Изменник - Владимир Герлах

Для него, слушающего украдкой лондонское и московское радио не было сомнения, что перелом наступил, что первое поражение немцев под Москвой было событием исключительной важности, немцы не были непобедимыми и первый удар был нанесен им русским народом, к которому принадлежал он! Из разговоров немцев и русских он знал о деятельности партизан, о папаше и веселых. Конечно, их зверства он не одобрял, но понимал, когда услышал историю Веселого, о массовых убийствах евреев, о безсудных расстрелах невинных людей. Эти зверства поэтому были логически оправданы.

Понятно, что партизаны особенно ненавидели старост, полицейских, агрономов, которые из личных выгод служили палачам и помогали им мучить народ. Без их помощи немцы, конечно, не смогли бы удержаться в этом районе, так как захватчиков было мало, а их начальство ничтожно, неумно, неэнергично и просто трусливо. Если не считать старика Шубера, кто были все остальные зондерфюреры и Шульце? Шульце — недоучка, пьяница и развратник. Ах — тоже пьяница, богатый крестьянин из Баварии с растрепанными грязными волосами и такими же грязными ногтями, за столом чавкающий и рыгающий, Эйхе — механик, заведывающий МТСами, уже пожилой и лысый, который только и думал о посылках своей семье и регулярно посылал ей русское сало, масло и ветчину. — Кирш, старый банковский чиновник с уныло висящими седыми усами и грустными глазами, который все свое свободное время проводил за игрой на скрипке, у него во время налета английских самолетов погибла вся семья и ему некому было посылать посылки, поэтому ел за двоих, иногда вставал ночью, доставал из шкафа кусок колбасы или сала, жевал, глядя перед собой грустными глазами, потом начинал играть на скрипке, плакал или грубо ругался, и, наконец, сам комендант Губер, картежник, пьяница и трус.

Все четверо они совершенно не были нужны здесь в К. Всю работу вело РАЙЗО. Еременко иногда с трудом мог удержать улыбку, смотря как районный агроном Исаев подсовывал Губеру бумаги, которые тот подписывал не читая. Иногда только со вздохом говорил: «Надеюсь, что вы меня не подведете! Главное, чтобы приказ был выполнен во время». Исаев смотрел на него странными глазами, где светились как будто одновременно насмешка и угроза: «Не беспокойтесь, г. комендант, скот будет собран во время я их заставлю!» И тогда Губер с облегчением вздыхал снова и на радостях угощал своего послушного помощника. А Еременко был совсем один среди немцев и их русских помощников, изменников родины и не знал кого он больше ненавидел.

Но и с русским населением он не сошелся. Хоть русские жители и знали, что он был русский эмигрант, но его сторонились, не были с ним искренни!

Раз как то его позвали на вечеринку. Устраивала Дуня с подругами, был Шалан-дин, Степан, трактористы и бывший районный агроном Бондаренко. Шаландин и Степан принесли водки, Дуня поставила на стол тарелку с огурцами, кто то из девочек принес холодец, хлеб каждый принес с собой. Пели песни советские: «Катюшу», «Любимый город», шутили с девушками. Еременко вообще пить не умел, а здесь пили стаканами, опьянел сразу, стал болтливым, ругал немцев, потом перешел к страданиям русского народа и, вдруг засмеявшись вспомнил: «А все таки мы их побили, да еще как! вот по радио…»

Веселые шутки сразу прекратились, Шаландин недовольно закашлялся, а тракторист, который растягивал гармонь, хитро улыбнулся: «А ты, переводчик, неужто и взаправду радуешься, или может нас дурить собрался! Ну и ну!» Степан рассердившись рявкнул: «Сволочь ты, а еще белогвардеец! прямо в морду тебе заехать хочется за такие слова». Еременко встал, пошатнувшись бросился к Степану: «Ты как смеешь?»

Положение спасла Дуня. Схватила Степана под руки и закружила по комнате в такт гармошке, бросили говорить о политике, снова стали петь и шутить. Но Еременко не успокоился, на гулянке, правда, молчал, но, когда провожал домой веселую и смелую Катю, начал говорить ей то же самое, что его мучило с начала войны. Катя его молча выслушала, потом засмеялась: «И чего ты, Владимир, мучаешься и нас пугаешь? Ведь помочь ты нам не можешь, так чего же ты ноешь? И нам и себе только сердце расстраиваешь! Если тебе немцы не нравятся, так чего же ты им служишь и сюда к нам приехал? Уйди, уезжай обратно заграницу, подальше от греха, ан нет остаешься, значит здеся что-то другое! Ты наверное нас выпытать хочешь, узнать наши думки, тогда не старайся! Мы люди ученые, а немцы! Есть у них всякие, а мучают нас больше наши же русские! Исаев, Иванов, полицейские. Ты пьяный, миленький, видишь, плачешь!»

Еременко в самом деле плакал пьяными слезами, бил себя в грудь: «Если бы знала, что у меня здесь творится, ты бы ужаснулась». Катя смеялась: «Ужасти какие! Ты лучше мне завтра когда я приду в комендатуру, записку выпиши на килограмм мяса, подпишись за Губера и выдай, я тебя за это во, как любить буду всю ночь на кровати!»

Так кончилась его первая и последняя попытка войти в контакт с населением города. Зато удалось познакомиться с Исаевым. Пригласил его к себе районный агроном по какому то делу. И был с ним опять пьян также как на гулянке и так же откровенен. Прямо в глаза сказал, что он о нем думает. И, к его удивлению, Исаев не только не обиделся, но страшно развеселился. Попросил Таисию, свою любовницу, налить им еще водки, сам нарезал ветчину и угощал Еременко, удобно сидевшего в мягком кресле, когда то принадлежавшего погибшему раввину.

Когда Еременко совсем опьянел начал говорить, говорил он многое, что Еременко не знал: о партизанах и их героической борьбе с оккупантами. Подробно рассказал историю города со времени прибытия немцев. О Галанине, о Шульце, о еврейской колонии, о Саре Красниковой, о коммунистах, погибших в неравной борьбе с оккупантами, О всех безимянных героях, их подвигах.

Еременко слушал его как завороженный, смотрел в непроницаемые умные глаза, на его волевой подбородок, жесткую складку губ. И ему казалось, что говорил с ним не ненавидимый всеми Исаев, а кто то далекий родной откуда то издалека снежных просторов, с той стороны фронта. Его голова кружилась, он видел как улыбалась ему Таисия своими железными зубами, вдруг опомнился и его хмель сразу улетучился: «Вы, конечно, шутите, Исаев?» Исаев загадочно смеялся: «Конечно, шучу, вернее вас ловлю… вы меня, а я вас».

После этой беседы они не говорили больше друг с другом наедине, но слова Исаева остались в душе Еременко, как будто смутное эхо его собственных дум в бессонные ночи. Конечно, Исаев его ловил, чтобы на него донести, всем немцам было известно, что он был осведомителем Шульце… не нужно больше пить… так погибнуть можно, глупо бесславно… скорее к ним… к папаше, там было его место. Он был как в лихорадке, все высматривал, прислушивался, искал удобного случая, чтобы бежать туда, но подходящего случая не было, а потом приехал Галанин и ему нужно было быть особенно осторожным.