Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

Далее, вслед за Дэвидсоном, Даммит полагает, что теория значения должна быть теорией понимания языка. По его словам, «будет правильным согласиться с тем, что философские вопросы относительно значения лучше всего интерпретировать как вопросы о понимании» [Даммит, 1987, с. 129], поскольку понимать то или иное языковое выражение — это значит знать его значение. Таким образом, теория значения должна сообщать нам, что же именно знают говорящие, когда они понимают язык, на котором говорят; в такой трактовке она «не является описанием извне практики употребления языка, она считается предметом знания со стороны говорящих. Владение языком состоит, с этой точки зрения, в знании говорящим теории значения для этого языка: именно это знание придает произносимым высказываниям смыслы, которые они в себе несут, и именно потому, что два говорящих воспринимают язык как подчиняющийся одной и той же, или приблизительно одной и той же, теории значения, они могут общаться друг с другом при помощи этого языка» [Dummett, 1996, p. 100–101]. Истолковывая теорию значения как теорию понимания языка, Даммит вместе с тем подчеркивает, что понимание в данном случае не следует рассматривать как некий психологический акт или процесс, происходящий внутри человека одновременно с речью. Когда человек произносит или слышит слова, понимая выраженную в них мысль, за этим не стоит ничего большего, чем тот факт, что он знает язык и произносит или слышит данные слова. По мнению Даммита, именно это имел в виду Витгенштейн, когда писал, что «понимать предложение значит понимать язык». Некоторые американские философы усмотрели в этом тезисе защиту лингвистического холизма, однако, полагает Даммит, Витгенштейн хотел сказать нечто иное: «учитывая, что вы понимаете язык, что вы находитесь в этом состоянии понимания, не нужно, чтобы произошло что-то еще, в чем состояло бы ваше понимание этого предложения, не нужно никакого акта понимания, иного, чем то, что вы слышите определенные слова» [Dummett, 1996, p. 99].

Кроме того, подобно своим предшественникам, Даммит полагает, что философское объяснение понимания говорящим языка не должно опираться ни на какие допущения о том, что он уже понимает некоторые языковые выражения или владеет понятиями, связанными с использованием языка. Однако Даммит отнюдь не видит свою задачу в том, чтобы выявить несемантические корни значения и понимания, прибегнув к мысленному эксперименту вроде радикального перевода или радикальной интерпретации. Для него философское объяснение понимания и значения должно строиться таким образом, чтобы в нем не содержалось порочного круга, т. е. в нем не должны использоваться понятия, которые являются понятными только тем, кто уже имеет язык, сопоставимый с нашим. А это означает, полагает Даммит, что данное объяснение должно быть одновременно «объяснением того, что делает язык языком и… как он функционирует в жизни тех, кто его использует» [Dummett, 2006, p. 37].

Соглашаясь, таким образом, с Дэвидсоном по ряду принципиальных вопросов, касающихся теории значения, Даммит тем не менее считает ошибочной выдвинутую этим американским философом программу создания такой теории. В наиболее общем виде его возражение состоит в том, что в программе Дэвидсона не учтена надлежащим образом связь между значением и употреблением. В вопросе о том, в чем заключается главная функция языка — быть средством выражения мысли, как полагал Фреге, или быть инструментом коммуникации, вплетенным в сложную сеть нелингвистических практик, как считал Витгенштейн, Даммит всецело на стороне последнего. Описывая разнообразные языковые игры, Витгенштейн, по его мнению, четко показал, что именно употребление языковых выражений, благодаря его связи с разнообразными человеческими действиями, наделяет эти выражения значением, которое они имеют. Такой подход к значению имеет то важнейшее преимущество, что описание сети нелингвистических практик, с которыми переплетается употребление тех или иных языковых выражений и которые тем самым наделяют их значением, «не включает психологических или семантических понятий, но выражается полностью в терминах того, что открыто для внешнего наблюдения» [Dummett, 1978, p. 446]. Трудность возникает в связи с тем, что у Витгенштейна нельзя найти ни намека на то, как можно было бы построить на основе этой идеи теорию значения. Однако если эта идея берется в отрыве от общей теории, она ведет к «партикуляристской» трактовке значения, когда к значению относят только то, что человек стремится передать, произнося некоторое предложение в конкретных обстоятельствах, а то, что буквально говорится в предложении, остается без внимания, и в результате любое изменение в конкретном употреблении этого предложения влечет за собой полное изменение его значения. Выход из указанного затруднения, считает Даммит, можно найти у Фреге, сформулировавшего различие между смыслом (Sinn), силой (Kraft) и окраской (Färbung)[111] предложения. Если Фреге применял это различение исключительно к декларативным и вопросительным предложениям, считая, что только они служат для выражения мысли, то Даммит усматривает в распространении этого различения на другие виды предложений и его детальной проработке единственный путь к созданию систематической теории значения.

