Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

Последним поворотом в развитии идей Дэвидсона об истине стало признание им неопределимости этого понятия. Отчасти это признание обусловливается его общим скептическим отношением к философским определениям. По его мнению, со времен Сократа философам не удавалось определить ничего, кроме наиболее тривиальных понятий. Но главное, считает Дэвидсон, состоит в том, что понятия вроде истины, знания, причины и т. п. представляют философский интерес именно потому, что они являются «наиболее элементарными из имеющихся у нас понятий — понятиями, без которых… мы не имели бы понятий вообще» [Davidson, 1996, p. 264], поэтому бесполезно пытаться определить их в терминах каких-либо более простых или фундаментальных понятий.

Важно отметить, что неопределимость истины не означает для Дэвидсона ее проблематичности. Наоборот, по сравнению с другими понятиями (такими, как значение, мнение и т. п.) истина является «совершенно прозрачной» и «элементарной». Именно поэтому, считает он, ее можно принять за исходное понятие и использовать для экспликации понятия значения: «по сравнению с истиной значение не только более темное понятие; оно, очевидно, предполагает ее, ибо если вы знаете значение произнесенного предложения, то это значит, что вы знаете условия его истинности» [Davidson, 1996, p. 278]. Истина интуитивно понятна любому, кто использует язык; это интуитивное понятие истины отражает то общее, что имеют предикаты истинности, применяемые к разным языкам. Но если истина является неопределяемым понятием, то как можно дополнить семантическую теорию Тарского? По мнению Дэвидсона, это можно сделать, связав истину с понятием значения, а через него — с понятием пропозициональных установок и человеческой деятельностью.

Итак, если вначале Дэвидсон придерживался истолкования истины как соответствия, то в последующем он отказался и от этого. Однако он не принял и противоположной — эпистемической — трактовки истины. Если сторонники корреспондентной теории, считает он, рассматривают истину как совершенно независимую от наших представлений и знаний, то их противники «очеловечивают истину», ставя ее в зависимость от нашей познавательной способности, от имеющихся у нас, как конечных рациональных существ, возможностей ее установить. Обе эти позиции, признает он, имеют под собой сильную мотивацию: одни стремятся избежать скептицизма, сокращая реальное или истинное до того, что мы можем знать, другие же пытаются отстоять объективность реальности и ее независимость от нашего познания. Тем не менее он отвергает обе альтернативы. Корреспондентная теория с ее «упором на радикально неэпистемическом соответствии требует для истины больше, чем мы можем понять», тогда как ее противница, «ограничивая истину тем, что мы можем установить, лишает ее роли быть интерсубъективным критерием» [Davidson, 1990, p. 309]. Хотелось бы отметить, что когда тот или иной философ стремится занять промежуточную позицию между двумя противоположными точками зрения, это, как правило, оборачивается тем, что он постоянно колеблется между этими точками зрения, склоняясь то к одной, то к другой. В общем это можно наблюдать и в работах Дэвидсона, однако картина его подхода к отношению между языком и реальностью будет неполной, если мы не рассмотрим его отношения к референции.

В своей статье «Реальность без референции» (1977) Дэвидсон пишет, что имеются два основных подхода к построению теории значения: более старый подход, который он называет «теорией строительных блоков», и более новый холистский подход. Теория строительных блоков начинает с объяснения семантических свойств имен собственных и простых предикатов с помощью чего-то нелингвистического, на их основе строит объяснение составных единичных терминов и составных предикатов, а затем дает характеристику выполнимости (как производного понятия) и, наконец, определяет истину. Главным затруднением для этого подхода, по мнению Дэвидсона, является невозможность определения референции в нелингвистических терминах: «Если имя „Килиманджаро“ отсылает к Килиманджаро, то, несомненно, имеется отношение между теми, кто говорит по-английски (или на суахили), данным словом и горой. Но невозможно себе представить, чтобы кто-то был способен объяснить это отношение, не объяснив прежде роли этого слова в предложениях» [Davidson, 1984, p. 220]. Отсюда Дэвидсон делает вывод, что этот подход «безнадежен».

