знал откуда и от кого – слова:

– Вспомните о ребенке!

– Тсс, – произнес он, озираясь. – Вы слышали голос?

– Нет, – сказала дама.

– Это был голос нашего ангела-хранителя, Амалия. Он раздался вовремя. Пойдем в комнаты!

Глава XII

На следующее утро Кенелм спозаранку навестил Тома в доме его дяди. Это был спокойный и уютный дом; чувствовалось, что владелец его – человек с достатком. Ветеринар был довольно умен и, по-видимому, более образован, чем того требовала его профессия. Бездетный вдовец лет шестидесяти – семидесяти, он жил с сестрой, старой девой. Оба, очевидно, были очень привязаны к Тому и рады возможности удержать его у себя.

Сам Том казался несколько грустным, но не угрюмым. Лицо его так и просияло, когда он увидел Кенелма.

Наш чудак, беседуя со старым вдовцом и старой девой, старался быть любезным и настолько походить на обычных людей, насколько это было в его силах. Прощаясь, он пригласил Тома зайти в половине первого к нему в отель и провести день в компании с певцом. Потом Кенелм вернулся в «Золотой ягненок» и стал ждать там своего гостя.