В представлении Даммита три указанных компонента значения в сумме составляют то, что должно быть усвоено, чтобы произнесенное предложение было полностью понято. Если сила произнесенного предложения заключается в лингвистическом акте, совершаемом с его помощью (будь то утверждение, вопрос, приказ или что-то иное), то смысл выражает то общее, что есть у предложений, составленных из одних и тех же слов, но обладающих разной силой (например, «Дверь закрыта», «Дверь закрыта?» или «Закройте дверь!»). Смысл служит спецификацией того возможного положения дел, с которым связаны все эти предложения: если, скажем, в декларативном предложении утверждается наличие этого положения дел, что в вопросительном предложении запрашивается информация о том, имеет ли это положение дел место, и т. д. Вместе с тем, как известно, смыслы предложений образуются из смыслов составляющих их слов, поэтому, только выделив различные категории слов и подробно описав, как задаются смыслы этих разных категорий слов и какой вклад они вносят в общий смысл предложения, мы сможем объяснить, как значение предложения определяется его строением, ибо, подчеркивает Даммит, «мы понимаем предложения, которые мы слышим или читаем, потому что мы уже понимаем слова, из которых они составлены, и принципы, в соответствии с которыми они соединяются друг с другом» [Dummett, 2006, p. 40].

На первый взгляд, это утверждение идет вразрез с фрегевским принципом контекстуальности, согласно которому «только в контексте предложения слово имеет значение», однако установить отношение Даммита к этому принципу не так-то просто. Во многих местах он высказывается в его поддержку, признавая, что только предложения имеют самостоятельное значение, поскольку они являются теми единицами языка, с помощью которых может быть что-то сказано, тогда как при произнесении отдельного слова, за исключением особых контекстов, вообще ничего не сообщается. Он пытается примирить данный приоритет предложений над словами с тем фактом, что наше понимание предложений предполагает понимание составляющих их слов, ссылкой на то, что этот приоритет важен лишь для нашей общей стратегии философского объяснения значения: мы не можем сначала объяснить значение слов независимо от их вхождения в предложения, а затем на их основе объяснить значение предложения; наоборот, «мы должны сначала иметь представление о том, что в общем образует значение предложения, а затем объяснить значение каждого отдельного слова как вклад, который оно вносит в определение значения любого предложения, в котором оно может встретиться» [Dummett, 1996, p. 100]. Но иногда Даммит склонен предпочесть этой, как он говорит, «молекулярной» теории значения «атомарную» теорию, в которой упор сделан на понимании отдельных слов, и тогда он, видимо, отказывается от принципа контекстуальности. Тем не менее к какой бы теории он ни склонялся — к молекулярной или атомарной, он сохраняет убеждение в том, что на сегодняшний день только подход Фреге с его разделением лингвистического значения на три компонента — смысл, силу и окраску вселяет «надежду на возможность систематического описания вклада, который вносят в значение предложения составляющие его слова» [Dummett, 2006, p. 43]. Хотя точных указаний, как следует двигаться в этом направлении, Даммит не дает, но делает важные выводы из необходимости различения смысла и силы в любой приемлемой теории значения.

Если мы теперь обратимся к теории значения Дэвидсона, в которой понятие истины является базовым, т. е. понимание предложения (знание его смысла) приравнивается к знанию условий, при которых это предложение истинно, то мы увидим, какие последствия имеет для нее это различение смысла и силы. По мнению Даммита, «тот, кто относительно некоторого данного предложения знает, какие условия должны иметь место, чтобы оно было истинно, еще не знает всего того, что нужно знать, для того чтобы понять значимость (significance) произнесения этого предложения» [Dummett, 1976, p. 73]. Если бы мы допустили, что знания условий истинности достаточно для этого, мы тайком протащили бы представление о том, что говорящим известно, как условия истинности произнесенного предложения определяют его конвенциональную значимость, однако задача теории значения, указывает Даммит, как раз и состоит в том, чтобы сделать явной эту предполагаемую связь между условиями истинности предложения и лингвистическим актом, совершаемым посредством его произнесения. Поэтому здесь возникает вопрос: так что же знают говорящие, когда они понимают язык?