И придет большой дождь… - Коршунов Евгений Анатольевич

— Еду встречать, — сказал он и вопросительно посмотрел на Веру. — Между прочим, в машине есть место.

Сказано это было так, что она попросила захватить в аэропорт и ее.

Откровенно говоря, Вера не очень радовалась поездке. Еще в Москве, во время стажировки в Информаге, Петр приучил ее не встречать его и не провожать. А поездить по Союзу ему пришлось тогда немало.

Но теперь, сидя на веранде аэровокзала в неудобном кресле — алюминиевые трубки и пластиковые шнуры, она вдруг почувствовала, что обычно очень спокойный консул волнуется, и ей стало не по себе.

Глаголев не отрывал взгляда от старого «Дугласа» компании «Гвиания эрэйс», серебряной птицы, вот уже почти полчаса кружившей над аэродромом. Когда сегодня утром, рано утром, раздался телефонный звонок и телефонистка междугородной связи объявила, что на проводе Каруна, Глаголев решил было, что это звонит Петр.

Но Каруна заговорила по-английски с жестким скандинавским акцентом. Звонил редактор газеты «Голос Севера». Он сообщил, что Петр и его друг поляк вылетают сегодня из Каруны в девять, их необходимо встретить. «Необходимо», — повторил мистер Ларсен.

Самолет прибыл точно по расписанию, но вместо посадки принялся кружить над аэродромом, то набирая высоту, то снижаясь. А затем неизвестно как и каким способом по аэровокзалу распространилась весть, что машина не может выпустить шасси, а горючего у самолета еще на полчаса.

Когда босоногий стюард, принесший пиво и кока-колу, сказал об этом, Вера побледнела.

— Мадам кого-нибудь ждет?

Стюард печально закрыл глаза, потом открыл их, поднял к небу:

— Я буду молиться за них, мадам…

Глаголев сидел, закусив губу, его пальцы нервно выстукивали что-то по стеклу.

Вера отвернулась и застыла, погруженная в собственные мысли. А серебряная муха кружила и кружила над ними, то удаляясь куда-то, то вновь появляясь над пустынным полем аэродрома.

Вот на поле вырвались автомашины — жутко завывая и сверкая синими вспышками фонарей на крышах: две пожарные и четыре санитарные.

Через веранду пробежали санитары с носилками. Затем подъехали два черных грузовика с полицией. Полицейские плотной цепью отрезали здание аэровокзала от поля аэродрома.

Вера молча смотрела на все эти приготовления, и Глаголеву казалось, что глаза ее стекленели, как будто из них уходила жизнь. Он знал, что нужно что-то сказать, но слов не было.

«Ну, вот и все», — думала Вера.

Пустота и слабость, отчаяние и бессилие, горечь и печаль — все это находило одно на другое и превращалось в глухое оцепенение.

Вдруг ровный гул моторов в небе нарушился, наступила пауза, двигатели опять взревели, и наступила тишина…

Старый «дуглас» завалился на нос и начал стремительно падать. Неожиданно двигатели взревели опять, машина выпрямилась и понеслась за дальний край зеленого поля.

Глаголев вскочил и кинулся с веранды, расталкивая полицейских и крича по-русски: «Да пустите же… Пустите!»

«Пожарки», машины скорой помощи и полицейские грузовики устремились туда, куда падал самолет.

Когда двигатели чихнули в первый раз, Петр непроизвольно вцепился в ручки кресла. О чем он думал в этот миг? Он не помнил об этом потом. Он рухнул во внезапную тишину, в ушах заломило. Продолжалось ли это вечность или мгновение? Потом был удар, тяжелый удар, отдавшийся во всем теле.

Петр на мгновение потерял сознание, но сейчас же почувствовал резкий запах гари — так горит изоляция. Во рту было сухо.

«Вот и все», — подумал он со странным спокойствием.

— Ремни! — прохрипел рядом Войтович. Он ударился головой об обшивку, и теперь кровь заливала его лицо, ослепляла его.

— Ремни!

Петр расстегнул негнущимися пальцами алюминиевые пряжки сначала у ремней, которыми был пристегнут Анджей, потом — свою.

Бородатый летчик-индус пробежал по салону с большим гаечным ключом, за ним — пилот-гвианиец и стюард.