Второй — холистский — подход осуществляет построение теории значения в обратном порядке: семантические свойства слов извлекаются из семантических свойств предложений, а те, в свою очередь, извлекаются из той роли, которую они выполняют, помогая людям достигать своих целей и осуществлять свои намерения. Преимущество этого подхода, полагает Дэвидсон, состоит в том, что он позволяет «связать язык с поведением, описанным в нелингвистических терминах» [Davidson, 1984, p. 221], а благодаря этому теория значения становится эмпирически проверяемой. Однако платой за это преимущество является невозможность полного описания семантических свойств частей предложений, а стало быть, и невозможность объяснения истины в рамках теории. Дэвидсон не считает эту плату чрезмерной, поскольку, по его мнению, референция и выполнимость, будучи чисто теоретическими понятиями, не играют «существенной роли в объяснении отношения между языком и реальностью» [Davidson, 1984, p. 225]. В рамках теории эти понятия важны, так как объясняют, как определяются условия истинности предложений, но они не имеют непосредственного эмпирического содержания: содержание им придается косвенно в Т-предложениях. Дэвидсон проводит аналогию с физическими теориями, которые объясняют макроскопические явления, постулируя ненаблюдаемые теоретические сущности. Представляющие их теоретические термины выполняют важную функцию внутри теории, но не имеют непосредственной эмпирической интерпретации, поскольку проверка теорий осуществляется «на макроскопическом уровне». Так и к понятиям референции и выполнимости следует относиться исключительно «как к теоретическим конструктам, функция которых исчерпывается заданием условий истинности для предложений». В таком же духе, согласно Дэвидсону, следует трактовать и логическую форму, приписываемую предложениям, и весь аппарат терминов, предикатов, связок и кванторов, поскольку «ничто из этого не допускает прямого сопоставления с данными» [Davidson, 1984, p. 223].

Вместе с тем, считает Дэвидсон, отказываясь от референции как отношения, связывающего язык и реальность, мы не отказываемся от построения онтологии. Однако следует учитывать, что контакт между языком и реальностью осуществляется при сопоставлении T-предложений с эмпирическими свидетельствами. Мы способны установить, что считается свидетельством в пользу истинности некоторого T-предложения, поскольку обладаем общим дотеоретическим (или, как говорит Дэвидсон, доаналитическим) понятием истины. Определив, какие T-предложения являются истинными, мы эмпирически проверяем построенную нами теорию значения (или истины) для данного языка, которая позволяет соотнести каждый единичный термин с тем или иным объектом и установить, какие объекты выполняют каждый предикат, но в силу того, что эмпирические свидетельства жестко не детерминируют выбор теории значения, возможно неограниченное количество способов соотнесения выражений языка и объектов в мире. Поэтому Дэвидсон согласен с Куайном в том, что референция является непостижимой, а интерпретация неопределенной, но не принимает его вывода об онтологической относительности.

Критическое отношение Дэвидсона к тезису онтологической относительности обусловлено следующими обстоятельствами. Во-первых, признавая неопределенность интерпретации, он значительно сужает область и формы ее проявления. Указывая на неразрывную связь между лингвистическим пониманием и фактуальным знанием, он настаивает на том, что применение принципа доверия уменьшает возможные расхождения даже при интерпретации (переводе) теоретических предложений. Во-вторых, Дэвидсон признает непостижимость референции в полной мере только в отношении составных частей предложений; она не распространяется им на логическую форму и квантификационную структуру, приписываемую интерпретируемым предложениям, по той причине, что интерпретация, принимая вид «теории истины в стиле Тарского», загоняет интерпретируемый язык в «прокрустово ложе теории квантификации» [Davidson, 1984, p. 151]. Но на это есть основания, считает Дэвидсон, поскольку логическая форма и квантификационная структура могут быть выявлены с помощью «наблюдаемых схем вывода». Тем самым Дэвидсон отказывается от важной предпосылки лежащей в основе теории онтологической относительности Куайна, а именно, что возможны радикально различающиеся способы анализа простых предложений. Но при этом Дэвидсон считает, что непостижимость референции означает не только эмпирическую эквивалентность альтернативных схем референции, но и невозможность однозначного определения референции выражений языка в рамках той или иной схемы. Поэтому, по его мнению, мы должны устоять против соблазна считать, что «по крайней мере говорящий знает, на что он ссылается» [Davidson, 1984, p. 235]. Но именно эта возможность однозначной референции, считает Дэвидсон, предполагается в тезисе о том, что референция может быть релятивизирована для различных схем референции. На этом основании он отвергает онтологическую относительность. Как отмечают многие авторы, следствием такой позиции является «референциальный нигилизм», которого всячески стремился избежать Куайн.