Удары металла о металл окончательно привели Петра в себя: сели! И дикая радость вдруг охватила его.

— Сели! — кричал он. — Сели! Но голоса не было.

— Очки! Где очки?

Войтович, ослепший от крови, беспомощно шарил руками у себя под ногами и наконец нащупал пустые золоченые дужки.

— Очки, — сказал он беспомощно. — Я носил их почти десять лет…

— Джентльмены!

Голос индуса был жесток.

— Прошу немедленно покинуть самолет и отойти как можно дальше. Дверь открыта.

Стюард и второй пилот забегали вдоль кресел, помогая пассажирам отстегнуться и встать, поддерживая их и направляя к выходу.

— Я сам…

Петр отстранил руку стюарта — молодого гвианийца с решительным лицом — и, приподняв Войтовича из кресла, потащил его, обнимая обеими руками. Кровь поляка заливала лицо Петра, руки, одежду… Летчик-индус помог им выйти, и Петр поволок удивительно легкое тело друга от самолета дальше, дальше, дальше…

Оттащив его метров на пятьдесят и уложив на спину, Петр побежал к самолету. Усатый француз, корреспондент «Фигаро», уже помогал команде вытаскивать раненых.

— Гуд! — крикнул индус, когда Петр вытащил из самолета тяжелого немца: тот был без сознания.

Потом Петр пытался объяснить что-то подоспевшим пожарникам. Но его не слушали. Санитары кинулись к нему и схватили. Он кричал им, что не ранен, а вот его друг… и указывал туда, где лежал Войтович. Но там уже были другие санитары. Они положили Анджея на носилки и бежали к белой машине с красными крестами.

Петра тоже уложили на носилки, он сопротивлялся, пытался вскочить. Его пристегнули зелеными брезентовыми ремнями, и вдруг над ним появилось лицо Глаголева.

— Жив! — крикнул Глаголев. — Жив!

И Петр увидел, что глаза консула блестят. Петр из последних сил улыбнулся.

Пришел в себя он уже ночью в собственной постели. Внизу, в холле, часы пробили два.

«Через пять часов рассвет», — подумал он и приподнял голову. В комнате был полумрак. Лампа-ночник — пиратский корабль, из-за пергаментных парусов которого выбивался тусклый рассеянный свет, — висела в углу под кондиционером, освещая усталое лицо Веры, спящей рядом в кресле.

Он перевел взгляд туда, где стояла ее кровать, — на подушке белела перебинтованная голова Войтовича. Неожиданно голова приподнялась:

— Не спишь? — свистящим шепотом спросил Анджей.

— А ты чего?

— Голова гудит, коллега, как барабан! Войтович, наверное, подмигнул:

— Я всегда говорил, что в Африке не соскучишься!

Петр про себя усмехнулся: неисправимый искатель приключений! И сейчас же вспомнил о Жаке. Он думал о нем как о живом — было просто невозможно поверить словам Ларсена, ворвавшегося в номер «Сентрала» буквально через два часа после того, как Дарамола высадил Петра у входа в отель.

Ларсен привел Дарамолу, и тот, размазывая скупые слезы по толстым щекам, рассказывал, что хозяин велел выехать за город на десятую милю, к недавно построенному мосту через полноводную в этих краях реку Каруну. Не доезжая с полмили до моста, он велел шоферу выйти из машины и сам сел за руль. А когда растерянный Дарамола очутился на горячем пустынном шоссе, вдруг погнал «пежо» прямо на мост. Потом над самой стремниной машина резко свернула и, разнеся перила, тяжело рухнула в быструю мутную воду.

Это было самоубийство.

Швед немедленно развил бурную деятельность. Он договорился с майором Нзеку, и к месту несчастья были посланы саперы с подъемным краном.

К вечеру «пежо» вытащили из воды, но тело Жака в машине не оказалось, его унесло стремительное течение — дверцы автомобиля распахнулись от удара о дно.

Петр устало вытянулся на постели.

Почему Жак покончил с собою? Петр никак не ожидал этого даже после всего, что француз рассказал ему тогда, в машине, не стесняясь сидевшего за рулем Дарамолы.

Они петляли по узким и грязным улочкам старого города в лабиринте глухих глиняных стен.

Жак говорил по-английски, иногда переходя на французский язык, который Петр понимал с трудом. Потом спохватывался и снова переходил на английский.